Тяжел неустроенный быт нукенина...

Каннуси (яп. 神主) — человек, отвечающий за содержание синтоистского святилища и поклонение ками. Харай-гуси – очищающая от скверны трость. Канрэй – ритуал совершеннолетия. Хидан скучающе листал «Кодзики», отдыхая после тягомотной работы. Все–таки, несколько дней служения в храме отнимали немало сил, особенно учитывая то, что сам Хидан признавал из многочисленного пантеона ками только всеблагого Джашина. Карьера каннуси началась, как и все в жизни Хидана, неожиданно, как падающий с шестого этажа рояль. Во время блужданий по свету в одиночестве во имя выполнения миссии в кармане нукенина не осталось ни одной ре, а все, что было собрано с мертвых тел, оказалось распродано в первые же дни. Острая нужда смогла победить чисто монашеское презрение к деньгам, неподавляемую блаженную лень и гордость, если таковая и была после фееричного втаптывания его умений в грязь каким-то Учихой. В итоге, Хидану пришлось заплатить в какой-то глухой деревеньке за кров и пищу своим ремеслом – религией. В философии синто Мацураси нисколько не смыслил, однако об основных обрядах знал, потому смело взялся за харай-гуси. Мах слева от мужчины – мах справа – изящное возвращение трости к широкому плечу. Окропление подсоленной водой прихожан. Вознесение молитвы-норито. Постепенно отекающая рука и взопревшие в гэтах ноги. Хидан уже даже не пытался подсчитывать количество страждущих, выполняя все действия автоматически, внутренне костеря все население деревни, Какузу, синтоизм, Какузу, Акацуки, и еще раз Какузу… Гнев был оправдан – казначей заграбастал все выделенные средства на выполнение миссии и отправил напарника…погулять. Причем на поиски разгулявшегося джашиниста почему-то отправили Дейдару, которого мужчина на дух не переносил. Хотя отвисшая челюсть и шокированно распахнутые глаза подрывника были неплохой компенсацией за ужасно проведенный день. И именно с того дня начались новые мучения Хидана… – А не охренел ли ты часом, пиздюк красноглазый? – почти вежливо спросил Мацураси, привставая со стула. – Нет. Итачи был немногословен, настойчиво сканируя шаринганом собеседника. Скоро близилось его двадцатилетие, а поголовье Учих, которые могли бы провести необходимые обряды, он сократил собственными руками. – Нет нахуй, нет и еще раз нет, бля! – заорал священник, выхватывая трехлезвийную косу и готовясь дорого продать свою свободу вероисповедания. Учиха склонил голову несколько вбок, стреляя в мужчину темными глазами. А затем вдруг достал конверт. – Двадцать тысяч ре за канрэй. Хидан раскрыл рот пошире, готовясь высказать свое веское и нецензурное мнение по поводу подобной оплаты, но широкая лапа Какузу ловко зажала его рот, а сам казначей пропыхтел: – Он согласен. «И что это, блять, было?!» Хидан, прожигая ненавидящим взглядом безмятежно стоящего перед ним Итачи, наскоро речитативом зачитал молитву и сунул в руки нукенину «взрослую» одежду. Рядом висел над душой Кисаме, растроганно комкавший в руках платок, одолженный по такому случаю у святой Конан. Там же дулся Дейдара, оказавшийся теперь единственным несовершеннолетним в организации. Сомкнутые веки священника легко подрагивали, скрывая покрасневшие белки глаз, а катящиеся по высокому лбу капли пота акацуки списали на жару и усталость, не догадываясь о том, что их штатный псих находится сейчас на грани незамутненного бешенства. А потому и нарвались. – Почему у хакама ткань такая…некачественная? – невозмутимо спросил Учиха, брезгливо морща нос и щупая пальцами неумело прокрашенный шелк. Это была последняя капля. – Иди-ка ты нахрен!!! – взревел Хидан, выхватывая из рук опешившего Сасори свою косу. Взвизгнувший Тоби мгновенно скрылся в Камуи, прихватив за собой за шиворот отчаянно ругающегося Дейдару, Конан заняла позицию за Пейном, жестикулируя в направлении Какузу, Итачи привычно воспользовался Сусаноо, нисколько не удивленный поведением…теперь, после обряда, уже родственника.