Между ночью и днем

Говорить с Робером было гораздо сложнее, чем с Алвой. С Вороном они прошли Лабиринт, он язвил и насмешничал, но понимал очень многое, защищал, но не щадил. Хотя и щадил, наверное. Но не так, как Робер. С Алвой Дикон чувствовал себя пусть и нелепо, пусть и последним идиотом, но... так, словно и вправду удалось вернуть прошлое хоть частично. Ворон ничего не забыл и не забудет, он может вышвырнуть вон, если разозлится, но все это было проще и спокойнее. Робер не насмешничал, он жалел. И от этого становилось мерзко. Жалеют детей и калек. Ну еще стариков и женщин. А он... Ворон хоть и язвил насчет его способности рассуждать и делать выводы, но... Нет, Ворон его не жалел, просто дал второй шанс. Или какой там уже по счету? Дикон потер ноющий висок, пытаясь сосредоточиться на том, что говорил Робер. В Багерлее голова тоже начинала болеть ближе к вечеру, по крайней мере, ему так казалось. А когда в окне появлялись закатные отблески, все проходило. Это могло и сниться, слишком уж переплелись видения с явью, сразу и не разберешь. – Дикон? – Да, извини, задумался. Закатные кошки, он все-таки что-то пропустил. Что-то важное, по крайней мере, по меркам Робера. – Дикон, я действительно не мог тебе ничего сказать про Катарину. – Я понимаю. Эр Рокэ мне объяснил. Робер прикрыл глаза ладонями и снова стал похож на Алву – не прежнего, каким его помнил Дик, а теперешнего. Которого, по-хорошему, нужно было бы уговорить отлежаться еще пару дней. Может, Спрут что-то придумает? Когда Дикон уходил, тот рвался в комнату Алвы, как в бой, так что, может, и придумал... – Дикон, я понимаю, мне нужно было поговорить с тобой еще раньше. До того как ты... До того, как все случилось. Я должен был объяснить тебе все, хотя бы после смерти Альдо. Дик пожал плечами. Разговор становился все тягостнее, что отвечать Роберу он не знал, а ответить что-то надо было. Алва никогда не говорил о том, что надо было бы сделать в прошлом. Он либо делал, либо нет, но не рассуждал о том, о чем и думать не хочется. Но, Леворукий, до чего же хотелось бы услышать, что Ворон сожалеет, что не объяснил ему все вовремя, что отослал вместе с Хуаном, что они не поговорили обо всем вечность назад! Только это чушь полная... Ворон делал то, что считал нужным. И был прав. Хотя бы по-своему. Да и что дали бы те разговоры? Он бы поверил потомку Рамиро? Закатные твари, а ведь теперь даже в мыслях не выходит назвать Рамиро Алву Предателем! Ну почему они с Алвой не угодили в этот треклятый Лабиринт еще несколько лет назад?! Например, по пути в Олларию, после победы? До чего же все было бы проще и честнее! – Послушай, Дикон, сейчас уже поздно обо всем этом говорить, но мне очень жаль, что мы не поговорили вовремя. Леворукий, а ведь это могло изменить почти все! Если бы нас не прервали, когда я хотел рассказать тебе о том, что творилось в Багерлее... Я должен был вернуться к этому разговору, рассказать тебе про Алву, объяснить и про Альдо, и про то что творилось в Олларии... Ты бы вел себя иначе. Ты бы не проголосовал за казнь и... – Но я проголосовал. И проголосовал бы, даже если бы ты бы мне все рассказал. Робер потрясенно смотрел на него, а Дикон никак не мог подобрать нужные слова. Закатные твари, ну почему с Алвой все было гораздо проще?! Даже если он порой нес Ворону совершеннейшую чушь, это было проще. Наверное потому, что сам он в эту чушь верил – пока Алва не расставлял все точки над i. – Я бы тебя просто не услышал, – сформулировал наконец Дикон. – Ты бы объяснял, а я бы только злился, что ты не восхищаешься Альдо. Мы бы поссорились, и ты разочаровался бы во мне еще сильнее. Но я бы все равно верил именно Альдо и никому другому. Даже Катари и эр Август не смогли бы меня убедить в том, что Альдо не прав. Что бы он ни делал. С Олларией, с Вороном, с Талигом... Робер молчал, и молчание это давило, как синяя вода, что тяжелее камней. Вода в видениях всегда была холодная, почти ледяная, мертвая. Такая похожая на теплую живую воду, но совсем другая. Совсем. – Робер, мне очень жаль, что все так вышло. Правда, жаль. Я бы очень хотел, чтобы все сложилось иначе. Я хотел бы вернуться назад и все исправить, чего бы это мне ни стоило. Но в то время я бы никаких объяснений не понял. И после убийства... После того, как я накинулся на Катари и на ту фрейлину – тоже. Думаю, не попади я в Лабиринт вместе с Вороном, я бы продолжал верить в то, во что верил прежде. Эпинэ потер левое запястье и устало кивнул: – Прошлого все равно не изменишь. И ты даже не представляешь, сколько всего хотелось бы изменить мне самому. Он покачал головой, нахмурился, вспоминая что-то определенно неприятное, а потом резко встал и отошел к окну, но даже не взглянул во двор, просто встал к окну спиной и оперся руками о подоконник. – Я хотел поговорить с тобой о Карвале. В животе тут же противно заныло. Этого южанина Дикон опасался не меньше, чем кэнналийских головорезов Алвы. Кэнналийцы хотя бы слушались своего соберано, а этот коротышка... – Да, я тебя слушаю. – Карваль мне все рассказал, сам. После того, как мы впятером внезапно очутились на площади в Доре. И о том, что это он убил Штанцлера, и о том, что вез тебя в Надор на расстрел. И чем все закончилось. – Понятно, – произнес Дикон лишь для того, чтобы произнести хоть что-то. Висок ныл все сильнее – за окном уже почти стемнело, закат брал свое. Карваль хотел отправить его в Закат, а отправил в Лабиринт. Можно сказать, к эру Рокэ в объятья. Ну, почти в объятья. А ведь если бы не этот проклятый южанин, не было бы ни тех разговоров с Вороном, ни так быстро пролетевших часов у синего озера. И то, что Скалы могут – и должны! – встать щитом, он бы не сообразил, даже когда Ракан призвал бы его вместе с другими Повелителями. Это при том, если бы Алва вообще добрался до озера. И самое забавное, что Карваль со своими солдатами был по-своему прав – он кричал ему то же самое, что потом говорил эр Рокэ. Только Ворона Дикон услышал. Вернее, услышал Ракана. И Лабиринт. – Дикон? – Да? – Ты опять задумался? Или не хочешь отвечать? Дикон отчаянно покраснел – выставлять себя полным придурком перед Робером очень не хотелось. – Действительно задумался. О Лабиринте. Извини. – Я сказал, что не хочу судить Карваля за попытку убийства. Он слишком много сделал. Для меня. Для Эпинэ. Для Талига. Особенно для Эпине... Он просился в Торку, пусть даже разжалованным до любого чина. Дикон медленно кивнул. Нет, Робер не ставит его перед фактом. Скорее советуется. Леворукий, до чего же хотелось бы отправить Карваля если не в Торку, то хотя бы в Закат! Прежде он ни секунды не сомневаясь выпалил бы, что Карваль нарушил приказ и его нужно расстрелять. От греха подальше. Чтобы не смел поднимать руку на Людей Чести. – И что ты решил? – спросил Дикон, чтобы потянуть время. Если бы Робер уже все для себя решил, разговор был бы другим. Значит, придется решать вместе. Сказать „виновен“ проще простого, но это... это слишком похоже на суд с Алвой. А Ворон его на Занху не отправил. И назад в Багерлее или в „обжитую им Ноху“ – тоже. – Карваль на тот момент был генералом. Я склоняюсь к тому, чтобы отправить его в Торку в чине капитана, – Робер тяжело вздохнул. – Когда я встретил его в Эпине, он исполнял обязанности капитана гарнизона. – Когда Алва взял меня к себе, я был унаром, только что окончившим Лаик. И мне светило только возвращение в надорскую скуку, – произнес Дикон прежде, чем успел до конца додумать мысль, но столкнувшись взглядом с удивленным Робером почувствовал себя увереннее: – Меня никто не судил за... нападение на Катари, потому что она жива. Я тоже жив. Мало ли зачем Карваль с солдатами сопровождали меня в Надор? Можно сказать, что это было нужно для того, чтобы Талиг благополучно миновал Излом. И это даже будет правдой! А солдатам не сказали всего, потому что дело было государственной важности и затрагивало слишком древние силы! – Дикон перевел дух и тихо хмыкнул: – Но за отклонение от приказов я бы разжаловал его до полковника. Вернуть ему генеральский чин ты всегда успеешь, но я думаю, что в Олларии он тебе сейчас нужнее, чем в Торке. Робер надолго задумался. – Хорошо, – произнес он наконец. – Ты прав. Он мне действительно очень нужен. Я Карвалю доверял как самому себе. Очень надеюсь, что он больше не будет ничего делать за моей спиной. Я поговорю с ним. Дикон облегченно улыбнулся. Робер определенно рад, что для его южанина все закончится именно так. И это будет честно. Справедливо. И было еще одно, в чем Дикон признался себе уже с неохотой: было приятно видеть в глазах Робера одобрение, словно Дикон оправдал какие-то его надежды и сделал что-то стоящее. Хотя, наверное, сделал. Интересно, узнает ли об этом эр Рокэ? – Ворон сказал, что согласен взять меня к себе порученцем. Если я смогу найти общий язык с Валме и сыном Арамоны. Я смогу. – Не сомневаюсь. Сомнение в голосе Робера все же было, и от этого Дикону стало неожиданно проще. Не настолько, как с Вороном, но все же... Он еще докажет Иноходцу, чего он стоит! Даже если этот, Леворукий его раздери, рей Кальперадо весь в отца – вытерпел же он как-то Арамону в „загоне“. С навозником будет сложнее, но хуже всего со Спрутом. Закатные твари, надо заставить себя не думать о мерзком Валме как о навознике, иначе рано или поздно можно брякнуть это вслух, хуже всего, если при Вороне. Эр Марсель? Перебьется. Много чести. Виконт Валме и никак иначе. А вот Спрут... – Дикон, я действительно не сомневаюсь, что у тебя все получится. Не хмурься. Поехали домой. Сегодня ты переночуешь у меня, а там разберемся. Думаю, в особняке Ворона должны были остаться какие-то твои вещи. Но это все завтра. День и так был не из легких. Главное, что он почти закончился, этот день! И принес такие новости, на которые Дикон и надеяться не смел. * * * Вода была холодная и соленая, камню в ней не нравилось – хотелось наверх, обратно, на берег. Чтобы видеть звезды и чувствовать колючий зимний ветер, греться на солнце и кутаться в пушистый снег. И изредка злиться на глупых людей, которые совершенно не думают, куда наступают. Тут, под толщей воды, на него уже никто не наступит, но утешение это слабое, пустое. Вода уже вряд ли отпустит – он слишком тяжелый, чтобы плыть, как водоросли. А как рыбы он не умеет – они сами плывут, пусть даже вовсе не стремятся попасть на сушу, но ему вечно нужен кто-то, кто подтолкнет или даже кинет. Плохо, если кинут в неудачное место, вот как сейчас... Дикон проснулся от того, что замерз – он умудрился скинуть одеяло на пол, а без него было холодно. Он укрылся с головой, пытаясь согреться, и почти сразу же задремал. Он шел по лестнице, ведушей в усыпальницу Эрнани, не в силах оторвать глаз от стены, на которой была нарисована Оставленная. Ступени были неровные и разбитые, Дикон оступился и рухнул вниз. Лабиринт он узнал сразу и даже почувствовал, в какую сторону идти, чтобы добраться до синего озера. Наверное, именно так и Алва знал, куда им идти. Но теперь Алвы рядом не было. Дикон пошел вперед и через несколько поворотов понял, что идет уже не один – на фресках снова была Оставленная. От этого было легко и спокойно – иди себе и иди к цели, думать нужно только о том, чтобы не топать слишком сильно – он не Алва, один на один с Изначальной Тварью ему не справиться. Путь на этот раз оказался гораздо длиннее, Дикон все шел и шел, но до озера оставалось еще очень много хорн. Он решил сделать привал, сел, прислонившись спиной к стене, и прикрыл глаза. Синеглазая женщина на фреске словно только этого и ждала, чтобы завести разговор. Она говорила так, как с ним могут говорить камни, но Дикон во сне понимал, что Спрут услышал бы голос воды, а Ариго – ветра... Дикон не слышал слов, он чувствовал их, как чувствуют раздражение или злость. Женщина не злилась, она досадовала, и Дикон чувствовал, что это его вина – точно так же он чувствовал в детстве, если отец был им недоволен. Гнева матери он в детстве боялся, а вот отца нет – перед отцом бывало лишь стыдно за глупые шалости, если герцог их замечал. Синеглазая досадовала на эориев, что считают себя лучше других лишь из-за уверенности, будто им подвластны стихии. Но это ведь не власть, это связь и долг, причем по счетам приходится платить и платить страшно. Дикон поежился, вспоминая о рухнувшем Надоре, камни за спиной недовольно заворчали, ощерились острыми краями. Он вскочил на ноги и едва устоял – пол дрожал, стены зло кряхтели, фресок на них больше не было. В конце коридора появилась тварь, и Дикон кинулся от нее по Лабиринту, врезался на одном из поворотов в стену и проснулся. За окном было еще темно, но спать больше не хотелось. Дикон зажег свечу и снова лег, разглядывая блики на потолке, которые отбрасывал огонь свечи. Синеглазая в его сне говорила, что это не простые люди должны эориям, а как раз наоборот. Это было странно, это противоречило всему тому, что Дикон знал с детства, но... Но это во многом совпадало с тем, как жил Ворон. Пусть в преувеличенной форме, но совпадало. Ведь эр Рокэ сдался Альдо именно потому, что был должен людям Кэнналоа, а то и всего Талига. А он сам должен был Надору... Да и сейчас должен, пожалуй. Земли нужно восстанавливать, от этого никуда не деться. Вот так и начинаешь завидовать „навозникам“ – земли и деньги у них есть, а ответственности никакой...