Между ночью и днем

Сынок Арамоны ждал Дикона у входа в комнаты Ворона. Отвратительно бодрый и улыбающийся вполне дружелюбно. – Доброе утро, герцог! Монсеньор сказал мне дождаться вас, чтобы мы вместе поехали в его прежний дом. – Доброе утро, рей Кальперадо, – сухо поздоровался Дикон. Алва его сегодня видеть не желает? Или уже решил, что зря не отослал в надорские развалины? Или просто решил ткнуть носом в то, что Дикон наворотил в доме Алвы? Герард смотрел на Дикона с плохо скрываемым любопытством, но в распросы не лез. Что он знает? Слухи о Катари? Правду? О том, что Повелитель скал участвовал в суде эориев он знает наверняка. И о том, что голос Дикона был „виновен“ – тоже. А это уже паршиво. И ведь улыбается, сволочь... – Монсеньор хочет, чтобы мы вернули особняк по возможности в прежний вид – тут он полагается на вашу память. Было бы хорошо, чтобы мы успели все организовать за считанные дни. Как вы думаете, герцог, это возможно? – В смысле, насколько я там все покрушил? – ответил Дикон раздраженно. Герард рассмеялся, как ни странно, совершенно беззлобно: – Этого я не говорил. Хотя дел вы за то время наворотили немало. – Если вам не хочется работать вместе со мной, скажите сразу, – вскинулся Дикон. – Будет лучше, если мы все проясним с самого начала. – Во-первых, я не намерен относить приказы монсеньера к „хочется или не хочется“, – ответил Герард серьезно, но потом снова улыбнулся: – А во-вторых, я считаю, что монсеньор никогда не ошибается, и если он решил, что вас можно оправдать в том, что вы сделали, то так тому и быть. Я не знаю, какой „тайный и великий замысел“ был у Повелителей и Ракана, но мне кажется, что суд все равно был несправедлив. Эра Рокэ не должны были ни сажать в Багерлее, ни держать в Нохе. Ну и если история с отравленным вином правда, то она тоже очень некрасивая. Вот ведь... сынок Арамоны и есть сынок Арамоны! Но самое паршивое, что он прав. – Но мне кажется, герцог, что вся разница в том, что кто-то предает и поднимает серый флаг в надежде спастись, а кто-то верит монсеньору, вступает в бой и дерется за последнего. Дикон пожал плечами, как ему казалось, небрежно, и хмыкнул. Метафора пришлась ему по вкусу. – Даже если монсеньор не слишком верил в честность „Справедливости“, шанс тем людям он дал, – продолжил Герард, – хотя мне до сих пор кажется, что он хотел бы им верить. А уж в том, что монсеньор слово свое сдержал бы, я не сомневаюсь. Только дураки говорят, монсеньор над всем издевается и никому не верит. Он верит, но предпочитает подстраховываться – чтобы не пострадали другие люди. Честность справедливости? Ну и каша же в голове у сынка Арамоны! – Извините, я не совсем понимаю, о чем вы говорите, рей. – Вы не знаете подробностей фельпского боя?! – Я знаю, что эр Рокэ отправился туда практически один. И победил. Там какие-то особые корабли построили... – Точно! А хотите расскажу, как все было? Герцог, план монсеньора был просто гениален! Глаза Герарда горели совершенно мальчишеским восторгом, и Дикону ничего не оставалось, как кивнуть – откажешь, только рассоришься. Да и любопытно было узнать, что же такого придумал Ворон. Рассказчиком сынок Арамоны оказался хорошим, и когда они уже подъезжали к дому Алвы, Дикон уже завидовал Герарду, которому довелось увидеть то сражение своими глазами. Каторжники, конечно, последние сволочи, и эр Рокэ был прав, что подстраховался, но все равно было обидно – им пообещали прощение и даже награду, а они все равно предали. И до чего же точно эр Рокэ назвал брандер – „Справедливость“! Ведь каторжники получили по заслугам... А Ворон еще говорил, что в справедливость не верит!... Леворукий, так вот что имел ввиду Герард, говоря о сером флаге и бое! Некстати вспомнилось, что он-то сам не раз предавал и несся с серым флагом к тем, кто желал уничтожить Алву. Дикон отвлекся и пропустил часть рассказа, но тут Герард стал взахлеб цитировать стихи и тоскливые мысли тут же отступили, настолько растерялся Дикон. Ну кто бы мог подумать, этот, с позволения сказать, рей Кальперадо знает и любит Дидериха, даже может прочитать наизусть монолог Генриха Седьмого из «Утеса Чести»?! А еще заявит, что только невежественным каторжникам простительно не знать эту вещь. Мол, конечно, это не лучшая вещь Дидериха, но все же… Наверное, у Дика был слишком потрясенный вид – Герард смутился и пояснил: – Так говорил монсеньор. И он прав! Мне стыдно, что до Фельпа я совершенно не интересовался поэзией, но, как только выдалось свободное время, я восполнил пробелы. И уж если у монсеньора находится время, чтобы учить стихи наизусть, то мне сами стихии велели, как говорится. – Эр Рокэ? Наизусть?! – Герцог, вы думали, я пошутил?! Нет, правда! Он читал этот монолог перед каторжниками. Причем так прочувствованно, я был уверен, что они за ним хоть в Закат пойдут. А они... – … пошли в Закат без него, – усмехнулся Дикон. – Верно! Но все равно неприятно. Дикон молча кивнул и спешился – они уже были у дома Ворона. – Рей Кальперадо, если за мое отсутствие мало что изменилось, то мы должны бы успеть все организовать за пару дней. Там мало что... я там мало что менял. В основном, кабинет. Но многие вещи увезли слуги. … А что-то растащили люди Альдо. Кстати, нужно бы наведаться в Багерлее и попытаться стребовать с коменданта алатский хрусталь. Хотя кто знает, будет ли Ворону приятно видеть это в своем доме теперь. Герард серьезно кивнул, и они вошли в дом. В доме Алвы почти все осталось, так же как когда Дикон был тут в последний раз. Даже все его вещи лежали на прежних местах. Даже орден Найери с опалами, подарок Альдо. И орден Талигойской Розы. Тоже подарок. Ворона. Аванс на будущее. Который он не оправдал. „У тебя еще будут сражения, за которые тебе никто не скажет спасибо, и тогда ты вспомнишь Дараму и свою первую награду. И станет чуточку легче.“ Легче не становилось, хоть тресни. Скорее, наоборот. Доверие нужно оправдывать, а авансам соответствовать. Он обещал, что не подведет, но в результате – не просто подвел, а предал, пытался отравить и... – Не боялись носить? Дикон вздрогнул: – Вас не учили стучать? И чего именно я должен был бояться? Ну вот, теперь последует восторженная лекция о том, как прекрасны Алва и Талиг, и как ужасны Альдо и попытка возродить Талигойю... – Я стучал. Громко. Наверное, вы слишком задумались. Моя нянька боялась опалов. Бабушка как-то подарила Селине подвеску с маленьким опалом, а нянька строго-настрого запретила это носить. Говорила, что опал – дурной камень. Его только осенние люди могут своим считать, им он надежду дарит, а всем остальным несчастье принести может. Даже поговорка у нее была какая-то... „Надел опал – совсем пропал“ или что-то вроде того. – Ясно. Дикон положил орден на место. – Не волнуйтесь, я эту награду все равно больше не собираюсь носить. Она от Альдо. – А вторая – орден Талигойской Розы, да? – глаза Герарда вспыхнули любопытством. – Верно. Хотите взглянуть? – Дикон довольно улыбнулся, даже не пытаясь скрыть гордость. – Мне было семнадцать лет, Саграннская кампания. Эр Рокэ представил меня к ордену за то, что я сбил из пушки вражеское знамя. Герард взял в руки награду едва ли не с благоговением, и Дикону неожиданно стыдно. – Честнее было бы сказать, что знамя сбил сам эр Рокэ. Стрелял я, но направлял именно он. Глупо, что сказал. Но от этого стало легче. Ну и Леворукий с этим реем! – Если эр Рокэ считал, что это справедливо, значит, так оно и есть. По крайней мере, мне так легче думать. Я очень старался быть полезным во время Фельпской кампании, но на баронство уж точно не нагеройствовал. А соберано дал мне земли и титул рея. Просто подарил. Не потому, что я сделал что-то особенное... – Герард положил орден на место и улыбнулся: – Я считаю, что такие подарки – это доверие. О нем вспоминаешь именно в те моменты, когда совсем тошно и кажется, что весь мир несется в Закат галопом – вспоминаешь и становится легче. – Да, наверное, – выдавил Дикон. Нытьем, тем более мысленным, уже ничего не изменишь. А вот если прохлаждаться и часами разглядывать свои ордена, то до дел руки точно не дойдут, и тогда отношение Ворона к нему точно изменится. В худшую сторону.