Не отпускай меня

Дверь в класс открывается аккурат тогда, когда поступает сигнал об окончании урока. Широ, распаленный долгой эмоциональной речью о том, что именно означает быть Защитником Вселенной, оборачивается с улыбкой и горящими щеками; это его последний урок на сегодня, и на языке вертится готовая шутка о том, что он не сердится на опоздавших так сильно, как другие преподаватели, но это уже переходит всякие мыслимые границы. Слова застывают и съеживаются на губах: в дверях стоит Кит. За два с лишним года Кит снова повзрослел: еще сильнее вытянулся, немного раздался в плечах и стал еще более поджарым, если такое вообще возможно; обострились скулы, а отросшие чуть ниже плеч волосы теперь собирались в низкий хвост. Но главные изменения были во взгляде: один раз Кит уже шокировал Широ, когда появился из Квантовой Бездны, забыв там свое вечное выражение одинокого волчонка, глядящего в лес, — тогда он стал смотреть уверенно и с холодной решимостью. Теперь растаял и холод. Широ слышал, что все эти годы Кит занимался волонтерской деятельностью с преобразованными в организацию гуманитарной помощи Клинками Марморы. Это его и изменило? В залегших под глазами тенях отпечатаны пережитые невзгоды, но непробиваемая стена во взгляде, которой Кит с детства отгораживался от всех вокруг, больше не отшвыривает всех, кто осмеливается к нему приблизиться. Широ ловит себя на том, что добрые полминуты пялится на Кита, раскрыв рот. Торопливо смыкает губы, но только и может, что выдавить незначительное: — Привет. Давно не виделись. Спасибо и на том, что голос не подводит: Широ так привык всегда говорить уверенным тоном, что, наверное, разговаривал в командирской манере даже во сне. Однажды это сослужит ему дурную службу. Дети сидят непривычно тихо, только переводят заинтересованные взгляды с Широ на Кита и обратно, явно недоумевая, что здесь происходит, но предвкушая что-то интересное. Кто-то вдруг выдает: — А я тебя знаю! Ты пилотировал Черного Льва, на войне. Кит знает, что отпираться бессмысленно. Спокойно кивает: — Точно. Его узнают, обступают возбужденной гурьбой. Старого Кита бы такое смутило или разозлило, но новый Кит приподнимает уголки губ в улыбке и терпеливо отвечает на посыпавшиеся градом вопросы. А чем он занимается теперь? А куда делся Вольтрон? А где Клинки Марморы сейчас? А правда, что он и принцесса с Алтеи были влюблены друг в друга? А в каких галактиках он успел побывать? А скучал ли он по Земле? А другие планеты — они какие? С сосущей тоской Широ осознает, что за жалкие двадцать минут, в течение которых его ученики терроризировали Кита, он узнал о его жизни больше, чем за минувшие два с половиной года. Наконец, считает нужным вмешаться: — Ну хватит, тише. Кит наверняка устал с дороги, дайте ему вздохнуть спокойно. Мы же не хотим, чтобы он никогда больше не почтил Землю своим визитом? — Широ говорит с улыбкой, но твердо, как и всегда, когда нужно убедить других сделать что-то, чего они предпочли бы не делать. — Урок кончился двадцать минут назад, бегите наслаждаться выходными. По рядам пролетает недовольный шепоток, но авторитет Широ слишком высок, чтобы кто-то ослушался его открыто. Медленно и нехотя вереница отучившихся детей тянется в коридор. Широ ждет от Кита обычных повадок: что он прислонится спиной к стене и сложит руки на груди. Кит этого не делает. Кит оборачивается к нему, и сердце Широ пронзают ледяные иглы страха: сейчас они снова не найдут слов, простоят пару минут в неловком молчании, Кит вдруг вспомнит о каком-нибудь важном деле, торопливо уйдет, и никогда больше они друг друга уже не увидят. Это их последний разговор. Тупик. Конец. Кит его обнимает. При этом все его тело напряжено, но он стискивает грудь Широ так сильно, чтобы не осталось сомнений, будто это объятие — символическое или иллюзорное. Выпускает так же быстро, гораздо раньше, чем Широ успевает ответить на объятие и вообще вспомнить, что у него есть руки. Но расстояние между ними не увеличивается еще какое-то время, так что они стоят почти впритык друг к другу. Спокойствие Кита все куда-то делось, а в глазах — тень прежней робости, как будто он опять — ребенок, боящийся, что Широ его оттолкнет. Как будто Широ способен его оттолкнуть. Широ стискивает его плечо левой рукой. — Ты не представляешь, как я рад тебя видеть, — так горячо, как может. Часть него паникует: что же ты делаешь, не привязывай, не привязывай его к себе такими словами! И сам не привязывайся! Но Широ не может. Кит неуверенно улыбается, словно так и не привык этого делать. — Я тоже. Краткий, но не сухой. Широ становится очень легко. И слова вдруг находятся. Широ говорит много, и по большей части о какой-то безделице. В основном — о работе. О том, как приятно перерабатывать знания и разжевывать их для других, какое удовольствие доставляет разбивать сложные схемы и концепции на простые составляющие и видеть, как шаг за шагом другие осваивают то, что сначала кажется им мудреной и непонятной путаницей. О том, что испытываешь, когда тебя слушают, приоткрыв рот. О том, сколько уверенности придает вера других в то, что ты знаешь все на свете. Еще — о Пидж, потому что Кит наверняка не видел ее сто лет. О всех ее научных разработках. О роботе Чипе, которого они с Мэттом официально нарекли своим младшим братом. О недавно выигранной награде в номинации "Самый Талантливый Юный Ученый". Еще — о земных новостях. О созданных дипломатических структурах. О новых образах в массовой культуре. О том, что жизнь после войны немного успокоилась, и все снова вспомнили о проблеме глобального потепления. Еще — о погоде... В какой-то момент Киту даже приходится прервать его и неловко попросить не торопиться так вместить все существующие темы в один разговор — он планирует задержаться здесь на какое-то время, поэтому вовсе незачем так торопиться. Часть Широ смущена тем, что эйфория из-за вернувшихся слов и страх снова их потерять заставляют его болтать без умолку, словно пауза в разговоре — худшее, что может случиться с ним в этой жизни. Другая часть приходит в странный восторг от того факта, что Кит сделал ему замечание. Обычно все происходило наоборот, но в этот раз чувство перемен не пугает, а пьянит — это доказательство того, что все по-настоящему. Это настоящий Кит, не призрак из его воспоминаний, воскрешенный его тоской и хандрой. — У тебя так много новостей, — замечает Кит, наконец, — и ты ни разу мне не написал. Он говорит это без осуждения, просто констатирует факт, но Широ вынужден отвести взгляд. Как объяснить причины своего решения, не выдав слишком многого? Не сказав того, что Киту знать незачем? — Я не был уверен, что тебе будет интересно читать о моей жизни. Жизни простого землянина. С твоими приключениями и рядом не стояло, — находится он. Гладко, и не так уж далеко от правды. Это могло бы быть правдой, может быть, это и есть правда. — Врешь, — произносит Кит спокойно. И переводит тему, начинает говорить о чем-то, но оглушенный Широ не слышит. Кит только что обвинил его во лжи? Когда все новости и безопасные темы для разговора исчерпаны, Широ уже не так страшно. Кит говорит, что хотел бы посмотреть на звезды, и Широ, поняв невысказанную просьбу, соглашается составить ему компанию. Это не первый день Кита на Земле после долгого перерыва — по его словам, он успел побывать у Лэнса. Но все равно он ведет себя так, словно не был здесь очень давно: дышит полной грудью, внимательно разглядывает незначительные вещицы вроде покосившихся сарайчиков и птичьих гнезд. В оранжевом свете заката Широ вспоминает о всех тех вечерах, что они провели вместе. Надежда соблазняюще шепчет на ухо: и, может быть, еще проведут. Широ гонит ее прочь, но без особого энтузиазма. Должна же в его жизни оставаться хоть какая-то надежда. Слишком долго он жил без нее, без желаний и без стремлений. Без динамики. Без волшебства. Холостяцкая жизнь оказалась проще замужней: теперь, хотя бы, не нужно было притворяться, что все нормально и нет никаких причин быть несчастным и беспокойным. Никого больше не смущало его полуночное брождение по дому и десяток раскиданных по креслам, начатых, но незаконченных книг. Он смог позволить себе быть собой: уставшим Широ, фрустрированным Широ, Широ, который не может заснуть до пяти утра, когда вставать на работу ему в половину седьмого. Не то чтобы быть собой — это что-то, что доставляло ему удовольствие. Но даже так лучше, чем не быть никем. Кем-то, у кого есть все, но нет чего-то важного. А теперь у него есть Кит: усевшийся прямо на траву и водрузивший подбородок на колени. Из-под полуприкрытых век разглядывающий, как потухают последние угли заката. Такой красивый, что страшно. Такой близкий, что больно. Такой недосягаемый, что хочется умереть. Когда солнечный диск догорает, и над их головами вспыхивают гроздья крупных звезд, Кит вдруг оборачивается. Широ не успевает отвести взгляд. — Так лучше, — говорит Кит негромко. — Ты весь день на меня почти не смотрел. Почему? Широ лихорадочно соображает. — Шрам, — выпаливает он первое, что приходит в голову. — В каком-то смысле, он был нанесен моей рукой. И мне тяжело думать... Тяжело знать, что я оставил его на твоем лице. Гладко, и не так уж далеко от правды. Это могло бы быть правдой, может быть, это и есть правда. Широ готов раскаиваться из-за любого шрама, что он оставил на Ките. — Врешь, — Кит встает на ноги, спиной к нему. Широ подскакивает тоже, хоть и не зная зачем — как будто у него хватит смелости и наглости удерживать Кита силой. Как будто это не было его главной проблемой все последние годы. — Как же просто понять, что ты врешь, Широ, если только допустить возможность, что ты можешь это делать. Ты все-таки не идеален во всем: лжец из тебя паршивый. — Я знаю, — соглашается Широ, устало и безнадежно. Саднит боль от сорванной маски, но в то же время ему легче: когда Кит узнает, осознает все плохое и жалкое, что в нем есть, все разрешится само собой. Падут последние оплоты наивной детской веры в идеал. И тогда бояться станет нечего. — Тебе больно? — спрашивает Кит, все так же не оборачиваясь. Слышит по голосу, ну еще бы. И когда натренировался различать чужие эмоции? — Мне больнее. Я ведь не о многом прошу, Широ: о глотке правды. Или я даже этого не заслужил? Под россыпью звезд кажется, что Кит один на этой Земле, один в этой Вселенной. Широ смотрит на него, и горло сжимается. Он делает шаг вперед и обнимает Кита, не сводя взгляда с ночного неба. Утыкается подбородком в его макушку. Под такими звездами лгать стыдно, и Широ позволяет себе глоток искренности: — Ты заслужил все звезды на этом небе. Все — и даже больше. Если бы только время могло остановиться. Широ задерживается ровно на секунду, секунду, которую он может держать Кита в своих объятиях и верить, что в мире существуют только они двое и эти звезды. А потом быстро уходит прочь, чувствуя спиной взгляд Кита, но слишком страшащийся обернуться и узнать, что же в этом взгляде написано.