ориентация цвета волос моего любимого друга

— Л-ларри, что это было? — краснея до кончиков маленьких ушей, спросил Салли. Он сжимал край простыни в своих ручках, слегка теребя его худыми пальцами. Но Джонсон молчал, как-то странно смотря в пол. Он уже смирился с тем, что любит не девушек, а парней, но сейчас у него словно пробудилось какое-то смутное сомнение. Почему он сейчас не с Эш, а с протезником? Почему сейчас он поцеловался не с Эш, а с синеволосым? Разве так правильно поступать? Совесть начала терзать его голову, что-то словно переклинило в нем. Парень попытался сопротивляться этим мыслям, но в итоге они заполонили голову и вытеснили все остальное. — Ларри? Чувак, с тобой все в порядке? — Фишер слегка придвинулся к металлисту и приобнял его, но подросток оттолкнул его и резко встал с постели. Худощавое тело подростка упало на пол, и на миг синеволосому даже показалось, что глаза Ларри неестественно отдают красным цветом. — Уходи. Я не хочу тебя видеть. — послышался неестественно резкий голос металлиста. Он не хотел произносить этих слов, правда не хотел, но они буквально сами вырвались с его губ. Внутри Салли что-то оборвалось. Через пару секунд он почувствовал щемящую боль в области сердца и полную пустоту внутри. Не помня себя, протезник поднялся на ноги, надел протез, и, шатаясь, пошел к себе. Зайдя в лифт, Фишер нажал кнопку, а когда двери закрылись и лифт поехал вверх, опустился по стене и уставился пустым, бесцельным взглядом в потолок. В мыслях крутилась лишь мысль о том, почему Ларри так поступил. Что Салли сделал не так, куда он не так свернул? Да, жизнь знатно не любила синеволосого, но почему она так жестоко вырвала из него остатки души и сердца лишь парой фраз? Опустошение ощущалось сильнее и сильнее с каждой секундой. Уже было непонятно, откуда раздается стук, называемый сердцебиением. Двери лифта распахнулись, и подросток бесцельно зашагал к себе. Вот та самая дверь в коридоре, вот та самая прихожая, вот Гизмо, просящий еду. Все на местах, но почему все не так? Жалобное мяуканье Гизмо не было слышно из-за голосов, переполняющих такую маленькую черепную коробку Салли. Протезник прошел в свою комнату и упал на кровать, уставившись в потолок. Голоса не давали покоя, а нервы Фишера были не резиновыми. — За что? За что? Почему все произошло именно так? — словно в бреду повторял голубоволосый. Он не слышал себя, он не слышал окружающий мир. Теперь его уши заполнялись лишь голосами, до боли знакомыми голосами, постоянно винившими Фишера во всем — в смерти матери, в отношении отца к нему, да даже в его рождении. — Почему? За что мне это все? — вдруг заорал подросток в подушку. По его щекам начали течь слезы, больно щипающие почти затянувшиеся шрамы. Салли начал бить себя, расцарапывать порезы ногтями. Синеволосый не чувствовал боли. Он уже ничего не чувствовал. Фишера предавали, обзывали, избивали вот уже столько раз, так почему именно это заставило его сорваться? Почему именно Ларри оставил самую глубокую рану в сердце? Ответ был прост — Салли никого так не любил, как этого металлиста. Но этот ответ протезник просто не мог принять. Не мог. Сейчас он мог лишь плакать, орать в подушку и проклинать свою жизнь, пытаясь заглушить эти чертовы голоса. Через некоторое время Салли вдруг почувствовал, как что-то перекрыло его дыхательные пути. Он начал задыхаться, даже не пытаясь вдохнуть нормально. Последнее, что увидел протезник — входящую в комнату Эшли с противной улыбкой. Затем всё погасло, и Фишер потерял сознание.