Драбблы по ХМ

Дерил Диксон поморщился не столько от толчка в спину, сколько от громкого лязга захлопнувшегося за спиной замка, повернулся, протянул руки через решетку, чтоб сняли наручники. Но эта бешеная тварь, в очередной раз упрятавшая его сюда, только ехидно посмотрела на скованные запястья и покачала головой. — Слишком ты, Диксон, буйный. Посидишь так! — Сука! — он долбанул по решетке изо всех сил. Наручники, придя в соприкосновение с железом клетки, громко, металлически звякнули, опять отозвавшись болью в висках. Сейчас бы домой… Прилечь… Тяпнуть пивка… Но нет! Как же домой! Когда дежурит эта тварь! Эта сука! Эта… Эта… Тут у Диксона совершенно неожиданно кончились матерные слова, а, может, просто голова так заболела, что все остальное отступило на второй план. Похуй. Тут поспит, значит. Он завалился на лавку, испугав какого-то пьянчужку, робко сжавшегося на краю. — Какого хуя пялишься? Нравлюсь что ли? — зыркнул недобро на него Дерил, потом пнул в зад ногой, скинув соседа на пол, — я не пидарас, пошел на хуй, мудак. Мужчинка без звука поднялся и пересел на другую лавку, подальше от буйного Диксона. Дерил же, закрыв глаза, мгновенно провалился в муторный пьяный сон. В нем Диксон сражался с мертвецами, стрелял из арбалета (ну надо же, блядь! а че не из лука? или духовой трубки?), кого-то даже спасал… Апогеем сна стал его выстрел в центр лба этой суки. Лернер. Он вскинулся на лавке, машинально пощупал себя, огляделся. Все в порядке. Он там, где и должен быть. В КПЗ. Сука Лернер тоже там, где и должна быть. За столом, сочиняет очередной отчет, наверно. На тему того, как бы его, Диксона, еще на недельку в тюрягу упихать. Ну сука же! Ну чего, блядь, прицепилась-то к нему? Ну мало что ли других мудаков в городе? Ну ведь он же еще не самый мудацкий мудак-то… Ведь только иногда срывает. Не, само собой, если срывает, то уж на всю катушку, конечно… Но нечасто же, блядь, нечасто! И в этот раз он даже не сломал ничего никому… Кажется… Дерил сел, привалился к стене, буровя злым взглядом склонившуюся над столом аккуратную макушку. Руки, с которых так и не сняли наручники, ныли немилосердно. Но вот последним говнюком он будет, если начнет просить снять их! Да пусть лучше руки, блядь, отвалятся! Чтоб отвлечься от боли, Дерил принялся накручивать себя, припоминать, сколько раз и за что его сюда упекала эта тварь. Пытался подсчитать. Выходило плохо. Выходило, что дохуя раз. И, по большому счету, ровно половину раз выходило, что ни за что. Чего, чего тебе надо, сука? Тут Лернер отвлеклась от писанины, словно услышав его незаданный вопрос, поднялась, подошла к решетке. Диксон обратил внимание, что, кроме них, в участке уже никого не было, стало быть, вечер уже, ночь наверно. Вот тварь, все-таки оставит его здесь ночевать, паскудина! И соседа его, гомика стремного, выпустила, а его нет! Да чего же я тебе сделал -то, блядь? — Больно руки? Вопрос застал врасплох. И поднял просто гневную бурю внутри. Больно? Больно, блядь????? Интересно тебе, сука????? Дерилу до темноты в глазах захотелось подскочить к ней, дернуть на себя за ворот форменной рубашки и ткнуть мордой в решетку, до боли. Прямо через прутья сжать тонкое тело в лапах, заломить руку, закрыть рот жесткими пальцами… Открыть наручники ключом, что лежит в кармане (он знает, в каком!), и, развернув ее, оглушенную, спиной к себе, дернуть узкую юбку, разрывая по шву, открывая доступ к телу… Она даже не представляет, что он очень легко может это сделать, что ей очень, очень опасно подходить так близко, потому что ему ничего не стоит… Эээээ… Стоп. Это че такое? Он мотнул головой, отгоняя неуместное, странное желание. Это же Лернер, сука и тварь. Это че он хочет с ней сделать-то? Но потом, мельком подумав, что, в принципе, это отличное наказание было бы, поднял голову и уставился на нее темным мрачным взглядом. Лернер, похоже, немного испугавшись выражения его глаз, чуть отшатнулась от решетки, но потом опять спросила: — Снять наручники? Дерил еще какое-то время смотрел на нее, уже не скрывая от своего мозга те картинки, что ему подкинуло его темное подсознание, затем разлепил сухие губы. Надо ее нахуй послать. Отсюда. От него. Подальше. Для ее же пользы. — Отсоси, сука. Вот так. Теперь ему впаяют законный срок за оскорбление. Ну да и похуй. Главное, чтоб ушла. На его удивление, Лернер, сначала оскорбленно поджала губы, затем упрямо мотнула головой и… Открыла камеру и вошла к нему! Подошла! Близко! Слишком близко. Так, что он мог почувствовать запах кофе, исходящий от нее. И, пока Диксон сидел, застыв в охренении, нагнулась и расстегнула наручники на его запястьях. Отбросила их в сторону. И все так же, не разгибаясь, взялась за его ремень на джинсах, дернула, сосредоточенно закусив нижнюю губу. Дерил пару раз моргнул, потом щипнул себя непослушными пальцами. Не, нихрена не сон. Реальность. Гребаная реальность, в которой патрульная Доун Лернер расстегивает на нем штаны и пытается засунуть руку ему в трусы. От оторопи голос пропал, удалось только сипло прошептать: — Ты чего? Она подняла на него серьезный взгляд: — Нуууу, ты сам предложил… Дерил еще пару секунд осмысливал происходящее. Мерл, если б, не дай бог, конечно, был здесь, обозвал бы его непроходимым идиотом, тупым ублюдком, который сидит, как столб, когда баба его за яйца берет… Блядь, в прямом смысле берет! Тут Дерил очнулся. Опять посмотрел на женщину, уже вставшую перед ним на колени (бляяяяяя…. перед ним… на колени….). Она подняла глаза, и Дерила повело. Столько в этих глазах было голода, желания, зверской надежды вперемешку с неуверенностью и страхом даже, что Диксон просто перестал соображать, где он (в кпз! кпз, блядь! камеры везде!), кто он (неблагонадежный элемент, еще один привод — и здравствуй, зона!), что он делает (собирается выебать патрульную, блядь! в участке! под камерами!). Он подхватил женщину под локти, поднял, затащил на колени, вмялся в ее раскрытый рот сухими обезвоженными губами, словно путник, приникающий к источнику в оазисе. И окончательно потерял всякое соображение. Она была… Покорная. Вот правильное слово. Покорная. Ни слова против, ни вздоха. Покорно развела руки, когда он начал сдирать с нее форменную рубашку, от нетерпения отрывая нахер пуговицы. Покорно легла на лавку, когда он развел ее ноги в форменной юбке, залез грубыми руками в трусики, резко дернул тонкую ткань, наверняка причинив боль. Тихо вздохнула, чуть выгнувшись, не отрывая глаз от его лица, когда он врубился в нее без подготовки, зверея (нехер, сука, какие нежности…), во всю длину, разом. Застонала только, громко и несдержанно, когда начал двигаться, так же резко, как и все, что делал до этого, без ласки, без подготовки, вгрызаясь в беззащитное горло, оставляя не засосы, нет! — укусы, синяки! Получай, тварь! Терпи, блядь! Замычала, отчаянно и жалобно, когда закрыл рот широкой твердой ладонью, фиксируя голову, не давая двигаться, перехватывая другой рукой и припечатывая над головой беспомощно пытающиеся обнять его за шею тонкие запястья. Нехер обнимать! Хотела, чтоб выебал, пусть терпит! В Дерила словно бес вселился. Он трахал ее так, как никого никогда, как в последний раз. (Где-то на краю быстро мутнеющего сознания — а может и правда последний… Вот повяжут завтра за изнасилование… Но это будет завтра, а сейчас- похуй!) Дерил вымещал в сексе всю ту злость, ненависть, что испытывал к ней, когда она вновь и вновь арестовывала его, выписывала миллионы штрафов, унижала. Он был дик, агрессивен, просто жуток в своей похоти, в своем порыве. Но сама, сама виновата! Сама спровоцировала! Сама хотела! Вот пусть и получает! С каждым движением бедер, вбиваясь в податливое тело жестко, жестоко даже, Дерил словно самому себе доказывал, что он мстит ей, что наказывает! Уверившись уже в этом, он упустил момент, когда окончательно потерял контроль над ситуацией. Доун, воспользовавшись тем, что он убрал руку с ее рта и ослабил хватку на запястьях, увлекшись наказанием, порывисто обняла его, начала беспорядочно целовать, куда попало, шептать бессвязно: — Еще, еще, хорошо, милый, милый, хочу тебя, люблю тебя, еще, еще, еще… Дерил сначала не понял даже, чего она там бормочет, она отвлекала от наказания, и он собрался опять заткнуть ее, но тут до его мозга с трудом пробилось осознание ее слов. Че? Че? Милый… Милый… Милый????? Люблю?????? Это че такое?????? Он даже притормозил слегка, неверяще глянул в глаза, полные слез, полные… Чего? Провел грубыми пальцами по нежной, уже покрасневшей от его щетины, щеке, стирая влагу. Несколько секунд понадобилось, чтоб осознать… И сесть, не разрывая контакт, посадив ее на себя, уже по-другому, без неистовости, нежно даже, поддерживая под ягодицы, позволяя полностью опуститься на член, позволяя управлять ситуацией… Доун чуть прикусила губу, откинувшись назад в сильных руках, и задвигалась, медленно и так отчаянно искренне, отдаваясь полностью, умирая в его объятиях. Дерил смотрел на ее нежное лицо с тонкими красивыми чертами, на темные волосы, распустившиеся из всегда строгого пучка волной до поясницы, на мягкие, искусанные им губы, на красные отпечатки его пальцев на шее, на красивую полную грудь (ну надо же, чего прятала под формой!), мерно поднимающуюся и опускающуюся в такт ее скольжению на нем, на закрытые в блаженстве глаза. Словно заново узнавал. И тут она распахнула ресницы, уставившись прямо на него темным, словно колодец, на дне которого и летом можно увидеть звезды, взглядом. Выдохнула: — Милый, мой милый… Прижалась к нему всем телом, увеличивая темп, обхватывая его за шею тонкими руками, целуя в скулу, щеку, губы. И столько искренности было в этом движении, что Дерил, совершенно неожиданно для себя, задохнулся от нежности. И даже мозг не завопил привычно, что никакой нежности к ней не может быть… Молчал мозг. И подсознание темное молчало. И Дерил сделал тогда то, что велел ему единственный из не ушедших в кому центров управления — сердце. Он ответил на поцелуй, стараясь быть нежным, стараясь (бля, впервые в жизни?) доставить удовольствие. И ему очень понравилось то, что он в этот момент почувствовал. Так понравилось, что захотелось продолжить. Он крепче прижал к себе девушку, опять положил ее спиной на лавку, но в этот раз без прежней жестокой ярости, легко закинул тонкие ножки на плечи. Доун охнула и выгнулась, чуть упершись пятками ему в плечи. Ощущения от этого стали только острее, Дерил уже не мог сдерживаться, опять срываясь на привычный жесткий темп, но девушка, кажется, была этому только рада, потому что изогнулась еще сильнее, закинула руки за голову, пытаясь найти опору, ухватиться хоть за что-нибудь. Дерил одной рукой перехватил лодыжки, закинул на одно плечо, еще ускорился, понимая, что она уже близко, и понимая, что еще пара минут такого темпа, и он не выдержит. Доун внезапно низко и протяжно застонала, выгнулась практически мостиком, и кончила, подарив Дискону просто феерические ощущения от сокращений внутри. Дольше ждать он не мог, и тихо и на редкость грязно выругавшись, последовал за ней. Мыслей в голове больше не было. Никаких. Лишь одно бесконечное удивление. Поговорить они смогли только после второго захода. Доун наконец-то принесла Дерилу попить, уложила его голову себе на колени, лениво откинувшись на стену, перебирая его волосы пальчиками. — Давно? — Дерил, попив и восстановив дыхание, решил все-таки прояснить ситуацию. Вот только разговаривать он особо не умел с женщинами, поэтому был очень лаконичен. Но Доун его поняла. — Да. Сразу, как увидела. — она тоже не отличалась разговорчивостью. — Так это же… — Дерил задумался, припоминая, подсчитывая, — это же больше года будет? — Да, тебя тогда с братом в участок притащили… — Ага… Мерл из тюряги вышел как раз… Отмечали… Дерил помолчал. Потом все-таки спросил опять: — А че молчала? — А как ты себе это представляешь? — удивилась Доун. Дерил подумал немного, согласился: — Ну да… А теперь чего изменилось? Доун провела рукой по его небритой щеке, спустилась на грудь, огладила широкие плечи: — Терпеть больше не смогла… Наклонилась, тронула губами его губы, шепнула: — Не могла просто… Решила, будь что будет… Дерил притянул ее, перетаскивая, на себя, устраивая на груди: — Вот это ты правильно решила. Ну че, еще разок?