No one but you

— Что это было, Фред? — Роджер говорил спокойно, хотя для тех, кто хорошо его знал, вполне прозрачны были нотки злости, звучавшие в хриплом голосе. Роджер выглядел изнурённым: кожа бледнее обычного, под глазами залегли темные круги, придающие красивому лицу помятый и осунувшийся вид. Он выжидающе смотрел на друга, сжимая чашку давно остывшего чая с такой силой, что Фредди боялся, как бы та не треснула с отчетливым звоном бьющегося о кафель стекла. — Эта дрянь тебя убьет, ты же себя совершенно не контролируешь… «Уже убила», — подумал Фредди, но так и не осмелился что-либо ответить. Он молча закусил губу, решив, что если Роджер подумал, что состояние Фредди — просто передоз, то оно и к лучшему. Это была лишь капля в море, по сравнению со всеми новостями, что Меркьюри мог ему сообщить. В комнате повисла тягостная тишина. Наверное, впервые в жизни Фредди заметил, что даже тишина может быть громкой. Когда особенно четко слышишь собственных демонов. Его глаза беспорядочно бегали по помещению, избегая этого осуждающего, полного беспокойства взгляда. — Не говори остальным, Родж, — горло настолько сильно пересохло, что обычно звонкий голос сейчас походил на режущее слух карканье. — Пожалуйста. — Ты издеваешься? — спросил Роджер без единого намека на шутку. Он тяжело вздохнул, поставил многострадальную чашку на пол и скрестил руки у лица. Найти Фредди таким… Это почти убило Роджера. Неужели тот не понимал, что был не бессмертен? Все эти вечеринки, наркотики — это чуть не оборвало его жизнь вчера. От этой мысли Роджер вздрогнул, все внутри похолодело, парализующий страх обернул его тело липкой пеленой. Кто знал, чем бы закончилась эта выходка, не позвони ему Брайан с просьбой проверить, как там поживал Фредди, не соизволивший ответить ни на один телефонный звонок. Конечно, все в группе заметили, что Фредди изменился, особенно сильно в течении минувшего года. Но сам Меркьюри никогда об этом не говорил. Он приходил в студию и творил историю, а все, что происходило потом, — было не «их собачьим делом». Конечно, Роджер чувствовал годами растущую, подобно злокачественной опухоли, обиду. Да, в плане творчества все было замечательно, но на человеческом уровне он терял своего друга. А самое больное во всем этом было то, что, кажется, Фредди устраивало такое положение вещей. Роджер собственноручно позволил этому случиться. Было адски трудно признать, что в том, что Фред закрылся, существовала и его, Роджера, вина. Еще много лет назад, до всей этой славы, Фредди сумел залезть ему в душу и навсегда подчинить себе. Это было непосильным бременем, что заставляло его страдать годами, утопая в ревности и самобичевании. Роджер ни на что не надеялся, ведь знал, что Фредди всегда брал то, что хотел. Если за такой длинный промежуток времени тот не подал ни намека на нечто большее, это значило только одно — глупо было ждать того, что априори не могло произойти. Понадобилось десять чертовых лет, чтобы этот груз стал более легкой ношей. Ни одной живой душе Роджер не мог открыть свою страшную тайну, со временем она даже стала забываться, но никогда не исчезала насовсем. Он женился на прекрасной Доминик, которая подарила ему чудесного сына и совсем недавно родила малютку-дочь. Детей Роджер обожал всей душой и сердцем, но никогда не оправдывал ожиданий Доминик, к которой относился незаслуженно холодно. Он умело придумывал себе оправдания, коротая дни где угодно, но только не в собственном доме, находил миллион причин для того, чтобы напиваться в хлам каждую пятницу. Роджер знал, что был никудышным отцом и еще более никудышным мужем, но тем не менее, семья была единственным, чем он безгранично дорожил, хоть и не платил ничем взамен на любовь и преданность. За свое несчастье Роджер тоже предпочитал винить кого-то. А кого ещё оставалось винить как не Фредди Меркьюри? Так находить оправдания своему собственному эго было куда проще. Роджер избегал разговоров и встреч, не имея ни малейшего желания будоражить итак толком не зажившие раны. «Проблемы Фредди — не мои проблемы», — упрямо продолжал убеждать себя Роджер, разрывая на части очередную желтую газетенку, опубликовавшую компрометирующую информацию о любовниках солиста «Queen» и его безумных вечеринках. Так не могло продолжаться, не после того, что случилось. Он был обязан хотя бы один единственный гребаный раз пожертвовать своим благополучием и перестать игнорировать человека, которого так отчаянно любил. — Тебе нужна помощь, Фредди, — сказал Роджер примирительно ожидая, впрочем, последующей за этим выводом истерики. Фредди никогда бы не признал собственной слабости, даже в моменты, когда его уязвимость была чем-то очевидным. — Сделай мне одолжение, дорогуша, не будь мамочкой, — Фредди выглядел напряженным, привычный полный сарказма ответ абсолютно не сочетался с внутренним терзанием в темно-карей радужке его немегающих глаз. — Я даже знаю, кого бы пригласил, если бы так сильно хотел послушать критику. — Замолчи, просто замолчи! — прорычал Роджер, вдруг ощутив горячую волну раздражения, захлестнувшую его с ног до головы. Хотелось волосы на себе рвать от бессильного гнева. Зачем же он врет? Неужели Роджер не был достоин хотя бы одного искреннего ответа? К чему, сука, был весь этот спектакль? — Боже, Фред, мы же волнуемся! — Фредди отвел взгляд, боясь запечатлеть в памяти гримасу безысходности на лице друга. Он сгорал от ненависти к себе за то, что заставлял близких ему людей страдать. Конечно, Фредди понимал, что они места себе не находили, глядя на то, как он отравлял себя изнутри, однако игнорирование их волнения за все это время стало чем-то само собой разумеющемся. — Ты на наших глазах спускаешь свою жизнь по... — Вы понятия не имеете о моей жизни, — сухо процедил Фредди, не сумев скрыть того, как предательски дрогнул голос. Это было горькой истинной, ни один человек не знал всю правду о жизни Фредди Меркьюри. Люди могли думать, что знают его настоящего: энергичного и безумно притягательного в свете софитов; наглого и обдолбанного в душных клубах и пабах; любящего и заботливого в окружении близких. Но никто не знал его другого, Фредди-человека: беззащитного, потерянного в темноте одиночества. Роджер был одним из немногих, кто смог увидеть почти все потайные стороны его личности, и Фредди не мог простить ему этого. Никто и никогда не должен был увидеть его таким. Было трудно назвать причину, по которой Фредди держал свою личную жизнь и проблемы под таким нерушимым замком. Наверное, потому что когда-то давно он неистово искал поддержки, но был отвергнут. Фредди не знал, осознавали ли это остальные: они словно не замечали того, что происходило прямо у них под носом, или не хотели замечать. Это неправильно — обижаться за то, что его друзья предпочли семью ему, но Фредди все равно с ума сходил от досады и глупой ревности. За последние года он приспособился к тому, что позвонить было некому, некому рассказать как прошёл день, и какими были планы на неделю. Конечно, рядом всегда была Мери, но открываться ей было неожиданно тяжело. Она с головой погрязла в жизненных заботах, и разве это было правильным — взваливать на нее и свои собственные тоже? — Так просвети, будь так добр. Негодование бурлящим потоком пронеслось по крови Роджера, хотелось хорошенько встряхнуть Фредди за плечи, чтобы тот наконец начал воспринимать его слова серьезно. Он готов был исправить все ошибки, сделать и сказать все, что угодно —только бы завоевать доверие Фредди, только бы суметь ему помочь. Роджер устал смотреть на саморазрушительный водоворот жизни, в который так стремительно и глубоко занесло Меркьюри. Если раньше он мог поверить в то, что Фред «все контролирует», то сейчас все эти отговорки, пресекающие неприятные для Фредди вопросы, приобрели свое истинное обличие. Он всегда говорил, что может остановиться, что прекрасно понимает, где находится черта дозволенного. Только вот передоз невесть чем в собственном безлюдном доме сложно было назвать «контролируемой ситуацией». События вчерашней ночи виделись Роджеру такими далекими. Господи, все произошло так неожиданно, что он едва смог взять себя в руки, осознав, что распластавшееся на полу, кажущееся бездыханным тело, принадлежало Фредди. Его трясло настолько сильно, что Роджер с трудом справился с телефоном, беспорядочно тыкая по неверным цифрам, которые никак не могли сложиться в нужный порядок. Казалось, бригада врачей — как же сильно он их ненавидел в тот момент, — ехала вечность, в то время, как Роджер отчаянно сжимал запястье Фредди, безмолвно молясь всем богам этого мира, чтобы его слабый, но все же ощутимый, пульс никуда не исчезал. Все чувства, кроме всепоглощающего ужаса и страха, покинули Роджера на те несколько жутких часов. Он был способен лишь со слезами на глазах наблюдать за действиями медиков, боясь даже вздохнуть. Когда Фредди пришёл в себя, страх сменился злостью. Особой чертовой злостью, которая на самом деле была проявлением любви. — Давай закроем тему, Роджер, — отрезал Фредди устало. Он тяжело вздохнул, наконец подняв свои покрасневшие грустные глаза на друга, но тут же перевел их обратно на ничем не примечательную стену, будто бы чего-то испугавшись в лице Роджера. — Нет, мы ее не закроем. Слишком долго закрывали, — процедил тот сквозь зубы. Нет, черта с два он собирался отступать. Фредди был упрямым, ну а он, к счастью для них обоих, еще упрямее. Роджер никогда больше не станет вестись на эту гребаную уловку. Он был нужен Фредди здесь и сейчас, и плевать сколько раз тот попытается его оттолкнуть, зарываясь ещё глубже в свою скорлупу. — Ты вообще понимаешь, что был одной ногой в могиле из-за своей собственной дурости? — Я скажу ещё раз, Роджер, ты не знаешь, о чем говоришь. Роджеру стало как-то не по себе от этого пустого взгляда и совершенно безжизненного голоса. Фредди выглядел как человек, потерявший что-то необычайно важное, как безвольная кукла в чьих-то тисках. Его смуглое лицо будто постарело на пару десятков лет: между бровями залегла напряженная морщинка, а резкие скулы выглядели острее прежнего. Он прекрасно видел нежелание Фредди продолжать эту тему. Видимо, тот не считал нужным посвящать во чтобы там не случилось кого-то постороннего. Неужто это «что-то» было настолько личным? Хотя что было «личным» в понимании Меркьюри? Роджер не мог припомнить случай за последние десять лет, чтобы Фредди проявил инициативу на душевный разговор. Нет, он всегда мог выслушать, ответить собеседнику таким необходимым пониманием и сочувствием, но ни разу не заводил беседу о себе. Это и восхищало, и раздражало одновременно. Бывали случаи, когда в глазах Фредди можно было разглядеть многое, о чем не говорилось вслух. Не зря считалось, что глаза были зеркалом души. Они не поддавались лжи и другим манипуляциям, они были чисты и правдивы, как ничто другое. В те редкие моменты, когда Фредди забывал, что находился в комнате не один, Роджер мог заглянуть к тому в душу. Ему хотелось верить, что немая мольба о помощи, старательно скрытая Фредди от чужого взора, была ненастоящей, надуманной, и на самом деле тот был в полном порядке, в чем убеждал всех вокруг. — Признайся ты наконец, что нуждаешься в помощи, — добавил Роджер уже мягче, будто бы боясь спугнуть Фредди этой режущей слух фразой. — В этом нет ничего постыдного. Фредди даже не шелохнулся, продолжая отрешенно смотреть куда-то в сторону, словно не услышал ни слова. — Уходи. Роджер дернулся, словно от пощечины, казалось, весь воздух покинул его легкие. Он не знал сколько времени простоял, наглухо прикованный к полу, как последний идиот. В голове не было ни единой мысли, за которую он мог бы зацепиться. — Но… — Роджер, уходи. Я ценю твое беспокойство, но мне нужно отдохнуть. Роджер молча кивнул, не двинувшись с места, ноги его просто напросто не слушались. — Одному. Снова тупой кивок головой. — Я обещаю позвонить завтра, хорошо? — это было обещание, прозвучавшее ради приличия. Вроде того, что ты мог дать едва знакомому, весьма надоевшему, человеку, чтобы тот поскорее отвязался. — Хорошо, — Роджер прочистил горло, вновь открыв в себе способность двигаться и говорить. На негнущихся конечностях он сделал шаг назад, чувствуя как земля уходит из под ног. — Просто помни, что если тебя что-то мучает, нет надобности держать это в себе. Мы семья, Фредди, в чем бы там ты себя не убедил, — он задержал свой задумчивый взгляд на мужчине, который рассыпался на части у него на глазах, и вышел за порог Гарден Лодж, перебарывая в себе желание оглянуться. Роджер поклялся, что сделает все возможное, чтобы спасти то, что осталось от Фредди, которого он полюбил. После того, как захлопнулась дверь, Фредди снова заплакал, решив, что лучшее, что он может сделать для своих близких — это оттолкнуть их как можно дальше от себя. Они не заслуживали смотреть на то, как он умирал.