Одиночество крови

Jasmine You Дни тянуться как какая-то вязкая жидкость, перетекая один в другой, но смены времени я просто не замечаю. Болеть дома куда приятнее, чем одному в пустой квартире. Но вся эта суета, которую по своему обыкновению разводят вокруг меня мама и сестра раздражает до дрожи. Уже через сутки я понимаю, что даже смотреть не могу на весь этот ворох таблеток, микстур и всего прочего, что надолго поселились у моей кровати. Есть лишь одно преимущество – я могу спать когда мне хочется, и сколько мне хочется. А в сочетании с теми препаратами, которыми меня так активно пичкают с утра до вечера, сон становится единственным спасением от этой реальности. Постоянные скачки температуры, кашель, от которого невозможно дышать, головная боль и дикая слабость во всём теле – всё это мне так знакомо с детства. И пара дней это совсем не срок, чтоб успеть вылечиться или хоть немного встать на ноги, но я нутром чувствую, что обычным, привычным для меня бронхитом я могу и не отделаться. Из раза в раз мне снятся кошмары как влияние повышенной температуры на мир сновидений и, просыпаясь, я радуюсь, что не могу вспомнить свои сны. …В состоянии полусна, кутаясь в свитер под одеялом, я слышу, как мать говорит отцу про вызов врача, что продолжать лечить меня известными способами она не хочет рисковать. Чудесно, только ещё нашего семейного врача у моей постели мне и не хватало. Сажусь на кровати, давя в себе очередной приступ кашля, силясь сделать глубокий вдох, но воздух вновь рвёт лёгкие изнутри, что приводит по всем законам к очередным волнам кашля. Сестра оборачивается ко мне, отрываясь от экрана монитора, и молча подходит, протягивая бутылку с водой. — Ты очень плохо выглядишь, Юи… Я давно тебя таким не видела… — Она садится на кровать, наблюдая за мной, пока я жадно пью воду, чувствуя, что голова вновь начинает дико болеть. Значит, моя вера, что температура куда-то ушла не оправдалась. — Хах… Ещё скажи, что с того раза, когда меня насильно упекли в больницу… — Мрачно усмехаюсь, дотягиваясь до очередной порции таблеток. — А я и не скажу. Ты сам за меня эту мысль озвучил. – Она пожимает плечами. А за окном, кажется, начинается очередная буря. В последнее время весной они стали слишком частыми. Дождь настойчиво бьёт в стекло, и в комнате темно, лишь свет от монитора. Мне даже начинает казаться, что сейчас не середина дня, а глубокий вечер. — Мать врача хочет вызвать, да? – Запиваю таблетки водой, бессильно опускаясь на подушку, сжимая пальцами виски. — Да. И отговаривать я её не буду. Знаешь почему? – Мали строго смотрит на меня, прекрасно зная, что я всё понимаю. — Мали… Я не хочу в больницу, понимаешь? Это просто мой сезонный бронхит… — Вяло отзываюсь, радуясь уже тому, что голос всё-таки начинает возвращаться. — А если нет? Юи, с первого раза тебя никто не будет госпитализировать. Осмотр не помешает, вот и всё. – Неоспоримым тоном отвечает она, вставая и поправляя одеяло. – Так что даже не спорь. Вздыхаю, поджав губы, и провожаю её взглядом, когда сестра выходит и комнаты, оставляя меня наедине с самим собой и этим ливнем. А мне почему-то становится жутко. Откуда-то из глубин подсознания выползает необоснованный, холодный страх. Он беспричинен и от этого ещё более ужасен. Когда знаешь причину – её можно устранить, а тут и убирать нечего. Сворачиваюсь клубочком под одеялом, подтянув колени к груди, и ощущаю себя маленьким, совсем ребёнком. Как какое-то чувство дежа-вю. Когда-то так же я лежал, учась ещё в младшей школе, так же боялся чего-то, меня знобило, и я не мог нормально дышать из-за кашля. А потом пришёл врач, осмотрел меня, и велел явиться в больницу через пару дней, сдать анализы и сделать рентген. А ещё позднее мне поставили двухстороннюю пневмонию, развившуюся на фоне бронхита, несмотря на все меры лечения. И я провёл в больнице долгое и мучительное время. Вот и сейчас я лежу, уткнувшись в подушку, и молюсь каким-то высшим силам, чтоб не было повторения истории. … — Юичи?... Голос матери прорывается сквозь завесу сна, и я нехотя открываю глаза. — Просыпайся, врач пришёл… — Так же тихо говорит она, гладя меня по волосам. В дверях комнаты стоят сестра с отцом, а наш дорогой семейный врач, пожилой дядечка с пушистыми седыми усами, уже расположился у меня в ногах, тихонько что-то насвистывая себе под нос, роясь в сумке. Кажется, этот человек меня помнит с раннего детства, как и я его. Сестра болела очень редко, а вот ко мне он приходил чуть ли не каждый месяц. — Ну что ж, молодой человек… — Врач улыбается, пододвигаясь ко мне. – Давненько мы с вами не виделись, не так ли? — Однако ж… — Сажусь, раздражённо убирая руки матери от подушки, и тут же начинаю кашлять, спрятав лицо в одеяле. — Ай-ай… Не нравится мне что-то ваш кашель, молодой человек… — Врач качает головой. – Как чувствуете себя? — Так же, как и выгляжу. То есть, паршиво. – Выдавливаю из себя улыбку, и кошусь на отца, который недовольно цокает языком, хмуро смотря на меня. Сейчас я ощущаю себя экспонатом в музее. Четыре человека как по приказу собрались у меня в комнате, и смотрят так, будто видят в первый раз. — И сколько у нас этот нехороший кашель? — Вторые… вторые сутки, кажется. – Неуверенно отзываюсь, настороженно наблюдая за всеми действиями врача. — Вторые су-у-утки, значит… — Он делает какие-то пометки в карте. – И как умудрились, молодой человек, вы в этот раз заболеть? — Ума не приложу. – Бурчу в ответ, нехотя снимаю свитер, когда врач знаком даёт понять, доставая стетоскоп. — А температура?.. Ёжусь от холодного прикосновения прибора в руках врача к своей кожи, и не успеваю ответить, как за меня говорит сестра: — Есть. Тоже вторые сутки. Высокая. — Ай-ай-ай… — Бормочет врач, хмурясь буквально так же, как и мой отец. И следующие двадцать минут он подвергает меня осмотру настолько, насколько это возможно в домашних условиях, постоянно что-то записывая, и попутно изучая то, что я принимаю из лекарств. — Значит так, молодой человек, ваше состояние мне совершенно не нравится… Я вам выписываю направление на рентген, через два дня будьте в больнице, это необходимо. Если температура будет повышаться и дальше, а кашель станет сильнее – вызывайте меня. – Он отдаёт матери какие-то рецепты и само направление, а я разбито опускаюсь на подушки. Кажется, история повторяется. Нет, только такого счастья мне не хватало. И сейчас, лёжа в постели, наблюдая и прислушиваясь к разговору врача с моей семьёй, я стараюсь не думать, гнать от себя мысли о Токио, о том, что через неделю я должен вернуться. Гнать мысли о тебе, о том, что меня ждёт по возвращении. И вздрагиваю, когда по дому разлетается трель дверного звонка. А на улице такой дождь, что хороший хозяин даже собаку не выгонит. — Ну… И кого там ещё принесло в такой час? – Недовольно ворчит отец, выходя из комнаты, и я замечаю, как сестра меняется в лице, и почти бегом пускается следом за папой, в то время, как мать, причитая и охая, неспешно уводит врача из комнаты, вновь оставляя меня наедине с этим дождём и самим собой. А у меня отчего-то очень неприятно начинает ныть где-то в груди, и вновь кружится голова. Kamijo Давно я себя так по-дурацки не чувствовал. Как будто вернулся лет на 15 назад, и школьником стучу в дверь одноклассника, с которым накануне не поладил. …Дверь открывается, и я вижу, по всей видимости твоего отца, хотя точно сказать не могу. Вы не слишком-то похожи. А сейчас он внимательно смотрит на меня с выражением полного недоумения и немым вопросом кто я и что мне нужно. — Чем могу помочь? Капли с карниза крыши падают прямо мне на шею, отчего я ежусь, втянув голову в плечи. — Я… И тут появляется мое спасение. За спиной твоего отца я вижу спускающуюся по лестнице Мали, которая спешит ко мне с самым сосредоточенным выражением лица. — Юджи, быстро заходи, там же льет как из ведра! – Она решительным жестом затаскивает меня в прихожую за рукав куртки, затем обернувшись к отцу, — Пап, ты должен помнить его, они же с Юи сейчас в одной группе. — Вас и не узнать без грима. – Кивая, говорит мне твой отец, а я не знаю, радоваться мне или всерьез задуматься. – Только боюсь, Юичи сейчас не сможет с вами повидаться. Бросаю встревоженный взгляд на Мали, сразу понимая, что дело не в том, что ты не в настроении или еще что-то. — Хуже ему, да? — Смотрю на девушку, стягивая с себя мокрую куртку, чувствуя, как по коже проходит неприятный озноб. — Не то слово. И это сказано слишком тихо. И слишком серьезно. Настолько, что я успеваю испугаться за тебя. Вполне серьезно испугаться. — Но, возможно, если сказать ему, что к нему друг приехал, он чуть-чуть воспрянет. – Теперь твой отец почти улыбается, пожимая протянутую мной руку, а у меня дурацкое чувство. Хорош друг, ничего не скажешь… Друг, который спит с его сыном. — Господи, ты же весь мокрый! Простудишься еще и голоса лишишься… — Мали начинает меня тормошить, я же поглядываю на твоего отца, понимая, что надо бы с ним объясниться, и вообще я веду себя не вежливо. Нужно хотя бы представиться по-человечески, и вообще поинтересоваться его персоной. …Через несколько минут, когда твоя сестра успевает представить нас, мы успеваем немного поговорить, заодно сообщив, что мне нужно немедленно переодеться в сухое. А выезжая в спешке, да еще и не будучи уверенным, что меня сюда пустят, вещей я, разумеется, не взял. Проводив меня в гостевую комнату, твой отец остается вполне доволен моим неуклюжим оправданием, что я приехал передать тебе что-то, касающееся группы и предстоящих релизов, о чем нельзя было говорить по телефону. Мали же приносит мне твои вещи, выходя из комнаты, когда я снимаю промокший свитер. — Тебе стоило бы еще принять контрастный душ. – Тихо говорит она, остановившись у двери, — Не думаю, что твои поклонники будут рады, если ты не сможешь петь. Ого, что это? С чего такая забота обо мне? Перебросив на плечо волосы, с огорчением понимаю, что выгляжу так, словно не в дождь попал, а меня из ведра окатили. — Вообще я не понимаю, зачем ты приехал по такой погоде, и… — Девушка замолкает, глядя куда-то в сторону. Наверняка жалеет сейчас, что вообще дала мне ваш адрес. — Нужно было. – Коротко отвечаю ей, вытирая волосы сухим полотенцем. — Ну, если «нужно»… Переоденешься – поднимайся наверх, его комната вторая по коридору. И да, ты лучше не стучись, он может спать. Интересно, какого черта я скажу тебе, нарисовавшись на пороге комнаты в твоих вещах и с мокрыми волосами, явственно свидетельствующих о моем угрюмом подвиге. И снова вспоминается та птица, разбившаяся о мою машину. Кажется, это какое-то дурное предзнаменование, а я даже не подумал в первый момент. Я не люблю находиться в чужих домах на временных правах, но делать нечего. Еще больше мне не нравится бывать у кого-то без приглашения, вторгаясь в естественный уклад чужого быта. Быть может, поэтому я так редко хожу к кому-либо в гости и никого не приглашаю к себе? Захожу тихо, без стука. Твои вещи на мне, черт, делают ситуацию еще более дурацкой. А я впервые в жизни ощущаю страшную неловкость, остановившись в шаге от двери и глядя на тебя в постели. Впервые я вижу тебя таким, настолько уязвимым и слабым, и от этого в груди что-то непонятно сжимается, а в горле встает ком, отказываясь позвать тебя по имени. И в тот самый момент, когда я вроде бы справляюсь с собой, стараясь хотя бы на лицо натянуть привычное выражение, ты открываешь глаза, глядя на меня. И наверняка я кажусь тебе очередным последствием высокой температуры. — Привет. – Не нахожу ничего лучше, чем сказать тебе это. – Тебе не мерещится, это и вправду я… * * * Слышу какую-то возню внизу, и меня распирает любопытство. Ведь, и правда, кого могло принести под ночь и в такую погоду к нам? Хотя, конечно, это может быть кто-то из друзей Мали… Но отчего-то такой исход мне кажется совершенно неправдоподобным. Если бы не слабость и не желание выползать из-под тёплого одеяла, я бы спустился вниз. Но сейчас даже любопытство не оказывается сильнее. Вздыхаю, тут же буквально захлёбываясь кашлем, и прикрываю глаза. Шум дождя за окном убаюкивает, но мне нельзя сейчас засыпать, через полчаса точно прибежит мать с очередной порцией таблеток и попытками уговорить меня поесть хоть что-то. Наивная женщина. Не знаю, сколько прошло времени, но я вздрагиваю, когда слышу открывающуюся дверь в мою комнату. Не мог же я пролежать без движения, слушая в темноте стук капель по стеклу целых полчаса. Нехотя открываю глаза, уже готовый встретить мать очередным недовольством и капризами с моей стороны, и теряю всякую связь с реальностью. И резко в груди что-то едва уловимо кольнуло, тут же разливая по телу какое-то, кажется, забытое тепло. Ты. Ты на пороге моей комнаты. Нет, это просто бред. — Привет. Тебе не мерещится, это и вправду я… Приподнимаюсь в постели, широко распахнув глаза, чувствуя частые, тяжёлые удары сердца в груди. Какого чёрта ты здесь? Зачем..? — Зачем ты приехал? – Тихо выдыхаю, сверля тебя взглядом. Этот вопрос срывается с губ раньше, чем я успеваю отдёрнуть себя. А через пару секунд понимаю, что ты просто не мог знать, где я живу… если только… Если только рядом со мной не появился тот, кто с лёгкостью меня подставил. И, кажется, я даже знаю, кто это сделал. — Что ты сказал Мали, что она дала тебе наш адрес в Аичи, а? – Тихо цежу сквозь зубы, неотрывно смотря на тебя. Сейчас ты с этими мокрыми волосами, в моей одежде, с полной растерянностью на лице совсем не похож на того Юджи, которого я знаю и к которому привык. Не дожидаясь твоего ответа, молча отворачиваюсь носом к стене, неловко дёрнув занавеску на окне над кроватью. Если ты не настолько глуп, как я думаю, то ты уйдёшь прочь. Неужели ты не понимаешь, Оджи, что я тебе тут, сейчас, после того, что случилось в Токио, мягко говоря, не рад? * * * Даже несмотря на все внутренние уговоры самого себя, я все равно оказался не готов к таким словам, к такому твоему взгляду. Признаться, я вообще не думал, что ты так отреагируешь. Что та выходка в клубе так сильно заденет тебя. Ведь… боже ты мой, Ю, ну неужели это настолько важно было для тебя, что ты теперь меня почти ненавидишь? И тут же всплывают в памяти слова Аарона о том, что любовь и ненависть – две стороны одной медали. Разумеется, ты сразу же безошибочно догадываешься, кто тебя «сдал». И в самом деле – кроме Мали было некому. Но сейчас отчего-то мне не хочется валить всю вину на нее, хотя бы, потому что она, сама того не ведая, здорово помогла мне. Некрасиво ее подставлять. — Чушь. – Спокойно делаю несколько шагов вперед, без разрешения усаживаясь в кресло неподалеку от твоей кровати, заложив ногу на ногу. – Мне твой адрес лидер дал. Он же все-таки должен быть осведомлен в таких вещах. Хмыкаешь, не глядя на меня, давясь очередным приступом кашля. …Твоя комната напоминает тебя самого, вернее, твой дом в Токио. Такие же горы не нужного, но очень важного для тебя хлама, какие-то журналы, кажется рекламирующие последние модели спортивных машин. И разумеется, огромный диван и такие же кресла у окна и сбоку, с обивкой под леопарда. В глазах рябит. Все-таки твое ослабленное чувство меры проявляется во всем. — Знаешь, я с Хизаки расстался. Вчера. Замираешь на миг, даже когда ты ко мне спиной, я вижу, как ты замираешь. — С чего это такие жертвы, а? – Хрипло, явно борясь с очередным приступом кашля. — А что, у меня выбор был? Скорее всего, ты сейчас ничего не понимаешь и очень раздражен тем, что я говорю тебе. Потерпи немного, дорогой, мне чуть-чуть досказать осталось. — Через неделю по графику съемки клипа. Надо ставить тебя на ноги, Ю, ты же это понимаешь… Но, боже мой, какой бред я несу! Я ведь хотел сказать тебе совсем другое, совершенно! Я хотел сказать, как тосковал по тебе весь вчерашний день, как не спал почти всю ночь, думая о том, что произошло и окончательно понимая, что ситуация с Аароном была ошибкой. Я хотел сказать, как испугался за тебя десять минут назад в холле. Хотел сказать, как мне хочется сейчас, чтобы ты обернулся и посмотрел на меня. И взять тебя за руку – тоже хочется. А еще сделать так, чтобы ты никуда от меня не отдалялся, никогда. Но что для этого сделать, как удержать тебя и заставить меня простить – я не знаю. Мне бы сейчас встать, подойти к тебе ближе, найти руку под одеялом и сжать пальцы. И убедить тебя, хоть как-нибудь убедить не сердиться более на меня. Понять, что теперь мне нужен только ты, только с тобой я могу быть. Если ты еще этого не понял и не почувствовал – я понял давно. Бессонная ночь и время в пути могут в этом плане оказаться полезными. Но через твою стену не пробиться, а у меня язык не повернется сказать, что ты нужен мне, что я хочу, чтобы ты как можно скорее поправился. Вместо этого, я словно вижу себя со стороны – легкая улыбка уголками губ и стальной блеск в радужке глаз. * * * — Не беспокойся. Справлюсь как-нибудь со своим здоровьем и съёмками. – Бурчу тебе в ответ, спиной чувствуя твой взгляд. Сейчас я совсем не понимаю, для чего, зачем ты приехал. Чтоб сообщить мне о том, что порвал с Хизаки? Но какая мне разница до этого? Сказать о съёмках клипа? Я и без тебя это предполагал. В конце концов, мне не впервой работать в состоянии болезни. И, чёрт возьми, всё это ты бы мог спокойно сказать по телефону, раз уж ты потрудился узнать адрес, раздобыть номер телефона для тебя не должно было стать проблемой. Слушаю шум дождя, понимая, что мне очень неуютно находиться в этой комнате не одному, вернее, с тобой. За окном уже совсем темно, а родители у меня люди воспитанные, за дверь тебя не выставят. Была бы моя воля, ты бы уже сидел у себя в машине и обдумывал, какую же глупость сделал, приехав сюда. Вновь начинаю кашлять, кое-как приподнимаясь и дотягиваясь до остатков воды в бутылке. Этот кашель совершенно точно сведёт меня с ума. А ещё так чертовски хочется курить, но я здраво понимаю, что это будет великой ошибкой. — Это всё, что ты хотел мне сообщить? Если так, то уходи. – Ставлю пустую бутылку на столик, бросив взгляд на часы. Видимо, мама решила не мешать беседе друзей, и не стала приходить в обычное время. Ах, мама, мама, ты бы меня сейчас так спасла своим появлением! Ты сдержанно молчишь, сцепив пальцы в замок и, кажется, слишком углубился в свои какие-то мысли. Сажусь в постели, натягивая на себя одеяло настолько, насколько это возможно, ощущая, что меня вновь начинает неприятно знобить. У температуры есть очень плохое качество – она поднимается к вечеру регулярно. Ты смотришь в одну точку перед собой, а я не свожу взгляда с кусочка окна, виднеющегося за шторами, и капель дождя на стекле, бликующих в свете проезжающих машин. В комнате так тихо, слышен каждый вдох. — Ну? – Почти беззвучно выдыхаю, переводя взгляд на тебя, сжав пальцами уголок одеяла. * * * — Я не уйду. Говорю это тихо, по возможности, чтобы не прозвучало слишком резко и слишком непримиримо. Но… черт, Ю, почему ты поступаешь вот так?! Какого черта со смехом обрываешь все те хрупкие мостики, которые я раз за разом пытаюсь до тебя выстроить? — Мало тебе, что я как дурак прошу у тебя прощения? – Резко встаю с кресла, приближаясь к тебе, и сейчас мне даже уже совсем не жалко тебя, в груди бушует обида и боль. – Мало тебе, что я несусь к черту на рога, вызнаю твой адрес, сижу у твоих ног, обрываю все прошлые связи, ради тебя – ТЕБЯ – одного?! Мало?! Сжимаю пальцами твои плечи сквозь одеяло, чувствуя, какой ты адски горячий, но сил остановиться уже нет, и только дьявольская усмешка искривляет губы. Смотришь мне в глаза, а они горят – горят злобой и ненавистью ко мне. Ах, надо же… Когда-то в этих глазах горела страсть. — И теперь, когда ты получил меня, что – все?! Наигрался в сафари? Ты неужели не понял, что я тебя привязал к себе, и никуда теперь мне не деться от тебя? А ты прогоняешь?! Пытаешься сказать что-то в ответ, но я не даю тебе этого сделать, подаваясь вперед и целуя, неловко попадая в висок, затем по шелковистой горячей щеке, и наконец – губы. Давай же, черт побери, оттолкни, наори, дай пощечину. Все что угодно, только не холодное равнодушие, сволочь, я ведь с ума схожу, одержимый тобой, точно околдованный. …Звук резко открываемой двери звучит как выстрел. Порывисто оборачиваюсь, оторвавшись от тебя, и чувствуя, буквально кожей чувствуя, как ты негодуешь. Как ты в порошок готов меня стереть. А на пороге комнаты стоит Мали. * * * Мали молча, ошарашено смотрит на нас. У неё сейчас широко распахнутые глаза и непримиримо сжатые губы. Она сжимает ручку двери, и мне чудится, что даже костяшки пальцев у неё побелели. Моя сестра всегда, в отличие от меня, была сдержанной. — Вы… совсем… ума… лишились?! — Она не кричит, а говорит почти шёпотом, но от её голоса у меня по спине проходит неприятная волна мурашек. Мали заходит в комнату, плотно закрывая за собой дверь, и прожигает взглядом тебя, меня – нас обоих. Юджи, ты псих! Совершеннейший идиот! Человек, который думает только о себе. У меня в голове вместе с пульсацией крови в висках мечутся слова, которые так хочется сейчас высказать тебе, чтоб они дали тебе понять, что ты переходишь все дозволенные границы. Но я молчу, кусая губы, на которых остался вкус твоего поцелуя и отчаянно сжимаю одеяло. У меня горят щёки, а сердце стучит как сумасшедшее. — А если бы на моём месте оказалась мать? Юи, ты чем вообще думаешь? Конечно, теперь все шишки полетят на меня, а ты, Камиджо, выйдешь сухим из воды. Сестра никогда в жизни не поверит, что поцелуй был твоей инициативой. Она с большей охотой поверит в существование НЛО, чем в то, что я не при чём и не хотел такого поворота событий. У меня нет сил оправдываться или спорить с кем-то из вас. Слабость и какой-то чудовищной силы усталость враз наваливаются на грудную клетку, плечи, не даёт дышать, и я понимаю, что у меня вновь перед глазами всё плывёт. Бессильно опускаюсь на подушки, чуть откидывая одеяло, дрожащими пальцами закатывая рукава свитера, а меня раз за разом бросает в жар, будто под кожей гоняют огненную лаву. — Юичи? – Такой строгий голос. Я давно не слышал от Мали подобных интонаций. Молча мотаю головой по подушке, закрывая лицо ладонями. И в сознании, на оглушительной скорости, проносятся все те слова, что ты говорил чуть ранее, все те интонации, которыми был окрашен твой голос. Будь я в более нормальном состоянии, я бы не стал сеять панику у себя в подсознании, а попытался бы разложить всё в хронологическом порядке, по полочкам. Но сейчас, кажется, у меня резко подскочила температура и я почти готов нести откровенный бред. Делаю глубокий вдох, только бы почувствовать кислород в лёгких, и тут же срываюсь на кашель, который невидимой рукой сжимает моё горло, не позволяя дышать, не прощая ошибки вздоха полной грудью. Я не вижу, как вы оба смотрите на меня, но кожей ощущаю взгляды. — Юи, сядь… — Интонации уже совсем не те, что были несколько минут назад. Неловко отбиваюсь от рук сестры, отворачиваясь к вам обоим спиной, продолжая лежать, сворачиваясь в комочек, и не могу заставить себя не кашлять, и слишком хорошо понимаю, что дышать нечем. Если так пойдёт и дальше, съёмки клипа буду очень мучительными для всех нас и из-за меня. Чёрт. Мали что-то лепечет надо мной, сжимая холодными пальцами руку, и я почти чувствую, как она отталкивает тебя, слышу, как ты что-то отвечаешь ей, но я не могу заставить себя адекватно оценивать реальность и всё то, что сейчас происходит вокруг меня. А больное сознание, надрываясь кашлем, шепчет из глубины одно лишь желание, которое я не в силах озвучить. Оджи, обними меня… * * * Мали смотрит так, будто пять минут назад созерцала Апокалипсис. Инстинктивно отодвигаюсь от тебя, продолжая держать за плечи, и вся злоба мигом улетучивается. Остается лишь чувство дискомфорта, от того, что сейчас твоя сестра приближается к нам с плохо скрываемой яростью на лице, при этом взгляд ее устремлен на тебя. Не на меня даже. А так, как будто ты один во всем виноват. Признаться, мне даже неловко как-то становится и рождается шальная мысль немедленно ее в этом переубедить. — Не стоило тебе приезжать. Ты понимаешь?! Не нужно было! – Она тянет меня за руку, заставляя отпустить тебя. Еще бы, наверняка неприятно видеть нас, пусть даже она и в курсе твоих склонностей, Ю. Все-таки знать и подозревать – это одно, а вот видеть своими глазами как твоего брата целует его друг и коллега – это совсем другое. — А если бы на моём месте оказалась мать? Юи, ты чем вообще думаешь? Ты вместо ответа начинаешь кашлять, ощутимо отшатнувшись от меня, а Мали все не успокаивается, выговаривая тебе то, что считает нужным, точно так же порой кидаясь злыми фразами в меня, словно камнями. — Для родителей будет удар, Юджи, ты хоть понимаешь, ЧТО ты творишь?! Чуть сжимаю твою руку в своей, чувствуя насколько она горячая. Слова Мали становятся последней каплей. В конце концов… Пускай я триста раз не прав и сейчас и в самом деле все это заслужил, никто не имеет права так разговаривать со мной. Всем корпусом оборачиваюсь к ней, чуть придерживая тебя все еще за плечо. — Мали, дорогая девочка, а ты ничего не путаешь? – Растягиваю в улыбке губы, хорошо, слишком хорошо понимая, что со стороны сейчас могу внушить ей суеверный страх. — В конце концов, мы с Юи – взрослые люди. — Но не ЗДЕСЬ же! – Всплеском какого-то отчаяния, признаться, не совсем уместного. И дальше все в том же духе, сознание улавливает лишь слова о переходе всяких границ, о полной безответственности, о том, что стоит мне немедленно уехать и вообще желательно к тебе не приближаться. Интересно… твоя сестра настолько негативно относится к истинному положению вещей, или ж к тому факту, что так или иначе – я предпочитаю тебя? Сейчас мне крайне некстати любопытно – есть ли между вами соперничество на уровне детской ревности? Но спрашивать ее о таком при тебе – значит раз и навсегда обрубить последний хрупкий мостик. Я кожей чувствую, что необходим тебе сейчас. Отворачиваешься в своей извечной манере противоречия. Иногда мне кажется, что скажи кто сейчас о том, что до конца недели ты не поправишься – ты назло вылечишься, причем отнюдь не известными науке средствами. Просто в этом ты весь. Тыкая миру в его несовершенства, ты, однако же, сам гордо перекраиваешь свою реальность, утверждая и устанавливая новые правила и законы. Один из них – я должен непременно удивлять тебя, злить, шокировать, становится всегда другим и никогда собой. Только ради того, чтобы ты чувствовал этот огонь в крови и тягу раз за разом добиваться того, что тебе хочется. Это жестокие игры, милый. Но если я не хочу вот так просто терять тебя – значит, мы будем играть в них. Вот, например, сейчас я знаю, что нужен тебе. Что кашель рвет тебе легкие, что сил нет уже избавиться, и кажется, что так будет всегда. Склоняюсь, готовый на все, на все решительно, только бы тебя отпустила одному тебе ведомая боль. — Юи, сядь… Сестра помогает тебе, беря за руку, и в этот миг в глазах ее я уже не вижу возмущения. Любовь сильнее принципов, знаешь, и это касается всех. Подаюсь к тебе тоже, неловко поглаживая локоть, чтобы хоть так дать тебе почувствовать, что я рядом, но Мали тут же замечает это, сердито отбрасывая мою руку. — Юджи, выйди. — Нет. — Так нельзя больше, ему надо в больницу, сегодня. Пусти! – Она пытается разжать мою руку, крепко стиснувшую ее плечо. Досадливо морщусь, заставляя ее встать, и в два шага отвожу подальше от твоей постели, все еще не выпуская. — Хватит паники. Сейчас с ним все будет хорошо. Я выйду через пять минут, ладно? Дай побыть с ним. Иногда слова, сказанные с максимальной долей честности и простоты могут возыметь действие. И поглядев в решительное лицо Мали, я понимаю, что этот как раз тот случай. …Когда она выходит, тебя все еще мучает приступ кашля, хотя ты справляешься с ним с трудом – горло устало, а голос уже совсем сел, и получается только сухой хрип. Молча сажусь с тобой рядом, запуская пальцы во встрепанные чуть влажные волосы, и утыкаюсь в них лицом, закрыв глаза, чувствуя, как постепенно ты затихаешь, как со временем остаются лишь судорожные попытки откашляться, но сил-то уже нет. — Тише, тише… — Скользнув одной рукой на талию, прижимаю тебя к себе, положив твою голову себе на плечо. – А теперь дыши, Ю. Только не ртом. И медленно…. Все это очень тихо, шепотом тебе на ухо, размеренно растирая спину ладонью. Болезнь тебя вымотала, не осталось сил даже внутренне со мной спорить. Наверное, поэтому ты сейчас сдаешься, ты устраиваешься в моих руках, обернувшись и посмотрев в глаза. И нет уже ни злобы, ни обиды, сейчас нет. Есть только нежелание меня отпускать. — Ты спи… — Целую тебя в лоб, в глаза, чувствуя высокую температуру, и укладывая на подушки в постель, подтянув повыше одеяло. – Спи. И прости, но я не уеду. Что-то говоришь, а глаза слипаются от усталости. Болеющий человек устает гораздо быстрее здорового, проверено, знаем. А сон все же лечит. И мне хочется верить, в тот момент, когда я успокаивающе поглаживаю твои пальцы своими, временами касаясь их губами, что пять минут назад ты хотел назвать меня по имени. В конце концов – пускай весь мир подождет. Мы еще успеем повоевать друг с другом, Юичи, а сейчас будет временное перемирие, день без войны, когда я безоглядно люблю тебя, и когда я тебе нужен. По-настоящему нужен. …Выхожу из твоей комнаты, и только тут чувствую наваливающуюся на плечи усталость. Это и страх за тебя, и собственное совсем не приятное самочувствие, и еще что-то. Что? Повернув голову, понимаю третью причину. На меня, оказывается, очень пристально смотрит пара темных миндалевидных глаз. — Не гипнотизируй. – Встаю, отшатнувшись от стены, и прохожу мимо Мали. Нет, нет так – я хотел пройти мимо Мали. Она ловит меня за локоть. — Уснул, да? — Сама же слышишь. Я думаю, к утру ему должно стать полегче… — К утру всем нам должно стать полегче. – Странная жесткость во вроде бы мягком голосе. – Я прошу тебя, уезжай. Иногда случается так, что встречаешь человека, и не знаешь еще ни его имени, ни возраста, ни то, кто он по сути такой, а уже чувствуешь к нему небывалую тягу и симпатию. И хочется провести в его обществе очень долго. Нечто похожее происходит и сейчас – твоя сестра мне весьма симпатична, Ю. Причем с характером, сразу видно. Ну, еще бы… Такая кровь. Она в моем вкусе, и при иных обстоятельствах я бы непременно обратил на нее пристальное внимание. Только вот ее враждебность ко мне, которая, по сути, должна отталкивать, сейчас наоборот смешит и заставляет склонить голову на бок и усмехнуться. Ну что за дитя! — Ты меня выгоняешь? — Так будет лучше и для тебя и для Юичи. — Мали, вы не перестаете меня удивлять своей проницательностью в том, что касается вашего брата. – Насмешливо бросаю ей, мягко высвобождаясь из ее рук и беря за плечи, ощутимо прижав к стене. В шахматах это называется рокировкой. Смена позиций на доске. — Юджи… — Он как-то тихо, почти умоляюще смотрит на меня. – Я не могу объяснить тебе, раз ты сам не понимаешь, что тут, дома, запретная территория. — Не помню, чтобы разрешал тебе звать меня просто по имени. Отпускаю ее, направляясь по лестнице вниз, думая о том, что вы очень похожи. Только две крайности одной и той же сути – лед и пламень. Здравый смысл и извечные противоречия. — Тогда мне придется сказать, как дела обстоят. – Через силу говорит Мали за моей спиной. Тихо и грозно. Боже правый, это выглядит как жалкая атака бабочки на леопарда. Даже смешно. — В самом деле? – Вполоборота повернувшись к ней, усмехаюсь вполне весело, постукивая указательным пальцем по перилам. – И как же ты это себе представляешь? Спустишься сейчас вниз и скажешь, что я – любовник Ю? Несколько шагов вверх, и вот мы уже лицом к лицу, правда она выше, потому что стоит на верхней ступеньке. Это забавно. Забавно смотреть снизу вверх, как от негодования трепещут крылья ее тонкого носа. Почти так же, как у тебя, когда ты зол. — Подумай, Мали… — Вкрадчиво, довольно редко я к кому-то так обращался, — Подумай. Я лидер одной из известнейших в прошлом групп, сейчас занимающийся новым перспективным проектом, владелец собственной звукозаписывающей компании, не последний человек в шоу-бизнесе, коллега и согруппник твоего брата, приехавший по такой погоде его навестить исключительно из добрых чувств… — Улыбаюсь, мельком глянув вниз и заметив, что в гостиной слышны голоса, — Да, тебя посчитают сумасшедшей, дорогая. Я уже молчу, что это не вежливо по отношению к гостю. — Ты мерзавец… Тихо, вдумчиво, и с какой-то долей горечи и невольного восхищения. Вы стоите друг друга, Жасмин. Безмолвно киваю Мали, признавая все ее слова как прописную истину, и спускаюсь вниз, в надежде произвести на твоих родителей самое благоприятное впечатление. В конце концов, это выгодно обеим сторонам. …Через два часа, перед тем как твоя сестра тенью проскальзывает в гостиную и сообщает, что для меня готова комната, которая, кстати, расположена по соседству с твоей, я все же не удерживаюсь, и тихонько захожу взглянуть на тебя. Ты спишь неспокойно, но все же спишь, кашель не тревожит тебя пока, и мне хочется верить, что к утру тебе и правда будет лучше. Боясь потревожить твой сон, я лишь легко прикасаюсь губами к тыльной стороне твоей руки, лежащей поверх одеяла, и тихо ухожу к себе, зная, что все равно не смогу уснуть до рассвета.