Одиночество крови

Jasmine You Мне хватает того времени, пока мы добираемся до павильона в полной тишине, чтоб не то, что разложить всё по полочкам, но и накрутить себя. Юки пару раз пытался завести разговор, узнать, в чём же дело, но я лишь качал головой, не желая посвящать его в те проблемы, которые сейчас очень энергично образуются вокруг меня. Слова того незнакомца молоточками стучат в висках, и где-то на десятой минуте обдумывания ситуации, я понимаю, что все дорожки могут идти лишь в одну сторону. К Аарону. Но с чего бы? Почему?.. Впрочем, ответ на этот вопрос тоже рождается почти незамедлительно. Ты. И вывод напрашивается сам с собой: одной ночью в том клубе вы оба не ограничились. Значит, ты продолжаешь поддерживать с ним связь, и одному богу известно, на каком уровне. Но если мне уже идут угрозы, а повязаны они могут быть лишь на наших с тобой отношениях – всё серьёзнее, чем могло бы показаться в первый момент. Если я действительно прав, то для меня отрезаны все пути к отступлению, и уже совсем скоро я почувствую себя на месте птицы, пойманной в силки. Нет, Оджи, я никак не ожидал такой подставы с твоей стороны. И теперь все твои слова о прощении, об искуплении вины сходят на нет. Если в какой-то момент я был почти готов понять, простить тебя и перестать приписывать тебе звание предателя, то теперь это всё развеивается как дым. Юки едва поспевает за мной, когда мы оказываемся у входа на съёмочную площадку. — Юичи! Ну, погоди ты! Мы и так задержались, роли не играет… — У меня есть одно дело, которое я обязан завершить до начала съёмок. – Улыбаюсь ему, посмотрев через плечо, но замечаю в его взгляде какое-то недоверие, почти опаску. Хизаки по привычке встречает меня упрёком в мою сторону. Господи, ну неужели я не ясно выразился с утра?! — Хизаки. Подожди. – Цежу сквозь зубы, решая оставить разборку с лидером на потом, и в упор становлюсь к тебе. Какие же у тебя сейчас глаза… Полные удивления, непонимания и чувства незримой опасности. Не настолько ты глуп, Оджи, чтоб не понять, что происходит здесь и сейчас, вокруг тебя и рядом со мной. Едва сдерживаю все те проклятья, которые практически рвутся с языка и, не рассчитав силы, не дав тебе возможности закончить начатую фразу, даю тебе пощёчину. От слишком резкого, сильного удара, кажется, что под кожу на ладони и пальцах загнали миллион мелких иголочек, и кожа горит. — Это тебе за меня. – Выдыхаю, часто дыша, видя, как широко распахиваются твои глаза. — Ты что… — Заткнись! – Повышаю на тебя голос и с размаху бью ладонью по другой щеке. Ты ахаешь, отшатнувшись от меня на шаг, машинально прижав ладонь к пылающей коже. — А это передашь по адресату. Если в мой адрес будет ещё хотя бы одна угроза – я заявлю в полицию. Я не потерплю такого. Сердце стучит в висках, я слышу, как Хизаки и Юки бросаются к нам, и кажется, в мой адрес летят если не проклятья с их стороны, то упрёки и непонимание – точно. — Стоять! Не шагу к нам! – Резко разворачиваюсь, останавливая их обоих взглядом, а голос дрожит от той злобы и отравляющей обиды, которые при каждом ударе сердца бьют по вискам с новой силы. — Ты совсем рехнулся, Жасмин! Твой голос бьёт по ушам так сильно, будто в полной тишине на пол обрушились несколько тысяч зеркал, разлетаясь кусками. Хватаешь меня за руки, так сильно, что я невольно всхлипываю. И теперь твои глаза горят нестерпимой злобой, видимо, подстать мне. — Не смей меня трогать! – Практически взвизгнув, вырываю руки из твоих пальцев, отталкивая от себя. – Не смей ко мне прикасаться! Никогда! Предатель! – Бросаю тебе в лицо, и быстро развернувшись, удаляюсь в гримёрку, где на пороге стоят Теру с Карой, ошарашено смотря на то, что происходит на площадке. Но у меня такое чувство, что я просто не вижу никого и ничего перед собой, не замечаю выкриков в свой адрес, не разбираю голосов, казалось бы, таких знакомых. Захожу в гримёрку, садясь напротив зеркала, почти дрожа от злобы. — Юи-кун… — Тихий голос Кары над ухом заставляет меня вздрогнуть, и в зеркале я вижу, как выходит Теру. — Прости, что не позвонил вчера… Так получилось… — Стараюсь успокоить дыхание, откинувшись на спинку стула. — Ничего… Уже всё нормально. — Девушка быстро приступает к моему макияжу и причёске, и даже не трещит по обыкновению. И слава богу, не задаёт вопросов о той сцене, невольным свидетелем которой она стала несколько минут назад. — Мне Мали звонила. Не знаешь, что она хотела? – В удобный момент подхватываю Нагою на руки, усаживая пёсика к себе на колени и вновь отдаваясь в руки гримёра. — Знаю. Она вчера такую панику сеять начала, когда не дозвонилась до тебя по стационарному телефону, мобильник ты не брал… Она просто приезжает завтра вечером. Хотела тебя заранее предупредить, но вместо этого подпортила свои нервы. Вздыхаю, чувствуя неприятную вину перед сестрой. Стоило перезвонить ей с утра, а не оставлять на потом. — У тебя-то всё нормально? – Хлопаю ресницами, стараясь привыкнуть к накладным, терпеливо снося все проблемы с причёской. — Да. Всё хорошо. – Она улыбается как-то очень мечтательно, и я понимаю, что с Теру, кажется, у них и правда всё чудесно. …Сижу на диване в пустой гримёрке, пытаясь расправиться со шнуровкой на сапогах, то и дело, откидывая сползающие полы платья, которое сейчас очень мешает. Это была большая ошибка переодеться раньше, чем закончить с обувью. С площадки слышны звуки музыки, значит, съёмки уже начались, и, судя по бросаемым словам режиссёра, заняты сейчас в первую очередь Хизаки с Теру. Резко поднимаю взгляд, слыша, как хлопает дверь в гримёрку, и замираю с натянутыми в руках шнурками, видя тебя, ловя каждое твоё движение. Мне даже начинает казаться, что воздух в помещении медленно становится электрическим. Если бы я только знал, Юджи, что моё желание принадлежать тебе обернётся такой ситуацией, я бы тысячу раз подумал, прежде чем осуществлять свои заветные желания. Kamijo Вам знакомо чувство злобы, обиды и негодования, соединенных в одно целое? Вам знакомо состояние, когда кажется – дышать трудно, и каждый вздох дается с трудом, отзываясь болью в грудной клетке, а в глазах слезы. Не слезы боли, хотя щеки горят так, будто их обожгло огнем – ты силы не пожалел – это слезы невыносимой обиды и злобы на тебя. Не знаю, что меня остановило. Возможно устремленные на нас почти два десятка глаз, возможно понимание того, что просто так ты бы никогда не позволил себе подобного, а возможно – твои глаза. На миг мне стало жутко, сердце словно ухнуло в какую-то черную глубину, когда ты резким голосом велел никому к нам не приближаться. С таким взглядом ты совершенно спокойно мог бы перерезать мне глотку — вот какие мысли мелькнули в голове. И тогда стало по-настоящему страшно. Ошарашенный дикой сценой Хизаки не знает, как себя вести, неловко переминаясь с ноги на ногу, в широко распахнутых глазах Кайи – полное непонимание того, что происходит. Теру и Кара в шоке, а Юки… А вот Юки – самый интересный экземпляр, темная лошадка. Или это мне только показалось в его лице что-то вроде… одобрения твоим действиям? Я чертовски ничего не понимаю, что происходит. И это бесит пуще того, что ты посмел ударить меня на людях. — Ками… — Почти не замечаю, как передо мной останавливается Кайя, пряча глаза, и нерешительно кладя свои прохладные ладошки на мои щеки. – Очень больно? — Не помру. Смотрю куда-то вдаль, поверх плеча Кайске, поверх всех, кто сейчас в павильоне, на твой гордо удаляющийся силуэт. — У тебя… Надо приложить что-нибудь холодное. – Хизаки останавливается рядом, а я вижу, что он еле сдерживается, кусая накрашенные губы, чтоб не вопросить на повышенных тонах у своего Юки, какого черта вообще тут происходит. Но драммер исчез столь же стремительно, как и ты, поэтому Хи лишь беспомощно обводит взглядом зал, а затем уходит куда-то. Минуты две его нет, на площадке царит привычный рабочий шум, персонал благоразумно решил сделать вид, будто никто ничего не видел и вообще все отлично. Да и постепенно внешне ситуация выравнивается, только вот я все еще держу ладонь на пылающей щеке, чувствуя как горит другая. — Держи. – Вернувшийся Хизаки протягивает мне сложенное вдвое влажное полотенце. — Грим испорчу. – Тихо замечаю я, все же осторожно прикладывая мокрую ткань к лицу. Господи, какое блаженство. — Не страшно. Будет гораздо хуже, если пятна так и будут гореть. – Говорит, а взгляд-то не здесь, и мысли тоже, видимо, где-то далеко. — Химэ, иди. Иди, найди Юки. – Заправляю ему за ухо светлую прядку, слегка кивнув и сжав руку Кайи в своей руке. Лидер уходит, а мне хочется выть. Выть от унижения и обиды, ведь, ей-богу, ну что я сейчас-то сделал тебе, чем заслужил такое?! Ты вновь бросил мне в лицо обидное «Предатель!» и не нужно быть мудрецом, чтобы понять – ты что-то узнал. Узнал обо мне. И я совершенно не хочу сейчас думать, ЧТО именно, но мысли так и прыгают, услужливо подсказывая ответ. Но почему две пощечины? И если ты намекал на Аарона, что вероятнее всего — вновь, почему так? В конце концов, он ведь считается твоим другом, неужели теперь ты еще и его ненавидишь исключительно за связь со мной? Нет, тут что-то еще. Все не просто так, все гораздо глубже, чем может показаться на первый взгляд. …Кайя тактично молчит, стоя рядом со мной и мягко прикладывая полотенце то к одной щеке, то к другой, всякий раз сворачивая по-другому, чтобы сохранить холод, так нужный сейчас моей горящей коже. Его растерянный взгляд больших карих глаз смущает меня, и я вдруг вспоминаю, что он же совершенно не в курсе той постельной чехарды, которая у нас с тобой, Ю, Хизаки и Юки твориться уже около месяца. — Юджи… Признаться, я ничего не понимаю. – Тихо говорит он, в очередной раз легонько гладя мои щеки тонкими пальцами. — Еще поймешь. – Искренне заверяю его, только вот почему вздох, случайно сорвавшийся вслед за этими словами, получился таким тяжким? Через десять минут, когда на площадке остаемся только мы с Кайей, я начинаю всерьез подумывать — а снимем ли мы клип-то за сегодня? Ибо, кажется, никто тут на серьезную работу сейчас не настроен. Извинившись перед певцом, выхожу в служебный коридор, поочередно прикладывая уже ставшее почти сухим полотенце к щекам, и гадаю, где бы мне найти свободную комнату, вызвонив по мобильнику Кару и восстановить-таки очень картинно поплывший макияж. Странно, но никого не видно, даже привычного стафа. …Найдя себе укромное местечко, наклоняюсь к зеркалу, включив поярче свет, и опираюсь руками в столешницу. Щеки продолжают гореть, мне даже кажется, что теперь еще сильнее, а на правой отчетливо виднеется след пяти красных пальцев. Браво, милый… Умеешь же ты метки ставить. В такой ситуации самое разумное – уединиться и успокоиться, проанализировав все случившееся один на один с собой. Мне всегда это помогало – когда проблемы становились вроде бы неразрешимыми, я не мог дождаться того момента, когда останусь один. В одиночку легче думается. И вот теперь я понимаю, что первоначальное чутье не обмануло – тут и в самом деле замешан Аарон. Причем… занятно получается – я точно знаю, что будь на его месте кто-либо другой, это и не вызвало бы у тебя такой неадекватной реакции. Я мог бы переспать с пол-Токио, ты бы лишь ухмыльнулся, а может, это заставило бы тебя с новой силой меня желать. Впрочем, я сильно не уверен, что твое отношение ко мне достойно теперь называться желанием. Это – грубое собственничество, и с каждым днем оно лишь усиливается. В голову внезапно приходит мысль-воспоминание о том, что я сделал с тобой в приступе злости. Мне бы очень хотелось верить, что ты просто меня ненавидишь, всего лишь ненавидишь, но не болезненно одержим. Потому что известны случаи, когда люди сходили с ума от подобного отношения, когда постепенно и вместе уже невозможно, и врозь – никак. Откинув голову на валик дивана, закрываю глаза, поставив телефон на автодозвон, но до Кары по-прежнему не добиться. Глухо звучит музыка с площадки, кажется, съемка все же возобновилась, но я пока не нужен, раз меня никто не хватился. А значит, есть еще немножко времени обдумать все и поразмыслить на тему, что стоит тебя отпустить. Я не знаю, как это сделать, как стереть с твоей души этот чертов проклятый анк, как вымолить прощения у высших сил и стать от тебя свободным. Потому что даже сейчас, после твоего недостойного поведения, после того как ты унизил меня, оскорбил и поднял на меня руку – я продолжаю думать о тебе. Продолжаю совершенно некстати вспоминать, каким дьявольским блеском горели твои глаза, как обожгла кожу узкая сильная ладонь. И как пахнут твои волосы, какие ядовито-сладкие твои поцелуи. Это – не плотское желание. Вернее, не только плотское. Сейчас, когда мы, казалось бы, обрубили все возможные пути отступления, равно как и пути друг к другу, я все думаю о том, что теперь навсегда стал для тебя только «Предателем», очередным любовником, к которому ты потерял интерес. И вот это – больно, обидно до слез. Голоса в коридоре разрушают мое мрачное рефлексирование, и я открываю глаза, узнав голоса Кары и Теру. — Я никогда не поверю, что Юи мог вот так просто броситься на кого-нибудь без видимой причины. — Может, не стоило его оставлять одного? Он сказал, когда придет? — С костюмом закончит и придет… Тихо переговариваясь, они, видимо, уходят. Уходят, дав мне все самые необходимые знания, где тебя можно найти и главное – сколько у меня есть времени. …Пока я стою перед дверью, слыша тихий шорох и понимая, что это точно ты возишься со своим платьем, мне удается надеть на лицо подобающее выражение оскорбленного достоинства. Потому что, Жасмин, даже если я и смутно догадываюсь о возможных причинах твоего поведения, ты-то никогда этого не должен понять. И сейчас сполна получишь у меня за то, что наглости хватило меня ударить. Захожу без стука, резко хлопнув дверью и повернув ключ в замке, выдернув и бросив на гримировочный стол. Ты вскидываешь голову, глядя на меня с такой злобой, что становится не по себе. Но ты больше меня не запугаешь, в конце концов, не родился еще человек, которого я мог бы всерьез бояться. Подхожу к тебе, сидящему в той же позе на диване, и останавливаюсь в шаге, не делая ничего, слегка сощурив глаза, меряя тебя взглядом, и чувствуя, как вновь из глубины души поднимается обида. Даже если твои пощечины были заслуженными, я желаю услышать из первых уст, чем же обязан такой чести. — А теперь, пожалуйста, четко и внятно. Что это было, ангел мой, и какого черта вообще? Знаю, чувствую, что ты даже сейчас зол так, что готов вцепиться зубами в мою руку, но все равно беру тебя за подбородок, приподнимая твое лицо, заставляя смотреть глаза в глаза. * * * Вернее всего сейчас ответить на твой вопрос, холодно расставив всё по местам. И тем самым облегчить жить и тебе, и себе. Но это слишком скучно. Банальнее всего сейчас психануть, ведь это именно то, чего ты ожидаешь от меня после сцены на площадке. И тем самым окончательно посеять вражду между нами. Но это тоже слишком скучно. Поэтому я выбираю третий вариант, не самый лучший, в этом уверен. Но ничего иного мне в голову просто не приходит. Ты продолжаешь выжидающе смотреть мне в глаза, а я не отвожу взгляда, поджав губы, вслепую заканчивая со шнурками. — Я, кажется, уже сказал тебе не прикасаться ко мне? Или ты забыл? – Чуть поднимаю тонкие брови, вставая с дивана и сжимая твоё запястье, медленно убирая твои пальцы от своего лица. Сейчас со стороны это выглядит как соревнование в силе, но на твоём лице не отображается никаких эмоций, лишь глаза вновь выдают тебя. Раньше я не видел в них ничего, не мог прочитать и толики эмоций, но всё слишком поменялось. — Так вот. Если ты забыл – пора принимать какие-нибудь таблетки для улучшения памяти. А то ненароком ещё тексты песен на сцене забывать будешь, а это вряд ли понравится лидеру, группе, фанатам… – Тихо и размеренно, максимально стараясь контролировать все те эмоции, которые бушуют внутри меня. Как бы мне хотелось сейчас в сотый раз сорваться на тебя, высказать в лицо те самые проклятья, что вертятся в голове уже битый час. — Ты не ответил на мой вопрос. – В тон отвечаешь мне, и я лишь усмехаюсь, делая шаг на тебя, всё ещё до боли сжимая твоё запястье. — Я знаю. Но ведь ты не настолько глуп, мой милый Лестат, чтобы не понять о чём я говорю. – Смотрю сквозь завесу чёлки, продолжая наступать на тебя, не без удовольствия замечая, как ты пятишься к стене против своей воли. И предательское сердце вновь ускоряет ритм, бешено стуча в висках. В комнате вновь нехватка кислорода. — Не заставляй меня разочароваться в тебе ещё больше… — Отпускаю твою руку в тот момент, когда ты спиной касаешься стены, и склоняю голову на бок, изучая тебя взглядом. Сегодня, Оджи, ты хорошо играешь, скрывать свои эмоции – это твой конёк, только чуть дрожащее дыхание, сбившееся в тот момент, когда я сжимаю пальцами твоё горло – выдает тебя с головой. — Ты переходишь все границы. — Да ну? Брось, Лестат, это пустое. Никаких границ уже давно нет. Неужто ты и этого не заметил? – улыбаюсь уголками губ, скользя ладонью по твоей шее до груди, и запуская пальцы за расстегнутый ворот рубашки, чувствуя, как ты вздрогнул. – Знаешь, как в древности, да и в средние века, наказывали предателей? – выдыхаю тебе в шею, подаваясь слишком близко, чувствуя, насколько ты напряжён. – Существовало огромное количество пыток и казней, но лишь одно мне милее всего. Помнишь, как умер Иисус? – поднимаю на тебя глаза, и невольно улыбаюсь, видя, как ты смотришь на меня. Мне показалось, или у тебя во взгляде мелькнула мысль, что я сошёл с ума? – Распятье. Знаешь, в 1127 году Людовик Толстый приказал распять злоумышленника, предателя. И так же по его приказу рядом с осуждённым привязали собаку, которую избивали на протяжении всего действа. Бедное животное мучалось, злилось, и в итоге осуждённый подвергался её укусам. Во Франции существовало более изощрённое, унизительное распятье – головой вниз. Ты только представь, как мучались те люди! Но своими страданиями, своей болью они искупали. Не отвожу взгляда от твоих глаз, выдернув рубашку из-под пояса, и запуская одну руку под ткань, проводя ладонью по животу и выше – по груди. Ты вздрагиваешь, кажется, тут же забывая о том, что я говорил тебе, и порывисто обнимаешь меня. – Руки! Убери от меня свои руки! – чуть повышаю голос, почти касаясь губами кожи на шее, проводя пальцами свободной руки по твоим губам, нарочно смазывая прозрачный блеск на них. – Не думал ли ты, Лестат, что когда-то можешь оказаться на месте тех людей, что были распяты? Нет? Зря… Не сильно кусаю тебя в шею, и чуть улыбаюсь, подняв на тебя взгляд. В твоих глазах настоящая паника, никакие линзы не в силах ее скрыть. – А теперь – пошёл прочь. Видеть тебя не могу. И не задавай мне больше вопросов о том, что случилось, понял? – резко отступаю от тебя, отходя к зеркалу. – Поинтересуйся у своего мальчика ненаглядного. Полагаю, он многое тебе расскажет. – Наблюдаю за тобой в зеркальной поверхности, аккуратно поправляя помаду на губах. Только вот пальцы предательские дрожат, и как бы мне не хотелось казаться независимым сейчас, равнодушным, дыхание от близости с тобой, пускай и по моей инициативе, сбилось не хуже твоего. И я уже почти ощущаю себя проклятым на все века вперёд. * * * — Убил бы… — С бессильной злобой отшатнувшись от тебя, вцепляюсь пальцами в край стола, часто дыша и силясь успокоить дыхание. Мне бы сейчас два шага сделать – и лишить себя проблемы в твоем лице. Лишить себя этого противного, липкого ужаса, закрадывающегося в душу. Я ведь сказал уже, кажется, что ты больше не сможешь меня ничем взять на испуг, а ты будто подслушал мысли и сделал наперекор. Привычка поступать всегда и во всем наоборот – это так невыносимо по-детски. И самое смешное в этой ситуации то, что сильнее всего меня сейчас злит – я ведь даже возразить тебе ничего не могу. Не могу никаким образом сказать, что я в чем-то виноват или что-то сделал или кого-то о чем-то просил. Впрочем, чего уж там… настало время говорить без окололичностей – Аарон, видимо, решил, что Лестат теперь в полной его собственности. Раза два пытаюсь начать разговор, поглядывая на тебя, такого безмятежного, но не могу. Вместо этого хожу из угла в угол, сцепив руки на груди, и даже не позаботившись о том, чтобы заправить рубашку. Ты – сволочь, милый, ну вот как еще тебя назвать?! Как ты смеешь вести себя так со мной, как смеешь так говорить и так делать? — Если Аарон угрожал тебе – срываться стоило на него, а не на меня. – Резко останавливаюсь напротив тебя, дернув к себе, что есть силы за плечо, сжимая пальцы. — Я велел тебе не трогать… — Заткнись! – Встряхиваю тебя, притянув к себе еще ближе, чувствуя, как злость берет верх над всеми остальными чувствами. И сейчас мне так хочется сделать тебе больно, очень больно – неважно физически или морально. Просто чтобы увидеть муку на красивом лице, и понять, что ты тоже что-то еще чувствуешь. — Ты знаешь, мне это все надоело. – Цежу слова, немало не заботясь о том, что в общем-то ты, ввиду своего врожденного эгоизма можешь и не понять, о чем я сейчас. – У вас с моим ненаглядным мальчиком, кажется, негласное соперничество, а я – переходящий трофей. Мне это уже поперек горла! — Не по адресу, Оджи. – Дернув рукой и вырвавшись. — Еще как по адресу, ангел мой. Я же тебя вижу насквозь. Тебе плевать по большому счету, с кем я сплю, тебя задевает то, что это именно ОН. Припечатав мне клеймо предателя, ты ни разу не потрудился пояснить, как и за что. Я тебе что, вообще должен что-то, а?! А знаешь, ведь даже осужденным на смерть говорят, за что их хотят лишить жизни… Теперь мы стоим лицом к лицу, на расстоянии шага друг от друга, все чинно-благородно. Только вот у меня ли одного сейчас чувство, что между нами напряжение такое, что не дай бог коснуться – убьет сразу же, на месте. — Вы оба, и ты, и он, так удачно видите во мне объект своих желаний. – Я не хотел, но эти слова прозвучали слишком устало и даже горько. – Вам так нравится видеть во мне Лестата – бесчувственного вампира, сияющего своей недоступностью. Но стоит проявить немного человеческих чувств, и вам тут же становится скучно. — О, только не надо себя жалеть. Страдалец. – Высокомерно бросаешь мне это в лицо, а я ловлю себя на том, что совсем перестал понимать тебя, перестал видеть в твоих глазах чувства и эмоции. – Никто тебя к нему в постель не толкал. — Ты толкнул. – Тихо, и я отворачиваюсь, трусливо сдаваясь, потому что сил больше нет смотреть на тебя. – Ты толкнул, когда сказал, что мы раньше поубиваем друг друга, чем сможем жить вместе. Мне послышалось, или с твоих губ все же слетел какой-то неясный судорожный вздох? Сейчас мои слова звучат донельзя нелепо, но всего несколько недель назад я верил в возможность того, о чем говорил. И хотел этого больше всего на свете. — А теперь я – предатель. Но вот только кого и что я предал, а, Ю? Тебя? – Беру со столика ключ, бессознательно вертя его в пальцах, чувствуя, как резьба врезается в кожу. – Если я предал тебя, значит, ты признаешь, что мы оба друг другу небезразличны. — Хватит! Камиджо, прекрати это все! – Ты едва ли не уши зажимаешь, неужели настолько неприятно слышать правду? — Если я и предал тебя, то только лишь потому, что ты сам сделал для этого все. И мне противно, слышишь, противно, что сейчас вы с Аароном дергаете меня в разные стороны, словно вырывая друг у друга игрушку! Схватив массивный набор теней со стола, с размаху швыряю его в пол, прямо тебе под ноги, с удовольствием слыша, как хрупкая коробка разлетается на куски, а ты быстро отступаешь на шаг назад. — Я вам не игрушка. И не смей мне больше говорить что-то о предательстве – в конце концов, не тебе это говорить. Распахиваю дверь, повернув ключ так, что он едва не застревает, и уже на пороге оборачиваюсь, глядя на тебя сквозь длинную челку. И впервые с того дня, как все это началось, мне хочется сделать что-то, чтобы больше никогда тебя не видеть и не вспоминать, что когда-то мы были близки, когда-то я целовал тебя, теряя голову. Но даже теперь понимаю, что долго так не протяну, пускай вокруг будет сотня любовников, или готовых помочь друзей, или кто-то из близких. Меня задушит то одиночество, которое зовется одиночеством крови. — О том, что Аарон угрожал тебе, я ничего не знал. Совершенно ничего. Отвернувшись, ухожу прочь, почти бегом выходя на съемочную площадку, привычно улыбаясь, привычно играя свою извечную роль. …Когда этот день закончился, я почувствовал непреодолимое желание рухнуть в подушки и отключить себя от мира. Просто за эти два дня произошло столько всего, что хватило бы на как минимум пару среднестатистических жизней. — Ты что-то неважно выглядишь. Кайя поглядывает на меня, ведя машину сквозь переполненный город и выключая радио свободной рукой. — Выгляжу неважно? Ах, досада какая… — Усмехаюсь, закрыв глаза и откинувшись на мягкую спинку кресла. — Дурашка. Я же не о том. Остановив на светофоре, Кайске поворачивается ко мне, невесомо гладя лицо своими нежными пальчиками. Это похоже на касание крыльев мотылька. — Что, дома опять никто не ждет? Я, кстати, хотел спросить, что у вас с Хизаки, но если ты не хочешь го… — Все нормально. – Снимаю с лица его ладонь, быстро целуя изящную кисть с ниточкой браслета. – В двух словах, дело обстоит так. Странно, но, рассказывая все Кайе, я сам начинаю понимать то, что случилось за эти несколько недель лучше, будто обозреваю со стороны. А вот мой спутник заметно грустнеет, и это очень неожиданно. Знаете, у Кайи особенное лицо. Когда он молчит – оно кажется прелестнее всех, что я видел раньше, хотя и его улыбку и звонкий смех я тоже очень люблю. — Юичи ни на кого не похож, он сам по себе. И приручить его… дохлый номер. – Вот и все, что Кайя отвечает мне на мой монолог, рассудив точно так же, как и я, что меньше всего здесь проиграл Хизаки. Потому что он-то будет счастлив, и их отношениям с Юки даже ты повредить не можешь, Жасмин. Просто наш ударник – едва ли не редчайший экземпляр в своем роде. И судя по тому, что сегодня вечером они с лидером уехали вместе, а ты в гордом одиночестве в свою сторону, я делаю вывод, что он не поддался на искушение, и таким образом сохранил любовь Химэ. А я не смог. Черт. — Перестань. Я не думаю, что все вот так закончиться. – Кайя ободряюще улыбается мне в зеркало заднего вида, а я в который раз понимаю, что его теплый взгляд, это взгляд сущего ангела. Моего Ангела-Хранителя. — Хочешь, ко мне поедем сегодня? Что тебе одному куковать? Правда, у меня дома пыли толщиной в палец и есть нечего, но всегда можно заехать в ночной автомат и… — Тише, Кайске. Ты у меня чудо. – Слегка растрепав его волосы на затылке, понимаю, что больше всего сейчас не хочу появляться в своей квартире, где буду беспрестанно думать о тебе и твоих словах. Так. Стоп. …Резко сажусь прямо, глядя перед собой, и понимая, что не закончил одно очень важное дело. — Кайя, только мне нужно ненадолго в Акасаки. Сможешь вот тут сделать крюк? Певец смотрит на меня так, будто я сломал ногу и что-то у него прошу. — А… зачем тебе туда? – Тихо интересуется он, послушно разворачивая машину. Просчитываю в уме все возможные комбинации своих действий. Мне повезет, если все обойдется мало кровью, а Аарон, мой поэтический мальчик, подложивший мне свинью – пускай просто думает, что его Лестат решил залечь в спячку. Только что-то мне подсказывает, что поговорить интеллигентно у меня не выйдет. — В клуб «White Noise». Если Кайя и удивился, он мне этого не показал. Но я-то все равно вижу, как он еле заметно меняется в лице, набирая скорость и выезжая в сторону Акасаки.