Петля

Ноябрь с первых дней погрузил посёлок в свинцовый полумрак, затяжные дожди и пронизывающий до костей холод. Земля на кладбище – тяжёлый, вязкий, плотный суглинок – пропитывалась водой, превращаясь в непролазную грязь, ледяную кашу под ногами. На похоронах Марты, Тани и Эммы Хауг собрался почти весь посёлок – происшествие потрясло всех, никто не ожидал такого от улыбчивой, доброжелательной Марты. Эмиль с почерневшим, застывшим лицом стоял у края могилы, опираясь на руку Лукаса – сил у него оставалось всё меньше. На сыром порывистом ветру, с обречённой злобой швыряющем в лицо колючую водяную пыль, мёрзли все собравшиеся, хотя и тепло одетые – Хауг не ощущал ни холода, ни гнилой сырости. Казалось, он плохо понимает, что происходит вокруг и почему его окружают все эти люди – он видел только жену и дочерей, смотрел только на них. Лукас не мог смотреть на мёртвых. Почему-то ему казалось, что он прикасается к чему-то, к чему не должен, нарушает некий порядок, хотя и не мог сформулировать, какой именно. Поэтому исподволь разглядывал то пришедших попрощаться людей, то само место. Конечно, всё здесь так или иначе говорило о смерти, но, когда его взгляд падал на чужие надгробия, его хотя бы не охватывало ощущение, что он грубо лезет не в своё дело. Совсем рядом – могилы родителей Марты – Торкилля и Эммы. Обычные светло-серые каменные надгробия, потемневшие и покрывшиеся зеленоватым налётом за прошедшие годы. Выбитые на граните даты: Торкилль Скоруп – 14.04.1950 – 12.10.2001. Эмма Скоруп – 23.02.1955 – 16.10.2002. Жена пережила мужа всего на год. Лукас почти не знал Эмму, зато хорошо помнил Торкилля – преподавателя в той же школе, где и он сам работал до её закрытия. Каким Торкилль был человеком, Лукас не знал, естественно – близко они не общались. Как специалист – строгий, требовательный и очень принципиальный. Из-за этого у него были напряжённые отношения с начальством, да и не только с начальством. Марта была полной его противоположностью, даже верилось с трудом, что она – его родная дочь. Разве что внешне – почти копия. Такая же высокая, с каштаново-медной шевелюрой и заострёнными чертами лица. «Странная всё-таки штука – жизнь. Странная и нелогично жестокая, - думал Лукас, всё ещё разглядывая надгробия Торкилля и Эммы Скоруп. – Кто мог предположить, что и ваша дочь, и внучки так скоро рядом с вами окажутся…» Почему-то вдруг ему вспомнился тот сон, из которого его и вытащило известие о смерти Марты и девочек. … Перед ним, вокруг него – повсюду, куда хватает взгляда – огромная, неисчислимая толпа людей. Знакомые и незнакомые лица. И на всех – одно и то же выражение обречённого ожидания, будто знают все о неизбежности некого события, но когда оно произойдёт – неизвестно, и всё, что остаётся – это обречённо ждать. И бесполезно пытаться что-то изменить. Над толпой парят огромные безмолвные тени. И те, кто их видит, начинают словно медленно умирать – Лукас видел, как из их глаз уходит душа. И при всём этом – звенящая, словно колокол, бьющаяся в ушах протяжным дребезгом тишина… Ветер задул сильнее, дождь начал усиливаться. Церемония прощания и погребения закончилась, и толпа собравшихся потянулась с кладбища прочь. Эмиль вдруг словно очнулся и заговорил вполне осмысленно: - Идём, Лукас. Идём. У них, - кивнул он на свежий холмик, - сейчас много дел. Мы здесь не нужны. Они медленно побрели по раскисшей дороге, стараясь не упасть. Хауг всё ещё опирался на его руку, и Лукас ухитрялся поддерживать его и держать над ними обоими раскрытый зонт. Иногда – сквозь шум дождя и ровный гул голосов до него доносились чуть слышные обрывки чужих разговоров: - Всё-таки до сих пор не верится – молодая, красивая, весёлая… - … никто не ожидал… - Почему такое случается с детьми… - Эмиль сдал совсем… вряд ли теперь продержится долго… - Но каков Лукас! Вот, оказывается, как проявляются люди в горе… - Да уж, кто бы мог подумать, что после всего… - Девочки – его воспитанницы… - … тоже выглядит, как живой труп, весь высох… От поминок Эмиль Хауг отказался с самого начала, отговорившись тем, что у них в семье поминок и ритуалов не бывает. Это было правдой – многие помнили, что и по родителям Марты никто ничего не справлял. Удивлялись, конечно, но, с другой стороны, чужая семья и чужие порядки – их личное дело. Тем более Хаугу в его состоянии никто бы не стал предъявлять претензий. Все отправились по домам – говорить о случившемся исключительно в своём кругу. - Честно говоря, никого и не хочется видеть, - произнёс Эмиль, когда Лукас проводил его до дома. Он достал ключи, отпер замок на воротах. – Я понимаю, что плохо так говорить, но… у них никто не умер. Всё время боюсь сорваться на них. Хотя это и неправильно, да? Ведь никто не застрахован от этого. - Я бы сказал, что это в такой ситуации естественно, - Лукасу совершенно не хотелось осуждать Хауга. - Вот именно. По крайней мере, сейчас. Мне нужно хоть немного прийти в себя, - он порылся в карманах, вытащил сигареты и зажигалку. Закурил, потом кивнул в сторону дома: - Зайдёшь? - Ты уверен, что хочешь меня видеть? - Тебя – да. И спасибо тебе. Ты не думай, я понимаю – тебе нелегко. Всё, что мы натворили тогда… Лукас возразил, заходя следом за ним в разросшийся сад: - Сейчас не нужно об этом говорить, Эмиль. Всё в прошлом. - Для тебя это до сих пор настоящее. Дело не только во мне, а во всех нас. Мы виноваты перед тобой Лукас. Сильно, страшно виноваты. И то, что случилось… это возмездие – за всё, что мы сделали, я даже не сомневаюсь. И на этом дело не кончится. - Эмиль, что ты несёшь? – растерялся Лукас. – Даже если и так, то Марта и девочки совершенно не при чём, и не нужно валить всё в одну… - Я дело говорю, - твёрдо заявил Хауг. – Не перебивай меня, пожалуйста, Лукас. Ты, извини, всего не знаешь. Эмиль дрожащей рукой высек искру из зажигалки, закурил новую сигарету. Судорожно затянулся несколько раз и снова заговорил: - Ты ведь помнишь, что отец Марты погиб двенадцать лет назад? - Да, во время пожара. Торкилль Скоруп считался в посёлке героем: когда случился пожар из-за неисправной проводки в ещё работающей тогда школе, он, тоже в то время преподаватель, спас из заблокированного огнём этажа несколько человек. Сам же обгорел так сильно, что скончался по дороге в реанимацию. - Точно, - кивнул между тем Хауг. – Так вот, в последние несколько месяцев он настойчиво внушал ей мысль убить девочек и покончить с собой. - Что? – вскрикнул Лукас, от изумления оступился, поскользнулся на размокшей траве и земле, схватился за Хауга рукой, но не удержался, поехал, однако не упал. Эмиль подхватил его под руки, помогая удержать равновесие. - Понятно, что звучит странно. И тем не менее это так, Лукас. Являлся, убеждал… - Подожди… У Марты был бред, галлюцинации, ты это хочешь сказать? - Нет, совсем не это, - Эмиль, упрямо сжав бескровные губы в тонкую полоску, замотал наполовину седой головой, и Лукас от этого зрелища невольно поёжился. – Она не была больной или ненормальной. - Ты сам это видел? Ну, как он являлся ей? - Да, - тихо ответил Хауг. – Я присутствовал раза два. Это ещё в январе было. Один раз он мне сказал, что я могу умереть тоже, но если все вместе – это хорошо, разом отмучаетесь… - Отмучаетесь? – Лукас всё ещё не знал, как реагировать – позвать кого-то на помощь или нет? Эмиль-то явно помешался. Виданное ли дело, чтобы покойники являлись живым… - Разве ваша с Мартой совместная жизнь была мучительной? Для вас, я имею в виду в первую очередь, но и для кого-то ещё… для него, например, для Торкилля? Эмиль покачал головой: - Нет, - потом поднял взгляд на Лукаса. – Вот ты и прикоснулся. Лукас хотел было спросить, к чему, но вспомнил, что говорил Хауг ему и Ларсу в то утро, когда обнаружили Марту и девочек: «Прикосновение – и достаточно, обратной дороги не будет, вы уже стоите на грани!» Но пока ещё не понимал, в чём именно тут дело. Может быть, намёк на то, кто угрожал Марте, довёл её до самоубийства? Конечно, Эмиль не в себе, но вдруг в его словах покажется какая-то полезная информация? Ладно, как бы там ни было, удастся что-то узнать или нет, а Хаугу нужно выговориться. Может быть, ему полегчает от этого. - А в последнее время Торкилль часто… бывал у Марты? - В октябре почти каждый день. Знаю – за день до смерти приходил… - Эмиль вдруг побледнел ещё больше, хотя казалось бы, куда уж сильнее – и застыл, глядя вытаращенными глазами куда-то за плечо Лукаса. - Что, что случилось? – Лукас резко обернулся, чтобы увидеть, что так напугало Хауга. Ничего там не было. Только уже привычный пейзаж – разросшийся сад, мокрые, уже полностью облетевшие чёрные деревья. – Что ты там увидел? - Ма-арта… - прошептал Эмиль почерневшими губами. Лукас на всякий случай придержал его. Вот, пожалуйста, галлюцинации. Что в таких случаях полагается делать? Звонить в «скорую», они пришлют кого-нибудь… Но не при нём же звонить! Отвести в дом и… и что, чёрт подери, дальше? - Ты, наверное, считаешь, что я свихнулся, - Хауг словно подтвердил его мысли. – Не спорь, считаешь. Вполне понятно, я бы на твоём месте тоже так решил. - У тебя шок. - Ты прости меня, Лукас, я так устал… Что-то мне нехорошо. - Идём в дом, - Лукас повёл его в сторону входа, бережно поддерживая под локоть. В доме они прошли в кухню через гостиную, которую уже успели отмыть от следов крови. Правда, диван, ковёр и занавески убрали совсем – видимо, чистить их оказалось бесполезно. - Чаю хочешь? – предложил Эмиль. - Сиди, я сам. - Спасибо, - Хауг с явным облегчением сел за стол. Лукас поставил чайник, отыскал в стенном шкафу кружки и упаковку с чайными пакетиками. - Торкилль ведь так любил Марту, почему же он вдруг захотел, чтобы она умерла? - Смерть – естественное состояние человека. Так он говорил, - Эмиль пододвинул к себе пепельницу и снова закурил. – Кем мы были до рождения – мы не помним. Чем станем после смерти – не знаем. А там – целый мир. Лучший мир. Хауг на некоторое время замолчал, докурил сигарету, затушил её в пепельнице и вдруг спросил: - Ты не думал, почему мёртвые не возвращаются? - Нам всем это объясняли, Эмиль. Ещё в детстве, и не раз. - Нам объяснили неверно, - Хауг встал со стула, медленно прошёлся по кухне и остановился перед окном, выходящим в сад. – Они не возвращаются потому, что жизнь здесь – грязна, мучительна и непереносима. Духи вообще не любят наш мир. - А жизнь? Что такое наша жизнь? Неужели бессмыслица? – уточнил Лукас, у которого голова кругом шла. – Если за смертной чертой всем уготован Рай – всем, без разбора, то здесь-то что? Как это объяснить? Эмиль, по-прежнему глядя на мокрые от дождя деревья, пояснил: - Наша жизнь – болезнь. Тяжёлая болезнь. Нас не удивляет грипп или насморк… Какой смысл в гриппе или в насморке? Никакого, это очевидно. Мы все просто привыкли к этому. Так и жизнь сама – болезнь. Лишь мёртвый человек здоров. Вернее, душа его, - Эмиль повернулся к Лукасу, и тому понадобился весь его жизненный и даже преподавательский опыт, чтобы не вздрогнуть при виде лица собеседника. На нём цинично и землисто – как в недавнем сне – лежала смертная печать. – Только очень редкие мертвецы являются сюда, чтобы объяснить нам всё это. Что смерть – это самое естественное и правильное избавление, очищение от боли, от грехов, от всех мучений и неурядиц. Все приходящие к нам мертвецы – это секта мёртвых сподвижников. Они обладают чудесным даром – увлекать нас на тот свет. Они называют себя «форзи». - «Форзи»? – недоумённо переспросил Лукас. Слово было незнакомым. Совсем немного оно напоминало немецкое «vorsicht» в беглом произношении, правда, для этого нужно уж очень сильно его искажать. К тому же Эмиль произнёс его каким-то особенным образом – глубоко, гортанно. - Да, «форзи», - кивнул Хауг. – Не пытайся понять, что это значит. Такого слова ты ни в одном языке мира не найдёшь. - А может, все эти «форзи» - нечистая сила? – предположил Лукас, невольно начиная беспокоиться. Не то чтобы он очень уж верил в потусторонние силы, но было что-то в их разговоре такое, отчего холод продирал по спине и давило, зудело в солнечном сплетении. – Ведь даже церковь не хоронит людей, поднявших на себя руку. Эмиль ничего не сказал на это. Благодарно кивнул, принимая кружку с горячим чаем, погрел о неё руки, отпил пару глотков и погрузился в привычное уже оцепенение. Лукас исподволь оглядывал кухню – рисунки с кошками больше не покрывали стены, очевидно, Хауг убрал их сам, чтобы лишний раз не травить себе душу. - А что стало с матерью Марты? – осторожно спросил Лукас. – Она всего на год пережила Торкилля. - Официально сердечная недостаточность. А на самом деле – она не смогла жить без мужа и отравилась. Час от часу не легче!.. - Эмиль, а эти «форзи» сами, лично, могут убивать? - Да, - ответил Хауг. – Но они не любят этого делать. Для них это грязная, неэстетичная работа. Их задача – подвести к самоубийству. Но могут и убить. Ребёнка. Тогда мать сама покончит с собой. - Так было с Мартой? - Так бывало не только с ней. Они всегда бьют в самое больное место. У кого-то это дети или любимый человек. У кого-то – репутация или дело, в которое вложили силы и душу. У кого-то ещё – физическое совершенство, физический комфорт. И так далее. Марта, когда он только предложил ей это, сразу сказала «нет». А он: подумай о детях. Сама не хочешь – пусть. О дочерях подумай. Их убей… - Эмиль обессиленно опустился на стул. – Конечно, она отказывалась, каждый раз отказывалась! Но ведь несколько месяцев подряд… Всё-таки сдалась. - Но зачем убивать ребёнка? Любого ребёнка? Твоих дочерей? Они никому плохого не делали. - Теперь и не сделают. Они не успели нагрешить. Их души чисты. Ах ты, чёр-р-рт!.. – деланое спокойствие снова дало трещину, Эмиль Хауг стиснул кружку в руках так, что казалось – сейчас раздавит прочные керамические стенки. – Как же мне тошно. А самое страшное знаешь что? Мы ничего не можем с этим поделать. Не можем помешать, как-то предотвратить. Лукас покачал головой: - Думаю, сейчас все настолько потрясены, что глаз со своих близких не спустят. Никто не захочет, чтобы такое повторялось. - Но повторится. Ты не понимаешь, Лукас? Неужели ты так до сих пор ничего и не понял? Не ты приставал к этой девочке, да. Но ведь кто-то другой это сделал! И продолжит делать, если его не остановить. Ты подумай, хорошенько подумай: откуда она могла знать подробности того, как происходят такие вещи? Значит, кто-то был на самом деле. И он до сих пор не разоблачён! Пока столько зла остаётся безнаказанным, это не прекратится. Лукас вдруг вспомнил тот свой прошлогодний разговор с Кларой, когда она пришла к нему домой и сказала, что «плохо с ней поступили другие» и что она боится. И заплакала при этом. Кто «другие», так и не сказала. Неужели Хауг прав? - Ты хочешь сказать, что эти… «форзи» не остановятся, пока не доберутся до истинного виновника? Пока он не покончит с собой? - Совершенно верно! Они сейчас выполняют сразу несколько задач: и забирают чистые души, и «лечат» уже насквозь больные. - Но почему должны страдать те, кто к нему отношения не имеет? – Лукас этого искренне не понимал. - Значит, имеет! Мы все наказаны за слепоту! За то, что у себя под носом не замечали того, что было очевидно, и в итоге чуть не убили тебя! Виновного нужно найти. - Как? - Я не знаю, как, Лукас! – отчаянно выкрикнул Хауг, старея от истощения сил на глазах. – Послушай, - он ухватил Лукаса за руку, - то, что случилось со мной, с моей семьёй – не конец. Всё только начинается. Наш посёлок ещё хлебнёт горя досыта. Я это чувствую, понимаешь? Но откуда началось – на том и закончится. И только так можно избежать больших бед – найти его как можно быстрее. Может быть, тогда у остальных появится шанс. Небольшой, но единственный. Выпалив это, Эмиль замолчал и словно весь обмяк. Сейчас он выглядел таким же потерянным и истощённым, как на кладбище, во время прощания. Он по-прежнему сжимал руку Лукаса, и тот не мешал ему. Кажется, бедняга действительно помешался от горя, но это дела совершенно не меняло – Лукас был теперь уверен, что Марту целенаправленно и изощрённо доводили до самоубийства, притворяясь её отцом, говоря от его имени. И задумывалось это в качестве мести самому Эмилю. Только сейчас с ним бесполезно об этом говорить, по крайней мере, не в ближайшее время точно. Пусть для начала хоть немного придёт в себя. А пока – помогать ему по мере сил. - Лукас, ты иди домой, - подал голос Хауг, отпуская его руку. – Не волнуйся, я не наделаю глупостей сейчас. Слишком устал. - Ты уверен, что можешь оставаться один – здесь? - Ты хочешь сказать, в доме, где всё это произошло? Да. Всё-таки и счастливое время здесь прошло тоже, - Эмиль резко сменил тему: - На десять утра я договорился с Ларсом, приеду к нему уже нормально дать показания. Все эти дни толку от меня было мало. Сейчас хоть соображать начал. - Да, я с ним тоже договаривался, но на час позже, - кивнул Лукас. - Хорошо. Тогда там и увидимся. Хауг не подвёл – Лукас столкнулся с ним на следующее утро как раз на входе в участок. Выглядеть он лучше не стал, но, по крайней мере, был относительно спокоен. - Привет, - поздоровался он. – Ларс тебя ждёт. - Да, иду. Ты как? - Более-менее. Пожалуй, схожу на работу, - Эмиль кивнул на внушительного вида аркаду торгового центра, расположенного через дорогу и небольшой сквер. - Уверен, что тебе это сейчас нужно? – засомневался Лукас. - Пожалуй, это-то мне как раз сейчас и нужно… - Эмиль пожал его ладонь: - Спасибо тебе, Лукас. Сам толком не знаю, почему тогда просил позвать именно тебя. Это трудно объяснить. Как заклинило что-то. Я не знаю, что делал тогда, хреново мне было – не передать. И в какой-то момент понял, что именно тебя должен увидеть немедленно. Наверное, это знак. Прости меня, если можешь. Я вёл себя весь этот год… - Не надо, не вспоминай. Что было, то было. - Прости. Лукас решительно ответил: - Уже простил. Эмиль благодарно обнял его, потом отстранился и зашагал прочь – в сторону торгового центра. И Лукас на всю жизнь запомнил, какой у Хауга был взгляд, которым он обменялся с ним на прощание. И облегчение, и надежда, и благодарность, и что-то ещё, что он пока не мог разгадать. Ответ он получил ровно через час, когда уже поднялся, чтобы выйти из кабинета Хансена. В этот момент как раз зазвонил телефон на столе у Ларса. Тот взял трубку, коротко переговорил, громко, от души выругался и заявил: - Да, сию минуту! – бросил трубку на рычаг и сообщил: - Лукас, Эмиль Хауг покончил с собой. Застрелился в кабинете из служебного оружия десять минут назад. Позже выяснилось, что Эмиль оставил предсмертную записку: «С этим миром всё ясно. Посмотрим, что в другом. PS: Лукас, спасибо, что выслушал меня. Прости».