Фото к главе: https://pp.userapi.com/c855420/v855420160/8e267/OoZWwlm3W7Q.jpg https://pp.userapi.com/c857732/v857732160/1ac1b/kff9O6naK0Q.jpg
После зимних каникул школьный стадион вновь ожил. Школьники, учителя и просто все, кто желал увидеть первую тренировку новоиспеченных футболистов, постепенно собирались на трибунах с едой и напитками, то укутанные в тёплые шарфы, то натянувшие до носа шерстяные воротники. Гарри любил, когда все в округе собирались на этом крохотном стадионе после долгих каникул. Атмосфера сразу многослойно впитывала в себя что-то загадочное — ощущение предвкушения, — когда глаза загораются ясным пламенем при свете режущих взгляд прожекторов, а в грудной клетке сердце возбуждённо и оживлённо бьёт по рёбрам. — И что, даже не интересно, кого набрали в команды? — поинтересовался Гарри, прислонив телефон к уху плечом, и одновременно копался в своём гардеробе. — Не интересно даже, кто наденет мою форму с моим числом двадцать восемь. Луи лежал поперек своей заправленной кровати и глазел на желтоватый при свете домашних ламп потолок. Поздний закат догорал на чистом горизонте и уже превратился в тонкую полосу, припорошившую макушки дальних темных елей цветом грязной фуксии. — Ну не надо так отчаиваться, Лу, — тихо заговорил в трубку Гарри, и брови его уложились на веки в гримасе сожаления. В руках Гарри держал тот самый свитер с укуренным оленем и невольно вспомнил их с Луи диалог. — Если пообещаешь не вешать нос, то вечером тебя ждёт сюрприз. — Но вечер уже наступил, Хазз, — проскулил Луи и взглянул на настенные часы. Оставалось двадцать минут до начала первой в этом триместре тренировки школьных команд. — Значит поздним вечером, — настоял на своём Гарри и пуще прежнего затрепетался. — Ладно, мне правда пора бежать, а я ещё не выбрал, что надену. — Хорошо. Жду с нетерпением от тебя историй, как какой-нибудь придурок под двадцать восьмым номером облажается. Гарри помотал головой, но засмеялся. — Хорошо проведи вечер, Лу. — И ты тоже, Хазз. Тёплые, как огонь в домашнем камине, улыбки застыли на лицах после ускоренных немногочисленных гудков из динамика. Гарри наскоро натянул на себя неглаженную толстовку цвета хаки с начесом на внутренней стороне и тёмные джинсы, постепенно сужающиеся у лодыжек. Время медленно близилось к восьми вечера, поэтому Гарри закинул в рот пару домашних, ещё тёплых, печений с шоколадной крошкой, с набитым ртом попрощался с матерью и, захватив бумажник и ключи, вышел из дома. Погода в этот вечер не норовила разогнать прохожих по домам внезапными порывами ледяного ветра или же снизошедшей до земли аномалии в виде крупных хлопьев снега. Мир кругом казался умиротворенным и уже подготовившимся ко сну. Оранжевый тусклый свет фонарей на фоне ультрамаринового тёмного неба казался таким тёплым и уютным, несмотря на достаточно морозный воздух, что тут же напал на розовые щеки кудрявого парня, а одноуровневая корка снега вкупе с уложившимся на неё желтоватым светом из окон выстроившихся в ряд домов так и просила обойти её стороной, чтобы громкий хруст под подошвой не спугнул эту приятную тишину. Оставалось около десяти минут до начала тренировки — Лиам уже строчил сообщения с возмущениями в сторону новых игроков, — но Гарри свернул в другую сторону — в небольшой, но с обширным выбором одежды магазин эконом-класса, куда они с матерью часто наведывались за обновками. Тренировка — это, конечно, хорошо, но подарок для Луи важнее. Сам же шатен, что не догадывался, о каком сюрпризе идёт речь, после разговора с Гарри продолжал пронзать острым взором потолок. Апатия обвила тяжёлыми ветвями, словно плющ, расслабленное тело юноши и не собиралась ослаблять хватку. После расформировки никуда не делись чувства обиды и злости. И каким бы сильным не было желание провести с Гарри рядом ещё немного времени, главное место на душе занимало все равно ощущение собственной никчемности. Луи томно вздохнул и повернул голову в сторону шкафа, набитого скомканной одеждой, и остановил взгляд на светло-серой стене возле: между постером Arctic Monkeys и одной единственной медалью команды-победителя районного матча на крючке на вешалке висела выглаженная, выстиранная атласная форма ярко-алого цвета с огромными белыми цифрами на спине — 28. Луи не убрал её в шкаф и повесил на видное место специально, чтобы каждый раз, смотря на это число, насыщаться верой, что ещё ничто не потеряно и ничто не упущено. Что настанет день, когда она вновь облепит потное уставшее тело и измажется в стадионной траве и грязи. Гарри держал в руке стаканчик с горячим американо и шёл в сторону заполненных чуть ли не до последнего сидения трибун, прямо как в тот вечер первой их встречи с Луи, когда мокрый от травы мяч прилетел прямо в стакан с кофе и пролил содержимое своим ударом на торс. Упс! — тогда сказал Луи. Привет? — настороженно поздоровался в тот вечер Гарри. Но только сейчас стакан приятно обжигал чувствительные, согревшиеся ладони через плотный картон, а в красной толстовке с номером двадцать восемь бегал вовсе не голубоглазый шатен, а какой-то неизвестный Гарри блондин. Но лицо его было до одури знакомым, словно мелькало перед ним не раз. Ну точно! Гарри ударил себя по лбу горячей ладонью. Найл Хоран из десятого класса. Какие-то неоправданные злость и обида напали даже на Гарри, и воодушевляющий настрой моментально притух за понурой гримасой. Игра была уже в самом разгаре. Первый тайм подходил к концу. Выражение лица Джоша, красного и потного, вызывало у Гарри смех. Крупного телосложения парень готов был рвать на себе волосы от переизбытка неопытных новичков и орал на каждого за любой неверный поступок, будь то подача или передача мяча. Но был единственный из новых игроков, на кого Джош ни разу не накинулся в порыве гнева: больше всех выделялся Найл, отнюдь не в плохую сторону. Этот очкастый мальчик с неуверенной из-за брекетов улыбкой и робким взглядом ледяных глаз в этой красной форме показывал себя вовсе с другой стороны — более дерзко и уверенно. Каждый удар его был профессиональным, продуманным заранее, без лишнего напряга. Мяч от удара его ноги летел над полем легко и так прямиком к цели. Гарри просто открыл рот, наблюдая за блондинистым футболистом. Он запросто мог бы посоревноваться с самим Лиамом или даже Ником. Гримшоу, к великому удивлению, сидел поодаль и вел себя непринужденно и несвойственно спокойно. Лаймовый энергетик в железной банке в его руках казался таким холодным, что по коже Гарри пробежались мурашки. Но на лице Николаса не дернулся ни один мускул, когда он сделал глоток. Рядом с парнем сидела компания из не самых приятных на первый взгляд людей: Джейми Портланд был самым главным задирой среди средних и старших классов, а при переходе в выпускной двенадцатый класс и вовсе спился и, поговаривают, начал торговать наркотой; Шон Годфри — тот самый парень из десятого, которого за подмышки на вечеринке после зимнего бала вытаскивали из мужской раздевалки с размалеванным кровью после кулаков Луи и Лиама лицом. Конечно же, не самые способные на интеллектуальный разговор люди, и что рядом с ними делал Ник — непонятно. Ворота красной команды также были заняты, но вовсе не рыжеволосым Диланом. Самого парня не выгоняли из команды и не смещали с должности вратаря, но по какой-то неясной причине отстранили от первой, незначительной тренировки. В связи с этими обстоятельствами игроки в белой форме не переставали ликовать, когда забивали гол за голом в ворота противника. Лиам был рад, судя по широкой улыбке на его лице, и уставший, но при этом готовый к новому тайму, бродил по полю, уложив руки на бедрах. Даниель, что сидела в первых рядах на трибунах среди девчонок из группы поддержки, хлопала в ладоши при каждом успехе своего молодого человека и заметно нервничала в рискованные моменты. Видимо званый ужин в семье Пизер прошёл для Пейна успешно. Гул среди зрителей усилился, а Дани и её напарницы соскочили со своих мест и, разодетые в красно-белую форму черлидерш, метнулись на редеющее игроками поле размахивать пушистыми понпонами. Гарри в шутку называл их пипидастрами — когда понпоны, а когда самих чирлидерш. В дни обычных тренировок никто не сообщал о конце тайма из громкоговорителя, поэтому все с навостренными ушами ориентировались на свисток судьи. Если девчонки уже вовсю кричали рифмованные слова поддержки в сторону обеих команд, а счастливый Лиам, незаметно ущипнувший за задницу Даниель, уже спешил в сторону Гарри, могло означать только перерыв. — Рад тебя видеть, дружище, — поздоровался Лиам и осторожно, чтобы не пролить на Гарри его же кофе, приобнял его и похлопал по спине. — Кофе пьешь? Не боишься, что мамочка в угол поставит? — Не боюсь, — усмехнулся Гарри. — Буду протестовать, пока меня не уверят в том, что мне действительно нельзя употреблять кофеин. Меня дерут подозрения, что они просто хотят почаще видеть Марселя. А я, знаешь ли, хочу пореже просыпаться с перерезанными руками. — У меня мурашки по коже. Какой же ты противный, Стайлс. Лиам наигранно скорчил рожицу отвращения и тут же получил лёгкий подзатыльник от друга. — Кстати, не могу одного понять: либо ваша команда играет лучше с этим набором игроков, либо в красных идиотов понабрали? — Видал, да, как мы их нагнули? Пейн с мокрым от пота лицом и обветренным от морозного воздуха наглядно изобразил, как нагибает кого-то раком и шлепает по заднице. — Но тот белокурый парнишка мог один вас всех также нагнуть, — усмехнулся Гарри и указал в сторону Найла, что стоял рядом с какой-то компанией и разминал суставы. Лиам обернулся, чтобы взглянуть на чудо команды «Красных Драконов», но вместо этого заметил вдалеке сидящего Ника. Парень немым взглядом пронзал внутри сгорающего от эмоций Пейна, сбивая того с толку, и попивал свой энергетик в чёрной глянцевой банке. — Смотри, что нашел в кармане зимней формы, — непривычно тихим голосом с каплей неизведанной грусти сказал Лиам и засунул руку в просторные карманы белых шорт. На огромной ладони в этот же миг оказалась затертая после стирки фотография из фотобудки. Четыре ячейки озаряли радостные лица Лиама и Ника. — Я помню этот день. Февраль. Наша заслуженная победа на соревнованиях между школами Донкастера. Мы тогда прямо в мокрой форме пошли в торговый центр развлекаться всей командой. — А потом ты слег с ангиной, — напомнил Гарри и сам тепло улыбнулся. — Я тоже помню этот день. Первая ваша игра без меня. — Ты прав. Но ты был тем ещё засранцем! — продолжил более весёлым голосом Лиам. — Даже не сказал нам, своим друзьям, что болен. Возможно, мы бы втроём также дружили сейчас, как и раньше. — Вот давай только не об этом. Что случилось, то не исправишь уже. — Да, ты прав. Не будем ворошить прошлое. — Лиам опустил карий взор на фотографию в руках и бережно сунул её обратно в карман. — Вам надо поговорить, — раздался голос Гарри над коротко стриженной головой. — Тебе между прочим тоже с ним надо поговорить, Гарри. — Я не намерен… — И я тоже, Хазз, я тоже! — громко заявил Лиам и развел руки в стороны. — Он столько дерьма вылил на нас с тобой в последнее время, что у меня желания даже близко с ним стоять нет. Раздался гулкий продолжительный свисток. Лиам тут же обернулся, чтобы убедиться, как все ребята возвращаются на поле. — Ладно, обсудим это позже, если хочешь, — продолжил Лиам и начал разминать шею. — А сейчас папочка пошёл надирать всем задницы. Гарри усмехнулся настрою своего друга и присел на прежнее, уже остывшее место рядом с собой. Кофе теперь не обжигал горло, а едва тёплой струйкой скатывался по пищеводу. Под пальто забрался вечерний зимний воздух и заставил Гарри от неприятного ощущения холода вздрогнуть чуть ли не с бьющимися друг о друга словно в чечетке зубами. Второй тайм только начался, счет 2:0 и выигрыш команды «Острых Клыков» был явно очевиден.***
Поздний ужин остывал к приходу Гарри. Овощи, приготовленные на пару, остыли и на вкус казались теперь, как резина. Миссис Стайлс сидела за обеденным столом в одиночку, а напротив её ополовиненной тарелки стояла нетронутая тарелка, принадлежавшая Гарри. Тишина была настолько громкой, что слышалось даже гудение лампы, которая висела над тёмной макушкой и освещала все помещение своим приглушенным неярким светом. За небольшим окном уже принялись кружиться в прощальном медленном танце крохотные снежинки, а время так быстро перевалило за девять вечера. Из спальни раздался телефонный звонок. Женщина подскочила с места, отодвинув со скрежетом стул и оставив резиновые овощи на тарелке, и поспешила за неуспокаивающимся телефоном. Но имя, что красовалось в столь поздний час на ярком экране смартфона, заставило Элизабет занервничать. В последние дни женщина старалась избегать лишних встреч и разговоров с терапевтом своего сына, так как та ждала подтверждение о переводе в психиатрическую больницу после завершения обследований у физиотерапевта. А входящий звонок от миссис Спаркс в начале десятого вечера не сулил благоприятных новостей. — Добрый вечер, миссис Стайлс. Не отвлекаю Вас? — поинтересовался уставший, но решительный голос на том конце провода. Между вопросом Оливии и ответом Бетти послышался шелест бумаг. — Добрый вечер. Ничего страшного не произошло? — с наполненной грудью тревогой спросила миссис Стайлс и непроизвольно от беспокойства стала покрываться красными пятнами от области около ушей до самой груди. — Пока что не произошло. Но если я вам тут же не сообщу новость, то может. Сердце миссис Стайлс забилось быстрее. — Я Вас слушаю. — После своего последнего на сегодня пациента я ещё на час задержалась в кабинете, потому что наш с ним диалог подтолкнул меня на мысли о Гарри. Точнее, о Марселе. И сейчас я пересмотрела все результаты анализов и исследований и поняла… — начала свое повествование миссис Спаркс и на мгновение запнулась. — Я уверена, что Гарри не врет нам, что не принимает наркотики, но принимать их может Марсель. Женщину словно окатили ледяной водой. О ком-о ком, а вот о Марселе, этом закрытом в себе и необщительном парне, Элизабет и подумать не могла. — Если Гарри придерживается моего совета в отказе от кофе, то при первом же появлении Марселя Вы немедленно должны привести его ко мне на беседу. Необходимо пройти несколько психологических тестов, чтобы определить, в связи с чем парень выбирает такой путь, и провести именно с ним обследование головного мозга. Знаете, миссис Стайлс, при переключении личностей меняется и состояние органов. Несмотря на то, что это один и тот же человек, болезни у этих двух личностей совершенно разные. — Невообразимо, — поделилась Бетти. — И если мое предположение о употреблении наркотических веществ Марселем оправдается, то я настоятельно рекомендую подписать соглашение на обследование у нарколога для перенаправления в психиатрическую больницу. С последним предложением миссис Спаркс Элизабет чуть не лишилась дара речи. Снова затронута тема, которой женщина старалась всячески избегать, витиевато водить психотерапевта по закоулочкам компетенции. — Я все ещё не уверена. Он… он мой единственный сын, и кроме него у меня никого не осталось… — И вы хотите, чтобы не осталось и его? — задала вопрос в лоб Оливия. Миссис Стайлс закрыла глаза и тяжело вздохнула, затем прикрыла ладонью лицо и неуверенная в собственных желаниях помотала головой в большей части от безысходности. Воздух вокруг казался очень тяжёлым. — Хорошо-хорошо, — начала Бетти, и руки её задрожали от неуверенности, — я позвоню Вам, когда появится Марсель. Но вы же без моего соглашения не перенаправите его в… другое место? — Не имею на это полномочий, не переживайте. Очень трудно не переживать, когда родной сын употребляет наркотики, режется и висит на волоске от заключения в психушку. — И ещё кое-что, миссис Стайлс. — Женщина уже успела с облегчением выдохнуть, как вдруг терапевт продолжила: — Гарри ведет один дневник вместе с Марселем. Мне необходимо знать, как лечащему врачу, как ребята ведут себя друг с другом в переписке. — Но это же личное? — больше спрашивая, нежели утверждая, ответила женщина. — Даже я не читала его дневник. — Марсель — трудный ребёнок. И такие меры просто необходимо предпринимать, раз он сам не выходит со мной на контакт. — Я поищу его дневник, — согласилась миссис Стайлс после недолгих раздумий. — И как только найду, свяжусь с Вами. — Я рада. Знайте, вы делаете правильный выбор, чтобы помочь своему сыну. Всего доброго, — напоследок сказала миссис Спаркс и после немногословного прощания обескураженной Бетти повесила трубку. Такая долгожданная и в то же время обременяющая тишина вновь набросилась на Элизабет. Позабыв о своём недоеденном ужине, намеки на который застряли меж зубов, женщина неуверенно двинулась на второй этаж, даже не удосужившись включить по дороге свет. В кромешной темноте миссис Стайлс подкрадывалась по скрипучим деревянным ступеням, что слегка протерлись посередине от многолетней ходьбы, к комнате Гарри, пока тот со всем восторгом наблюдал за последними минутами игры. Элизабет стояла в проёме дверей в освещенную лампой комнату сына, сложив руки на талии, и ощущала, что идет на непростительное преступление. Ужасный беспорядок, что оставил Гарри после своих сборов, был под руку Бетти. Шкаф-купе, встроенный в параллельную окну стену, был разделен на два отдела: первый отдел представлял из себя беспорядочное количество чистой и поношеной одежды в перемешку, скомканную друг на дружке, а второй был не до конца заполнен аккуратно сложенной, выстиранной и выглаженной одеждой — джинсы к джинсам, футболки к футболкам. Нетрудно было догадаться, где чей отдел, зная повадки обоих личностей. Вспомнив себя в возрасте Гарри, женщина раздвинула деревянные дверки шкафа. В семнадцать лет она прятала от родителей личный дневник в нижнем бельё, где точно не стал бы рыться хотя бы отец. Именно поэтому она аккуратно вытащила стопки сложенной одежды на паркет, между слоями предварительно проверяя наличие дневника. Нет, — подумала женщина, — в чертогах шкафа с одеждой исканную вещь она точно не найдёт. Даже не представляя, что дневник лежит в самом очевидном и заметном месте — в верхнем шкафчике стола на тетрадях и прочей канцелярии, — миссис Стайлс сложила вещи обратно на полки и двинулсь проверять матрац и ящики с вещами под кроватью. Поиски в этом месте оказались также тщетны. Сердце трепетало от страха, что Гарри вернётся и заметит в своей комнате свет. Бетти бросила взгляд на пришвартованные в углу возле окна музыкальные принадлежности и на гриф гитары, что торчал из незастегнутого до конца черного чехла. Материнское чутье потянуло Элизабет в этот угол. И, когда она расстегнула до конца чехол, перед зелёным взором предстал потрепанный ежедневник формата А5, его обложка из коричневой кожи была исписана синей ручкой, будь то своеобразные выражения, либо рисунки в виде звездочек. Вместо закладок меж листов торчали края фантиков, либо билетиков да прочие разноцветные бумажки. С чувством атрофированной совести Бетти распахнула дневник на первых страницах. Но записи в нем не были похожи на диалог Гарри и Марселя. Всего один почерк, больше половины листов записей, местами перечеркнутые тексты собственных песен и свыше десятка устрашающих рисунков чёрной шариковой ручкой. От неожиданной находки миссис Стайлс прикрыла рот вспотевшей ладонью. И тут послышался хлопок входной двери. — Мам? — раздался тягучий заискивающий голос снизу. — Ты наверху? Миссис Стайлс метнулась к двери, но во время вспомнила, что Гарольд наверняка видел, как горит в его окне свет. И чтобы не вызывать подозрений, из приоткрытого шкафа выудила пару скверно пахнущих вещиц. — Мам? Что ты тут делаешь? — раздался голос уже рядом, и кучерявая голова заглянула в комнату, а затем Гарри с нахмуренными бровями вошёл внутрь. Парень заметно вскинулся, так как в их семье строго висела договорённость не заходить в комнаты друг друга без приглашения. Небольшой крафтовый пакет с громким шелестом приземлился на кровать. — Я не смогла дождаться тебя, извини. Просто мне срочно нужно отъехать к подруге, а поэтому подумала заранее загрузить стиральную машинку, — соврала миссис Стайлс, но её сын, похоже, принял это за правду. — Не поздно для похода по гостям? Гарри в одно мгновение расслабился и стянул с себя толстовку, капюшон которой, ранее не прикрытый плотной тканью пальто, был местами мокрый от внезапно повалившего снега. Парень потянулся к скомканным в руках матери вещам и вытянул из кипы синие джинсы. — Они чистые, — констатировал он и бросил снова на кровать. — Впредь не клади грязную одежду в шкаф, мы специально купили тебе отдельную корзину, Гарольд, — по-доброму пригрозила миссис Стайлс и, обыденно чмокнув сына в ещё холодную после улицы щеку, поспешила к выходу. Женщина сгрузила одежду для незапланированной стирки в машинку, установила таймер, а затем набрала недавний номер на своём телефоне. — Алло, миссис Спаркс. Я не нашла дневника с перепиской Гарри и Марселя, — сообщила Элизабет и, облокотившись поясницей на загудевшую стиральную машину, покрутила в руках потрепанный дневник в кожаном переплете, — зато нашла нечто интересней.***
Стрелка часов в терапевтическом кабинете устало подвалила к одиннадцати, и, по помещению, негромко раздалось такое же количество ударов, словно кулаком по зажатому хай хету на ударной установке. Миссис Спаркс потирала сморщенными от подступающей старости руками ярко выраженные мешки под глазами, заполненные золотым свечением настольной лампы, одиноко горящей в столь поздний час. А снежинки, медные под светом уличных фонарей, медленно укладывались друг на друга на давно промерзшей корке снега, осторожно и медленно падая с накрытого как скатертью снежными тучами неба. Миссис Стайлс сидела на придвинутом к столу кожаном кресле и не могла перестать теребить края своей блузки от ожидания. На деревянной поверхности стола, нагретой светом лампы, лежал распахнутый на первых страницах дневник Марселя, и первые вычерченные строки оттуда наводили на женщин дикий ужас. Привет, Дневник. Меня зовут Марсель, и я болен. Нет-нет, я не псих. Далеко не псих… Я просто запечатан в чужом теле, и разум его не принадлежит мне. А если проще, то женщина в белом халате констатировала, что у меня раздвоение личности. Может кто-то тебе и говорил, что жизнь — просто сказка, полная сюрпризов, но если взглянуть в реальность, через грязное толстое стекло, то можно понять, что жизнь — сказка с вырыванными страницами о счастливом финале. Где Рапунцель осталась навеки заточена в башне, Спящая Красавица уснула вечным сном, Золушка навеки осталась нежеланной падчерицей. А я так и остался куклой в руках кукловода. Зато, наигравшись своим подарком жизни, купленным на мои разрушенные нервные клетки, он как обычно отбросил меня в мрачный угол, где меня всегда с нетерпением ждут одиночество и бездействие. От жизни я получал кучу сюрпризов, которые приносили мне такое же количество хлопот и разочарований, но этот человек (я не знаю его имени, но носит он моё лицо) меня вернул из кукольного замка обратно на затоптанный чужими ногами домашний ковер. Теперь я тоже кукловод, только не с такими принципами, как у моего бывшего хозяина. В тот день мне словно не дали доиграть — то же самое, что не получить никакого удовольствия от секса — депрессия, что ли? Они у меня случаются часто, по крайней мере в последнее время зачастили ко мне на чай, их поведение неудовлетворительно — такая наглость с их стороны лезть в чужую несчастную жизнь, делая ее более тленной. Похоже на эту осень мне в упаковке с бантиком достались именно бесконечные депрессии. Вот так сюрприз. Однако, не самое лучшее детство мне попалось в подарок ранее. Я ни с кем не говорю о своем детстве. Детские чувства всегда смешны, если попадают в руки чужого. Наверное, многим знакомы те вечные споры родителей, истерики? Именно в детстве у меня атрофировалась первая нервная клетка. Конечно, ребенок — всегда счастливый человек, даже я когда-то был счастлив (до того момента, как перестал гадить в подгузники и начал запоминать все). И даже когда отец… нет. Назвать это чудовище отцом у меня не повернется язык. Даже когда этот ублюдок свалил с новой жертвой в США, я остался несчастлив. С искалеченной душой. И все, чем я сейчас живу и кем являюсь — дело рук этой сволочи. Клянусь себе, настанет день, и я отомщу ему за испорченные жизни. За мою и Элизабет. Привет, дневник. Я так устал от видений. Чуть ли не каждый вечер перед сном меня посещают различные глюки: снова мне шесть, а этот ублюдок пьяный ломится ко мне; вспышки из прошлого, отбивающие с болью в затылке. Но в добавок ко всему этому мне мерещится белая комната, обитая мягкими стенами, а посередине сидит человек в смирительной рубахе. Он болен. И видно это по тем тихим словам, что он еле произносит своими потресканными и искусанными до крови губами. Из-за опущенной растрепанной челки почти не видно лица. Кожа бледная, глаза ярко-зеленые, едва покрытые белой оболочкой. Страшно осознавать, что это правда я. Словно прямиком в будущее заглянул. Мне не очень нравится такой исход событий. Я предпочту остаться в этом неловком моменте между прошлым и будущим временем, которое насквозь провоняло запахом лжи и ненависти ко мне, снова в этом моменте, который охотно хочется стереть из жизни острым лезвием. Здравствуй, дневник! Осенний дождь бьет по стеклу. Он будто просит войти или зовет меня с собой, перешагнуть через подоконник и отдаться ему. Свежий воздух ноября еле пролезает сквозь неутепленные оконные рамы. Чувствую, скоро будет снег, холодная зима, которую я снова проведу в одиночестве. Или нет? Моего кукловода зовут Гарри. Я узнал это в его послании. Теперь мы общаемся через общий дневник. И я впервые в жизни чувствую себя значимым. Начало ноября уже начало обжигать мою душу своими неожиданностями. Однако, привет, дневник. Я понял, что моя главная проблема в том, что я ненавижу людей: окружение лживых, двуличных тварей, говорящих в лицо одно, думающих за спиной совершенно другое. Ущербные создания. Все гонятся за чем-то своим, не думая о других. Разве нельзя быть добрым к остальным, чтобы другие были добры к тебе? Так бы у всех было все хорошо, в том числе и я радовался бы новым подачам жизни, а не разочаровывался в них. Недоверие к людям — это на первом месте, самое мощное, что я могу к ним проявлять. Луи. Кажется, так его зовут? Очередной несчастный футболист. В голубизне его добрых глаз я мог утонуть, если бы он не держал в руках мой плеер. Мой мир. От безысходности появляется хотение встать на бордюр крыши и сделать последний, самый решительный шаг в своей жизни. Но не могу, что-то держит. Или кто. Луи. Я точно знаю, что это он. Держит меня невидимыми цепями в этом мире без моего согласия. Но это не мешает мне каждый раз пытаться закончить все это, просто уйти из жизни. Может, возраст такой, и все пройдет со временем? Сколько вопросов возникает, которые заполняют голову снова до приступов мигрени. Каждую ночь я плачу, уткнувшись лицом в подушку. Дневник, я устал жить. Я устал быть собой. Это уже кажется мне банальным, потому что все в моих глазах кажутся счастливыми, только я не как все. Это тот исключительный случай, когда не стоит выделяться из толпы. Хочется счастья. Хочется любить и быть любимым. У Гарри много друзей, его любит мать. А я? Я вижу, что меня не желают. Родная мать, которую я принял через душевную боль внутри, не признаёт меня. Ненавидит. Презирает. Желает моей смерти. Моя мать желает моей смерти. Я вижу это в её глазах вместе со страхом. Жизнь как у Гарри я буду видеть только во снах. Кажется, что моя жизнь не имеет значения. Именно поэтому я все-таки набираю ледяную ванну и кручу в руках самое острое лезвие, что нашёл в шкафу. Еще чуть-чуть, и я буду счастлив. Еще чуть-чуть, и я избавлюсь от этих угрызений и пустоты внутри. Еще чуть-чуть, и этот мир оставит меня в покое. Ещё чуть-чуть, и кукловод больше не сможет мною управлять. Еще чуть-чуть, и меня здесь уже не будет. Ещё чуть-чуть, и я буду счастлив. Миссис Стайлс уже не сдерживала слез. Осознание набросилось на неё диким зверем и уже раздирало ноющую душу на мелкие клочья. — Я не ненавижу его, — истошно кричала она, и голос этот пролетал по темным, пустым коридорам, взбирался в сонные палаты. От него волосы на руках приподнимались, как от высокого напряжения, а живот словно вскрывали без анестезии. — Я ужасная мать, раз мой сын смог написать такое! — Успокойтесь ради всего святого, миссис Стайлс, — стала успокаивать её Оливия, но рыдающая женщина словно и не слышала, а все продолжала ронять горькие слёзы на бирюзовый ситец своей блузки. — Элизабет! Возьми себя в руки! Ты не плохая мать. — Морщинистые руки накрыли горячие и влажные щеки. — Просто у него характер такой. Трудный подросток. Таких много. — Он один такой! Он мой сын! И он думает, что я его ненавижу! — кричала прямо в лицо терапевту Бетти, за что получила отрезвляющую пощечину. Крик снизошел до всхлипов. — Он писал это осенью. Сейчас январь, взгляни в окно! — вразумляюще и твёрдо продолжала женщина и трясущейся ладонью, что горела от минувшей пощечины, указала на стекло, за которыс умиротворенно падал вечерний снег. В связи с такой реакцией со стороны Элизабет, миссис Спаркс и не заметила, как спустилась с уважительного тона на ступень ниже. — Ты сама рассказывала, как он готовил тебе пасту, как починил твою туфлю. Элизабет, ты меня слышишь? Женщина лихорадочно ловила ртом пропахший медикаментами воздух и искала в себе силы восстановить дыхание. Глаза жгло от горечи пролитых слёз, но она слышала слова психотерапевта, хоть в ушах призрачно звенели слова, курсивно написанные чёрной ручкой на пожелтевшем листе — «моя мать желает моей смерти». Миссис Спаркс отошла к окрашенному в белый цвет шкафу со стеклянными матовыми дверцами и выудила оттуда пластмассовый бокс с различными препаратами. Желтенькие таблетки валерьянки высыпались из коричневого бутыля на трясущуюся ладонь. — Выпей это, — потребовала миссис Спаркс и протянула опустившей голову к коленям женщине блеклые таблетки и стакан воды. Элизабет приняла успокоительное и, едва дыша, взглянула на врача. — И запомни: ты — не ужасная мать. Вместо того, чтобы строить свою жизнь, ты делаешь все, чтобы обеспечить ее своим сыновьям даже в таких условиях. Ты не опускаешь руки, когда все кажется уже невозможным. Ты любишь их. Одинаково. Я знаю это. Миссис Стайлс медленно вздохнула и прикрыла глаза так, что мокрые ресницы накрыли потухшие нижние веки. — Запомни: ты — самая лучшая мать, Элизабет.***
Луи ждал позднего вечера с нетерпением. Впервые за ужином он не выпускал из рук телефон, ожидая, когда экран засветится от нового уведомления. «Приходи ко мне», или «Я уже у твоего окна», или «Встретимся через десять минут у сквера», или… Но ничего не было. Только запеченная белая рыба без костей, звон серебряных вилок о фарфоровые тарелки и рассказы мистера Грэга о замене кардана для его авто. Луи снова лежал поперёк кровати и пронзал уже тёмный, слегка бордовый от неизвестного уличного свечения потолок. Гул проезжающих мимо дома машин, разводящих грязь и слякоть у тротура, попсовая музыка за толстой бетонной стеной и гудение включенного ноутбука не давали Луи сосредоточиться на своём ожидании и, казалось, даже замедляли и без того неторопливое время. Но тут из динамиков ноутбука раздался звук уведомления. На почту пришло письмо. Спам или рассылка, — подумал Луи, но приподнял голову, и лицо его озарилось ярким свечением. — Это что, шутка какая-то? — усмехнулся Луи, не веря собственным глазам, и приподнялся на локтях. Некто от имени Лондонской Футбольной Академии* прислал письмо, где ясными словами и короткими фразами приглашал Луи Уильяма Томлинсона перевестись на бюджетную основу для получения навыков и обретения возможностей. После официального письма со штампом и подписью прикладывается текст от имени Саймона Филлипа Коуэлла. Тема: набор в команду. Текст: «Приветствую тебя, юный футболист. Сейчас активно идёт новый набор в мою команду будущих победителей, и я на протяжении пары месяцев активно просматривал все проходящие игры и матчи среди старших школ, чтобы отыскать лучших ребят и пригласить вступить в наш дружный и большой футбольный клуб. Именно поэтому я пишу тебе. Очень впечатлён прошлой игрой на «Кимпоут»**. Твой решающий гол в последние секунды тайма выбил мне почву из-под ног. Именно поэтому я не скуплюсь на предложениях и оставляю место единственного лидера команды за тобой. Искренне надеюсь на твой отклик, основной тренер ЛФА Саймон Филлип Коуэлл.» Луи трижды перечитал письмо, перепроверил адрес академии и существование Саймона. И только после того, как перед ним на главной странице вбитого в браузер сайта ЛФА открылась фотография щетинистого загорелого мужчины накаченного телосложения с полукруглыми бровями и пробивающейся сквозь темный волос сединой, Луи прикрыл распахнутый от удивления и неверия рот рукой. — Да вы гоните! — заявил фотографии Луи и не нашёл в себе сил, чтобы подняться с прогнувшейся под ним кровати. Мечта всей его жизни готова осуществиться, и Луи сгорал внутри от восторга и нетерпения. Он вскочил с места и вцепился в мирно висящую на стене футболку с числом двадцать восемь на спине, затем скомкал её в руках, от закипающей злобы бросил на пол и со всей ненавистью принялся топтать так, что в гостиной под ним затанцевала люстра. Лидерство, которого он так давно ждал и так страсно добивался; бюджетное место в самой известной футбольной академии соединенного королевства; возможности и перспективы, что были запредельны и несбыточны буквально пару минут назад, — все это теперь реально для Луи, стоит лишь подписать перевод в другое заведение, забрать со школы документы и с корнями перебраться в Лондон. Но… Телефон в заднем кармане джинс завибрировал. Луи все ещё дрожащими от эйфории руками достал его и чуть даже не уронил на пол. От кого: Гарри «Ты готов для поздне-вечернего сюрприза? ;) К полуночи выходи на детскую площадку и займи мне качель. хх» 10:58 p.m. … если он переедет, то потеряет Гарри. Зато исполнит свою заветную мечту. А Если останется, то продолжит быть неудачником, учиться в обычной школе и страдать от непонятной любви к не менее непонятному Гарри. Луи снова закурил. Время едва успело перевалить за одиннадцать, а тёплый шарф уже охомутал тонкую бледную шею, а джинсовая куртка с белым, словно этот выпавший снег, мехом на внутренней стороне облегала каждую напряженную мышцу. Серая ткань домашних штанов с пятном от клубничного джема на кармане была припорошена крохотными каплями мгновенно тающих при соприкосновении с телом снежинок, что не желали впитываться в мягкую ткань. Луи отряхнул беспечно висящую на тросах качель и присел на промерзший пластик. Клубы теплого никотинового смога комкались под покрасневшим ровным носом и мучительно долго растворялись в прохладе вечера, как и радость, что буквально минуты назад переполняла душу Луи. Юноша помутнел, дугообразные брови нахмурились над налившимися свинцом веками. Глаза картинно закрывались от ощущения бездействия. Луи не знал, как ему поступить. С одной стороны, уже распахнутые для тебя двери, а с другой стороны, стоит он — виновник всех твоих сомнений. Любовь — самое сильное чувство во вселенной. Ничто, как любовь, не вразумит тебя на сумасшедшие поступки, не повелит ослушаться разум и последовать за полыхающими чувствами, не опьянит до полной потери рассудка. И только любовь управляет человеком, когда он отворачивается от ведущих в светлое будущее дорог ради одного лишь желанного прикосновения любимого человека. И никакие цели и мечты уже не кажутся так важны, когда рядом тот, от робкого взгляда которого в собственном расширяются зрачки шире, чем у заядлого наркомана; тот, от прикосновения мягких подушечек пальцев которого по коже пробегают миллионы, нет, миллиарды трусливых мурашек; и тот, кто в эту минуту неодобрительно, но с пресловутой заботливой улыбкой помотает головой и пожертвует собственными желаниями, лишь бы вразумить тебя и перенаправить на правильный путь. Ведь любить — значит уметь отпустить в нужный момент, подставить свою грудь на поражение, когда чужая слаба. И Луи знал, что, реши он остаться, Гарри неодобрительно бы мотнул головой и его же рукой без его же воли подписал соглашение на перевод. Хоть Луи и не был уверен, чувствует ли Гарри хотя бы что-то близкое тому, что полыхает в груди Луи ежеминутно, ежесекундно, каждое мгновение его жизни при мысли о нем, но знал точно, что Гарри не дал бы ему упустить такой шанс. Но Гарри чувствовал, притом слишком отчётливо чувствовал что-то ликующее на душе, разливающее словно из графина тёплые чувства по всему промерзшему телу при виде в морозный вечер задумчивого лица Луи. Парень сидел на качели и выпускал сигаретный дым прямо в небо, тем самым словно распугивая снежные тучи, чтобы поскорее увидеть звезды. Снег под ногами Гарри хрустел и проминался, формируясь в ровные идентичные друг другу следы. Тёплый пар покидал тело через разомкнутые розовые губы и устремлялся в бесконечное небо, навстречу неизвестности. — Чего грустишь? — раздался звонкий голос рядом, и Луи перевёл с расчищенного от туч неба взгляд на силуэт перед собой. Гарри стоял в домашней одежде под накинутым чёрным пальто и улыбался, спрятав огромные ладони в теплых карманах, а на рукаве висел на тонких шнурках цвета умбры крафтовый пакет. И все мысли об академии резко перешли на второстепенный план. Ведь выглядел Гарри потрясающе с покрасневшими щеками и кончиком носа и в этих широких штанах с повторяющимся рисунком пёсиков. А витиеватые кудри принимали в свои просторы местами падающие мелкие снежинки, и от того каштановые локоны поблестывали при ярком свете фонарных столбов. — Уже не грущу, — завороженный, не в силах отвести туманный взгляд от высокой фигуры, отозвался Луи. Гарри присел на соседнюю качель так, что локти их теперь соприкасались. — А то я тебе обещанный сюрприз принёс. — Гарри поднял в воздух зашуршавший пакет, и только тогда голубой взгляд сумел оторваться от аккуратных черт замерзшего лица напротив. Гарри передал пакет Луи, и шатен шустро вытянул из него жёлтый, почти солнечный свитер, свитый из шерстяных ниток, местами бракованно обесцвеченных почти до белизны. И на груди его был вышит Санта Клаус в коричневой — именно коричневой, а не алой — шляпе. Луи задержал дыхание от восторга. Обычный дешёвый свитер ужасного качества из эконом-магазина, но его подарил Гарри, как и говорил в день рождения Луи. И только сейчас Томлинсон понял, что Гарри сидит в точно таком же, только с укуренным оленем. Не раздумывая, утерев незаметную для Гарри влагу, что собралась у кончиков глаз, он стянул с себя джинсовку и поверх футболки надел свитер так, что под ним все еле слышно затрещало от наэлектризованности. — Это потрясающе, — отозвался Луи на одном выдохе и оглянул себя со всем восторгом, утонувшим в глубине глаз морской пучины. Затем он вновь вернулся к Гарри. — Спасибо тебе. Это самый лучший подарок из тех, что я когда-либо получал. — Да ладно тебе. Я просто хотел сделать тебе приятно… — начал Гарри, но Луи его перебил: — А помнишь, я обещал сказать тебе, какой звездой я стану, когда умру? И уже не имели абсолютно никакого значения ни письмо из академии, ни истории о промахах игрока с числом 28 на спине. — Да? — невразумленно отозвался Гарри и принял невозмутимый вид. — И какой? — Я буду той звездой, Гарри, что будет тебе освещать путь каждый раз, когда ты столкнешься со тьмой. Гарри вслушался в слова и медленно повернул голову в сторону Луи. И теперь они смотрели друг на друга, а клубы пара, что вырывались через потресканные и приоткрытые губы обоих, уже смешивались, как йогурт и джем, как кофе и молоко — безвозвратно и навсегда. — И когда ты покинешь этот мир через много-много лет после моей смерти, я буду сопровождать тебя на небо и продолжу служить тебе до тех пор, пока я не взорвусь сверхновой. Но даже тогда моё свечение будет посвящено только тебе. И никому больше, пока не случится всегалактический взрыв. Когда я умру, я буду твоей звездой, Гарри. Кудрявый юноша не верил собственным ушам, что горели от ночного мороза. Но горение это не было сравнимо с тем огнём, что полыхал сейчас на его душе. Таких романтичных слов он не слышал в свое время даже от девушек. И сейчас ощутил, как быстро бьётся его сердце в предвкушении чего-то желанного. Голубые глаза блестели от нахлынувшей печали. А зелёные напротив справлялись с беспорядочно то увеличивающимся, то уменьшающимися зрачками. И Луи решил: либо сейчас, либо никогда. Блики в зелёных глазах танцевали, и Гарри не мешал им даже своим морганием. Он просто смотрел, как медленно, но в тоже время так быстро приближается к нему лицо Луи с соседней качели. Одно мгновение, и тепло чужих губ накрыло губы Гарри. Такие мягкие и замерзшие, но в то же время необычайно горячие. Но поцелуй получился слишком мокрым и смазанным: Луи упал с качели прямо в грязный снег, проводя губами вдоль подбородка Гарри и оставляя на нем влажную полосу. Стайлс замер. На мгновение он ощутил прилив сил, биение собственного сердца будто остановилось, а в разрывающемся от переизбытка приятных чувств организме произошел необратимый переворот. И что-то сладкое на своих губах — послевкусие губ Луи со вкусом фильтра вишневых сигарет. Снизу раздался смех, будто пробуждающая ото сна трель. Луи лежал в снегу под качающейся из стороны в сторону уже пустой качелью и смеялся. То ли от поступающего вразумления, что он только что натворил, то ли от своего неуклюжего падения. Гарри засмеялся в унисон с ним, но все еще чувствовал нависшую в миг неловкость в воздухе. Луи попытался скорее подняться и ухватился за край чужой качели, но вместо этого неожиданно повалил Гарри за собой. Стайлс ощутил невидимый пинок в грудь, сменив гримасу неуверенной радости на испуганную, и, маша руками в разные стороны, завалился с грохотом рядом с Луи. Очередная неловкость. И они снова оба хихикают, лёжа на спинах в мокром снегу. Но смех со стороны Гарри так медленно утихает, а затем вовсе замолкает. Вслед за ним замолкает и Луи. Шатена окутал страх, что он только что испортил то, что не успел и начать. А тело Гарри завербовала смелость, и он молча принялся вставать. Но вместо этого только приподнялся и едва коснулся мокрой ладонью обнаженного участка чужой шеи и так смело и осторожно поцеловал Луи в ответ.Однажды мы распутаем веревки злого кукловода И сбежим в чудесный мир под названием «Свобода». Железный замок о камень вмиг разобьется, И я не испугаюсь больше, когда ладонь твоя моей коснется.
***