О чём молчат

      Эвелина помнит, как сломала свой первый меч. Оружие в сущности было пустяковым: лёгкий сплав, тонкий эфес, короткое, элегантно изогнутое лезвие. Такой, что удобно ложится в руку, легко рассекает воздух, хвастает драгоценными камешками и не предполагает никакого вреда. Она помнит, как сломала его, конечно, помнит. В засаде должны были оказаться разбойники. Она не должна была увязаться за людьми отца, и уж точно — не в авангард.       В авангарде Эвелины и не было. Леди Тревельян неграциозно угодила в капкан, добротный, и осталась на опушке леса, вцепившись в ногу, изнывая и покачиваясь из стороны в сторону, как будто это нехитрое действо могло принести утешение.       — Отец меня несколько месяцев не выпускал из поместья.       — И ты не сбежала?       — Ха! Моя нога было похожа на кровяные лоскуты! Повезло только, что не на медведя ставили, а на нагов и фенеков. Ни кости, ни ноги бы не осталось. Вряд ли ваш доблестный инквизитор угодила бы тогда на конклав.        — Вот так один вероломный капкан способен погубить весь Тедас, — подхватил Варрик, и они, не сговариваясь, чокнулись дубовыми кружками.       Когда Эвелина впервые увидела храмовников, их мечи её поразили. Простые, самые обычные. Прямое длинное острие, размеченное царапинами и зазубринами, видавшее виды. Никакой инкрустации на ручке, лишь тугие обмотки из кожи, протёртой крепкими хватками. Очень грубо, некрасиво и неизящно, но кто думал об этом.       — Главное, как этот меч служит, — поделился сэр Роланд, сидя у костра, пока над пламенем томилась похлёбка. — Важно равновесие, а также сплав. Металл покрепче. И мышц побольше, чтобы этим мечом махать, — засмеялся он, оглядывая девчонку.       И правда, — подумала Эвелина с тоской, ощупывая вялые плечи. Крепости ей не хватает. Ни в теле, ни в духе.       Храмовник вздохнул.       — Ну что ты так смотришь, побитой мабари? Утром потренируемся. Но тебе нужно что-нибудь понадежнее, чем эта чесалка для рогов. Тал-васготы тебя засмеют.       От мечей, в конце концов, проку не нашлось — кинжалы оказались сподручнее. Ещё короче, чем первый меч, но крепче и надёжней. Плотнее в рукояти и лезвии. Стремительней в замахе, как только усвоишь, как вести руку. С щитом возиться не приходилось — какой щит, когда по кинжалу в руке, какая защита, когда можно нападать до того, как придётся обороняться.       Чужие удары, конечно, приходились телу. Оружие нужно успевать скрестить, выдержать давление, чтобы дать отпор. Получалось не всегда, но для того нужны тренировки. Важна скорость и гибкость мышц. Защищать ей нужно только себя.       Леди Тревельян, ныне достопочтенный Инквизитор, восседает на троне, терпеливо выслушивает монотонные увещевания послов и вспоминает тот звук, который издал её глупый клинок, ломаясь, как оловянная ложка. Разломался с хрустом, быстрым и хлёстким. Раскололся на некрасивые, неправильные обломки, каждый из которых почему-то казался краеугольным.       Эвелина рыдала навзрыд, — потому что нога горела пламенем, потому что страшно было безумно, потому что её прекрасная игрушка оказалась просто игрушкой. Обманкой.       — Уймись, глупая девчонка! — рыкнул отец. Смягчился, притягивая к себе, когда нога была смазана и перебинтована. — Воин не влюбляется в своей меч. Меч — это только оружие.       Оружие можно заменить. Значит, ничего надёжного в этом нет, усваивает она.       После, по приказу отца, для леди Тревельян, его любимой дочери, было выковано ещё много клинков. Они забавляли, развлекали, обучали с собой обращаться. И, безусловно, — надолго в оружейной не задерживались.       Варрик носится со своим арбалетом до смешного: смазывает петли, полирует древко. Тщательно перебирает стрелы и собственными руками прикрепляет оперение, если выдаётся время. Эвелина, застав его за этим делом в пустой, уютно натопленной оружейной, освещаемой лишь огнищем, смеётся, мягко и приязненно.       — Что ты так возишься, — выпытывает она, подсаживаясь рядом прямиком на колоду. — Это же просто арбалет.       — Бьянка не просто арбалет, детка, — уверяет Варрик по-отечески и улыбается гордо, сдвинув затвор. — Это искусство.       Опираясь о колени, Тревельян улыбается в ответ.       — И ты её ни на что не променяешь?       — Скорее лишусь правой руки, чем позволю её отнять.       Эвелина довольно хмыкает. Понять Варрика и его трепетную заботу сложно, не зная полной картины, но эти пропуски он не намерен заполнять честностью, значит, она не станет давить. Даже если не до конца понимает природу этого чувства. Ей кажется, там — что-то важное, стоящее того, чтобы ковырнуть ногтём, рассмотреть поближе, посмаковать мысль и соорудить из неё что-то своё. Но Варрик отшучивается, она согласно кивает, а он с благодарностью делает вид, будто она поверила.       Отец говорил ей: не влюбляйся в свой меч, Эвелина. Меч должен тебя защищать. Рано или поздно он сломается, выполнив своё предназначение, и тебе придётся взять другой. Без сожалений. Бери то, что тебе нужно. Меч — орудие, оно выполняет свой долг, оно заменяемо. Расходный материал. По-другому, девочка, не бывает.       Ты не прав, отец, — решает Тревельян, будучи Инквизитором полгода как. Она опирается о каменную ограду стены, выходящую во внутренний двор, и скрещивает ноги в голенях. Эвелина накрывает ладонями локти, силуэтом заслоняя откровенно палящее солнце, и смотрит, не отрываясь. Во внутреннем дворе доблестный командир армии собственноручно тренирует новобранцев.       Каллен — надёжен. Он — скала, ограждающая своих людей, он — опора, на которую они рассчитывают. Он твёрд подобно драконьему камню, и его решимость сверкает так же ярко, как и красный кристалл на свету.       — Каково это было, воспитываться среди храмовников?       Каллен отвечает не сразу. Он поджимает губы, избегает смотреть в глаза. Она уговаривает его выпить ещё по кружке пряного, тёплого вина, пока он не размякает немного. Тогда он хмыкает, бросает быстрый взгляд и шевелит угли в камине, и их шорох и треск поленьев впутывается в его низкий голос:       — С тех пор, как мне исполнилось восемь, я попеременно слышал: запомни, Каллен, ты — меч.       Он хмыкает и мрачновато улыбается, глядя в огонь. Ворочает кочергой, продолжая, как мантру, заученную наизусть за годы внушений:       — Ты меч для магов, которые стали одержимыми. Ты щит для народа, который обязуешься защищать. Людей — от магов, магов — от самих себя. Долг превыше всего. Долг — выше тебя самого. Не позволяй своим слабостям вставать у тебя на пути.       Эвелину это трогает. Задевает глубже и сильнее, чем она предполагала. В голове зарождаются новые вопросы для Варрика, — насчёт его оружия и почему оно незаменимо, насчёт имени, ему данного, — но это всё потом. Она тянется к Каллену, тянется укрыть собой, жёсткой в мышцах, поверхностной в решениях, не дотягивающей до него совсем. Она упрямо качает головой, пока Каллен не трогает её за плечо, и лицо его, открытое и честное, не выглядит взволнованным. Тревельян жмурится, не показывая глаз, целует торопливо куда-то в плечо и клянётся:       — Ты — один такой.