О чём молчат

      Гнусные тевинтерские прихвостни магии добра не заслуживают, — улавливает Дориан, бредя по разбитому двору Скайхолда, который они только-только начинают обживать, и усмехается. Извилисто, — думает он. Капля восхищения проскальзывает в мыслях, ведь проклятия и неприязнь, опасливо скалящиеся ему в спину, не прекращают обрастать не слыханными ранее виньетками. Не больно самобытными, но и сама идея — давно не нова; значение играет лишь какую маску она найдёт на этот раз. Орлесианцы бы оценили сполна.       — Что это за шрам? Он старый.       — Руди её звали, — смеётся Тревельян, перехватывая пальцы Дориана. — Полное имя было каким-то совершенно непроизносимым. Я при всех отказался танцевать с ней, а потом она пырнула меня ножом для резки масла. После того, правда, как я станцевал с Марианной. И выпил бокалов пять вина.       Дориан ошарашенно фыркает и усмехается.       — Вопиющее безобразие! Милорд Тревельян, гнусный сердцеед, — подначивает он. — Похоже, званые вечера у тебя дома скучать не заставляли.       На что Максвелл доверительно делится, отвечая совсем невпопад:       — Вино было отвратительным.       Макс задумчиво глядит на балдахин и, вероятно, придаётся воспоминаниям. Дориан рассматривает его лицо и пытается представить: вот он сам, Дориан Павус, приглашает его на танец. Вот ему отказывают, галантно и грациозно. Вот лорд Тревельян, рассыпающийся в обольстительных улыбках, кружит по залу очаровательную леди Марианну, дочь какого-нибудь состоятельного купца, разодетую в шелка и напудренную так, что нос щекочет. Но милорд Максвелл, младший из рода Тревельян, в этих мыслях улыбается именно ей. К её уху он склоняется шептать всякие глупости, её тонкую кожу теплит мерным дыханием, и самое отвратительное в этом всём то, как легко этот образ оживает.       — …иан. Дориан?       Дориан поворачивает голову. Он моргает, и паршивые картины рассеиваются; вместо них предстаёт лицо Макса, устремившего свой взгляд на него. Дориан улыбается, широко и усердно, подтягиваясь на локтях ближе.       Неудобные факты принято скрывать. Дориан всё ждёт, когда он сам станет таковым. Когда ему дадут понять, что он таковым является, потому что что удобного может быть в таких отношениях? — но, положа руку на сердце, Дориану по душе всё. В этом, возможно, и кроется опасность. То, что впоследствии может перерасти в проблему. Липкое опасение снедает настырно и заглатывает целиком тем глубже, чем крепче он привязывается к Инквизитору. Тем отчётливее слышен этот паскудный, отвратительно известный звук.       Оглушительный треск, с которым раскраивается его сердце.       Вечерняя трапеза в главной зале — это тусклый свет факелов под текучими сводами, черничные завесы тени, череда орлесианского дворянства, обгладывающая свежие сплетни за кубком белого вина. Серебряные блюда с пищей, душистым мясом с вертела и паркими овощами. Повара Скайхолда своё дело знают прекрасно, поставки продуктов дополняются из запасов покровителей и дружественных Инквизиции домов; но по-настоящему сочной частью вечера считается та, где милорд Инквизитор не только почтил своим присутствием гостей, но и остался после. На бокал-другой десертного вина и какой-нибудь очаровательно пустой разговор.       Дориан смотрит на него и, к досаде своей, не может оторваться. Вальяжные жесты, обворожительные улыбки и глубокий, приглушённый смех, размеренный и выверенный. Дориану он такой нравится. За таким Максвеллом легко углядеть лорда Тревельяна, достойного сына банна Тревельяна; милорда Инквизитора, удерживающего в своей хватке цепко, но ласково. Таким Максвеллом любуются гости, таким Максвеллом как никогда гордится Жозефина и пренебрегает Кассандра; но Дориан отвлекается, засматривается и пропускает момент, когда Максвелл задевает его взглядом. Тревельян выслушивает речи, обращённые в его сторону, немедля чинно кланяется дамам в золоченых масках, приводя тех в восторг, и близится к нему, провожаемый любопытными глазами и перешептываниями. Дориан назидательно цокает языком и усмехается заблаговременно, самой обаятельной из своих улыбок.       — Инквизитор привлекает слишком много внимания.       Максвелл становится так близко, что распахнутые полы его плаща цепляют предплечье Дориана. Тревельян смотрит в глаза, внимая. Он улыбается, лукаво, мягко и приязненно. Он наклоняется ближе и, поднимая ладонь Дориана, целует тыльную сторону, не отводя глаз.       — Не так много, как тевинтерский маг, весь вечер засматривающийся на главу Инквизиции.       Извилисто, — хмыкает Дориан, наслаждаясь теплым прикосновением. Но вслух признаётся:       — И вправду. Я слишком хорош собой, чтобы не заметить меня среди этой безвкусной своры.       Тревельян смеётся. Он наклоняется к уху, и Дориан замечает взгляды, направленные на них, купается в остром внимании, и гордости его это льстит. Тревельян с усердием шепчет на ухо всякую нелепицу, его дыхание сбивчивое. Низкий голос опаляет кожу за ухом, и Дориан поводит плечами. Тянущее чувство в груди волнует, и Дориан склоняет голову, прикрывая глаза, жадно впитывая ощущение. Он усмехается: вся эта публика и представить себе не может, как бессовестно милорд Тревельян водит их за носы. О каких глупостях Максвелл шепчет, в которых ни пошлого, ни заискивающего ничего нет.       Дориан позволяет быть втянутым в это представление. Он приобнимает Тревельяна под локоть, смещается ближе, позволяет улыбке блуждать по губам. Терпеливо выслушивает бессвязную историю про нагов и охотников, краем глаза замечая, как у двери в кабинет дипломата Жозефина замирает с плохо скрываемым потрясением. Она вертит головой, оглядываясь. Их посол растерянно улыбается, когда свора орлесианцев настойчиво подступает с фланга.       Макс отстраняется на дюйм. Он оборачивается, впрочем, положение тела не меняя. Удовлетворившись увиденным, Тревельян отступает и кивает в сторону парадных дверей.       — Не составите компанию, лорд Павус?       Дориан улыбается, шутливо поклоняясь.       — Всенепременно, господин Инквизитор.       Прохладный воздух во дворе принимает в распростёртые объятия. Дориан вдыхает с наслаждением, пока они спускаются по ступеням под заинтересованные взгляды встречных дозорных, пересекают не спеша двор, держась так близко, что оголённым плечом Дориан чувствует грубоватую кожу куртки. Дориан поглядывает на Тревельяна с интересом, гадая, куда его ведут; Макс ловит его взгляд и улыбается, как будто всё ещё на приёме, и протягивая ему руку, ведёт за собой по ступеням у торца таверны, вверх на окружную стену.       — Ты сегодня на редкость тихий, — замечает Макс.       Он останавливается у баррикад, опирается о холодный камень и притягивает Дориана за пояс к себе. Дориан хмыкает, цепляясь ладонями за спину.       — А ты на редкость показателен в своих действиях, Инквизитор, — он проглатывает смех Максвелла дрожью, перекинувшуюся из груди к его телу, и щурится. — К чему это представление?       Тревельян пожимает плечами. Улыбка никуда не девается. Максвелл поднимает ладонь и проводит пальцами по виску Дориана, задевая волосы.       — Не смогу спокойно спать ночью, если не дам повод для сплетен.       Дориан смеётся.       — О, повод у них найдётся, да. Гнусный тевинтерский маг охмурил доблестного Инквизитора своей паскудной магией крови.       Максвелл улыбается.       — Тогда придётся каждому из них рассказать, что магия крови здесь не причём.       — Как можно? Ты разобьешь им сердце.       Максвелл хмыкает.       — Зато твоё останется целым. Они переживут.       Дориан думает, нечестно это — бить ниже пояса. Ещё срочно нужно выпить, решает он. Из открытых окон таверны слышатся звонкие переливы лютни, и внутри всё отзывается в унисон; возможно, только возможно, — сердцу его ничего не грозит.       Милорд Тревельян несерьёзен — улыбается слишком часто, порой не к месту. Он плутоват и своеволен, критичность ситуации редко пугает его шутливый настрой. Максвелл на важные вопросы отвечает играючи. Каллен нервничает и злится, но такие манеры приводят в восторг Жозефину, вынуждают Вивьен одобрительно хмыкать, и он прекрасно знает о каждом из них, потому что никто здесь, в Инквизиции, кажется, особо своего расположения к нему не скрывает.       — То, что Каллен злиться, можно назвать расположением? — уточняет Тревельян.       Дориан в ответ улыбается, склоняя голову.       — О, дорогой мой Инквизитор, он просто так выражает свою привязанность. Будь уверен.       — Неужели?       — Элегантность мабари. Истинный ферелденец, твой командор. Я бы не переживал об этом, будь я на твоём месте.       Максвелл кивает. Гомон голосов шумит в стороне, неразборчивые и неважные переговоры караульных Лелианы, снующих на подступе к замку, вторят мерным шелестом. Дориан думает, что чувствовал бы там себя уютней; здесь же, на стене, в темноте, наедине с Инквизитором, когда тот улыбается и заглядывает в глаза, кажется, будто с него лоскутами стягивают кожу — заглянуть поглубже. Дориан кривится, ненароком представив себе это зрелище, и Максвелл склоняет голову, заинтересованный:       — Что такое? — он усмехается заговорщицки, укладывая ладонь Дориану на щёку и потирая большим пальцем. — Смею надеется, ты так грозно хмуришься не потому, что я тебе опротивел.       Дориан льнёт к теплой руке, хотя та грубовата и мозолиста. Не опротивел, — думает он, обречённо прикрывая глаза. Он утыкается губами в ладонь, влажную и горячую, — напротив. И это пугает тем больше, чем крепнет.       — Дориан?       В голосе звучит скрываемое беспокойство, но Дориан всё равно его слышит. Он улыбается, удивляется, как на него накатила меланхолия, чего давно не случалось, и перехватывает руку Тревельяна своей.       — Пойдём, Инквизитор. Будем гулять по стене, пока я не утомлю тебя похабными историями о балах в Минратоусе.       Они бы пришли в бешенство, — смеётся про себя Дориан. Лорд Тревельян склоняет перед ним колени и целует неприкрытое бедро. Дориан путает пальцы в густых волосах, прорежает пряди копотливо и трепетно; короткие волоски рябью щекочут кожу, когда ладонь оглаживает бритый затылок. Макс поднимает глаза; его губы — калёное железо, взгляд жалит не меньше. Дориан забывает мысль — о том, что они не поймут, — его заглатывает нежность, которую он научается не бояться. Максвелл трётся щекой о него и весь походит на преданного мабари, коим он в детстве был обделен; Дориан обнимает ладонью твёрдую скулу и тянет Макса ближе к лицу. Бесподобно, — с восторгом думает он, прижимаясь губами к губам. Возможно, отчасти они и правы — какой подвиг нужно совершить, чтобы заслужить такое?       Во рту, почему-то, пересыхает.       Такое — такое впервые. Внутри всё поёт и отзывается трепетом, тянется навстречу и находит отклик. Нет, они никогда не поймут. Лучше него, достойней и чувственней, никого из живущих не найдётся. И не стану искать, — понимает Дориан. Опасная мысль, в незнании, что может случится дальше, каким будет «после». Впрочем, она отлетает, когда Макс обнимает за плечи. Что бы ни было, — говорит он, — об этом жалеть я не стану.