Однажды — все равно что никогда

Обжиться в Праге не составило ему труда. Первое время его занимали дела с бюрократией, привыкание, адаптация среди сверстников — ничего нового. Даня умел так глубоко и с азартом погружаться в чужую жизнь, что часто опрометчиво забывал про свою. Это был живой и громкий город, который сразу показался ему грязным. Ленивые чехи, хоть и являясь по факту европейцами, не потеряли своей славянской привычки откладывать все на потом. Даня гулял по Праге, как первооткрыватель, но мысли его постоянно возвращались к планам, которые хотелось осуществить в первую очередь. Учеба, как всегда, давалась ему легко и без напрягов, поэтому он быстро потерял к ней интерес, пиная хуи большую часть времени и компенсируя это периодическими погружениями в зубрежку каждую неделю. В основном его заботили дела друзей и недоделанные проекты. С тех пор, как Егор и КО придали важность его скиллам в анимации и монтаже, он тоже перестал считать это обычным хобби, вместо этого начиная по-настоящему прикладывать усилия. Даня не спал ночами, прорабатывая сюжеты для новых мультиков и искренне ненавидел себя за то, что не мог сделать лучше. Ему катастрофически не хватало навыков — знаете, так бывает, когда ты уже видишь, что можно пиздатее, но ещё не знаешь как. В первую очередь он страстно желал услышать одобрение Миши. Через пару дней после первого знакомства они встретились снова, когда Кшиштовский залетел в студию с раскинутыми в стороны руками и словами «Бухаем, товарищи». В расслабленном состоянии Миша действительно оказался приветливым и смешливым парнем, выдающим каламбуры, со сверкающими живыми глазами. Тогда он только закончил новый сценарий для следующего небольшого видео, и все страшно обрадовались его появлению, как будто второму пришествию. Было видно, что, несмотря на все колкие подъебы, Мишу в компании очень ценили. — Привет. Мы как-то нормально не познакомились, — тихо поздоровался Даня, когда Руслан отвлёк всех очередной нотацией. — Я Даня. Миша улыбнулся и пожал ему руку. — Миша, но все зовут меня бить чехлам ебало. Даня глупо хохотнул и не нашёл, что ещё можно сказать, чтобы не попасть перед ним впросак. Всю оставшуюся ночь они разбирали по полочкам мишин текст, Егор как обычно громко кричал, а Дане даже удалось предложить несколько действительно стоящих идей, за что он собой очень гордился. Следя за Мишей, Даня заметил, что тот с трепетом относился к своим работам, резко реагируя на критику. Он был обидчивым творцом, который, Даня был уверен, никогда не хотел работать на большую аудиторию, к которой стремились ребята. Позже выяснилось, что в этом и состоял главный конфликт, лежащий у корней всего. Ближе к пяти утра, когда все, измотанные, собрались лечь спать прямо на пол, Даня все никак не мог успокоиться. Его переполняли эмоции и восторг, который обычно случается испытывать перед каким-то важным хорошим событием. Он долго не мог найти себе места, обдумывая сегодняшний вечер, а потом решил выйти перекурить. В Москве он пассивно осуждал курение и всех своих курящих знакомых, но перед отъездом вдруг втянулся и увидел в этом неплохой институт социализации. Проще всего было познакомиться с новыми людьми, стреляя у них в курилке. Сиги в Чехии стоили в три раза дороже, но он все равно покупал красные ЛакиСтрайк, надеясь заработать себе репутацию хипстера. Однажды он стрельнул их какому-то бомжу в парке и был уверен, что тот его зауважал. Даня вышел на балкон, затянулся и взглянул на чистое ночное небо. В тот момент на него как будто свалилось тяжелое осознание — это не его дом, и стало вдруг невыносимо грустно. Огромное правдивое клише, но даже воздух показался ему другим — свежим, морозным. Матушка Россия никак не хотела отпускать его, черт тебя возьми, Путин. — Чего нос повесил, юнец? Миша подкрался сзади и открывал пачку Мальборо, застав Даню врасплох. — Да хуйня… — мутно ответил он и не нашёл слов, чтобы правильно выразить свою мысль. Миша зажег сигу, встал ближе и, будто прочитав его мысли, сказал: — Ты же здесь недавно, да? Даня кивнул. — Привыкнешь, не бойся. Прага — все равно что Москва, только русских больше, — пожал плечами Миша и улыбнулся. Дане не хотелось начинать разговор о том, что он и правда привык к переездам и для него чувство тоски по дому — в новинку. Это прозвучало бы как оправдание, будто ему не хотелось казаться перед всеми ними слабым. В лунном свете сцена казалась очень кинемотографичной и они оба ненадолго замолчали, оставляя пространство для размышлений. Даня задумался о том, чем здесь можно заниматься, чтобы не сдохнуть от скуки и ощущения непринадлежности, поэтому спросил: — А ты тут давно? Миша пожал плечами: — Восьмой год. И эта цифра показалось огромной. Даня знал, что Миша старше его лет на пять-шесть, но не мог представить, что этот человек, получается, совершенно из другого непонятного и чужого мира. Он больше не стал расспрашивать про жизнь, втайне опасаясь, что разочаруется в ответах. Так странно было осознавать, что прошло уже восемь лет, а Миша был сейчас здесь, с ним, как будто время в Праге текло быстрее. Как будто за восемь лет Миша не успел или не смог реализоваться — по крайней мере в тот момент это так выглядело. Это нагоняло ещё большую тоску, и Даня потушил сигарету, но не ушёл, вместо этого меняя тему на обсуждение абстрактного творчества. Миша заметно оживился и рассказывал о режиссуре со страстью, с которой обычно рассказывают о любимом деле. За ним, увлечённым разговором, было очень любопытно и приятно наблюдать. Кшиштовский затрагивал такие вещи, которые Даня знал и знал, что они хороши, но никогда не вдавался в подробности, как будто опасаясь смотреть на качественную и в каком-то смысле «элитарную» культуру. Они обсуждали Гая Ричи и Тарантино, Довлатова и Лимонова, и Даня едва мог поддержать разговор, в основном только кивая и смотря на Мишу огромными восторженными глазами. Ему захотелось знать об этом все, стать частью той группы ценителей прекрасного, которые устраивают ретроспективы Годара и пьют дорогое пиво. В основном потому что это тоже казалось ему очень романтичным, да и псевдоинтеллектуалы тогда были в моде. Позже они ещё много раз обсудят отношение к искусству и много раз его поменяют, но в тот момент Даня видел в Мише чуть ли не мессию, человека с экрана, рядом с которым хотелось разве что развесить уши. Они не заметили, как начало светать. У Дани оставалась последняя сигарета, у Миши они кончились вовсе. — Надо лечь, а то завтра будем, как овощи. Миша вздохнул: — Я бы покурил ещё. Даня задумался на пару мгновений, а потом запросто протянул ему последнюю, пожимая плечами: — Все равно я бросаю. На следующий день ему предстояло встать в обед и сесть за учебу, чтобы на фоне более прошаренных в чешском друзей не выглядеть полным идиотом и иметь возможность самому купить себе сиги. Он попрощался с Мишей и уехал домой, в пустом утреннем вагоне метро размышляя о том, как приемы, используемые в любимом мишином кинематографе, можно было бы переложить на собственную любительскую мультипликацию.