***
— Я говорил тебе не лезть на рожон? Говорил, что это может быть опасно? — отчитывал Закклай Эрвина, — Ну, и чего ты добился? — Отмены пятьдесят четвёртого закона? СМИ с утра твердят только об этом: Гонконг будет первой страной, где официально будут разрешены опыты с генетическим кодом человека. — Люди погибли. — Я знаю, — Эрвин отвел глаза, приподнимаясь на больничной койке, — Мне жаль. — Ты идиот? Ты хоть понимаешь, что ты мог быть на их месте? Это твою машину разорвало в клочки на парковке Джардин Хаус. — Я не мог поступить иначе. Если бы Лобов остался, даже твои министры не смогли бы протащить закон. Понимаешь? Сейчас у нас на руках все козыри. Что с Йегерем? — Сидит в своей Германии, ждёт вызова. Сформировал команду и готов к переговорам, так что, как только встанешь на ноги, можешь приступать к делу. — А Аккерман? Врач сказал, что он в порядке и уже выписался. — Ты про Лобовского крысеныша? С пятницы о нем не слышал, дал показания и свалил из больницы. Думаю, что он уже где-то на Карибах греет свою тощую жопу и засаживает симпатичной креолке. Я бы на его месте так и поступил. С его досье лучшего времени для побега не придумать — ты тут играешь в спящую красавицу под капельницами, Ханджи носится с Йегерем, а мне, если честно, просто насрать. — Черт! — выругался Смит, приподнявшись слишком резко и поморщившись от боли, — Дариус, он был нужен нам. Ты просто не представляешь, насколько он ценный кадр. Он стоит десятка. — Пффф, вот и наймешь десяток вместо него. — Могу я тебя попросить проверить, не пересекал ли он границу? У Майка есть копии всех его документов. Даже отпечатки пальцев. — Иногда ты меня пугаешь, Эрвин. Но, черт с тобой, я узнаю. Что говорят врачи? — Все хорошо, на мне все как на собаке заживает. Через два-три дня смогу отсюда выбраться, а через недельку можно будет снимать швы. Ну, и спасибо Ханджи и ее волшебным витаминам — регенерация космическая. — Вы же не?.. Эрвин ухмыльнулся и поднял руки: — Никаких нарушений закона. — Психопаты.***
Леви совсем потерял чувство времени, дни сменялись ночами, но он словно бы застыл в каком-то мгновении. В голове была полнейшая пустота, он все ждал момента, когда снова сможет почувствовать хоть что-то, и одновременно боялся его, потому что думал, что тогда его просто разорвет от боли и отчаянья. Когда умерла мать было трудно, но рядом был Кенни, он нагружал тренировками, раздавал бессмысленные указания, не давая Леви утонуть в болоте печали, и мало-помалу жизнь начала налаживаться. В приюте были Фарлан и Изабель, угрюмые воспитатели, стычки с другими детьми, тоска по Кенни и дому, быстро стала фоном, лейтмотивом всей жизни, и причиной по которой он никогда не обходил стороной Коулун-Сенчай. Сейчас же рядом не было никого, кто мог бы разделить его скорбь. В голове крутились события последних недель. Раз за разом он возвращался в день, когда вернувшись домой, застал растерянных друзей с пачками компромата. “Надо было просто сдаться полиции, найти хорошего адвоката, или попробовать сбежать, — думал Леви, — В конце-концов, пять-десять лет в тюрьме в обмен на целую жизнь, это не так много”. Или хотя бы позже… Он мог сказать Лобову, что провалился, взять вину на себя и, может, тогда он бы не тронул Фарлана и Изабель? И зачем он вообще позвал их на эту дурацкую вечеринку? Останься они дома, они были бы сейчас живы. Почему он послушал Эрвина, который отказался ехать на такси? Эрвин. Он тоже чуть не погиб из-за него. Чувство вины, словно кислота растекалось по венам, выжигая нутро. Один шаг в сторону, измени Леви хоть одно из своих решений, все было бы по-другому. Фарлан и Изабель были бы сейчас рядом. Он повторял себе как мантру: «Смирись, их больше нет, теперь ты один, научись с этим жить», но, каждый раз услышав на лестнице шаги, вздрагивал, и все его существо наполняла надежда — может быть все это глупая ошибка, страшный сон, от которого никак не можешь очнуться? В дверь деликатно постучали. Кто бы это ни был: соседи, коммунальные службы или иеговисты, Леви твердо решил, что не откроет. Стучали уже более требовательно, а буквально через пять минут дверь уже сотрясалась от чьих-то тяжелых кулаков. — Что за психопат? — раздраженно буркнул Леви, с твердым намерением расколотить рожу незваному гостю. Он резко распахнул дверь и отпрянул: на пороге стоял немного растрепанный Эрвин Смит. Так непривычно было видеть его в нормальной одежде — легких джинсах и белой хлопчатой рубашке с V-образным вырезом, чуть обнажавшем грудь. — Что… ты тут делаешь? — выдохнул Леви. — Хочу поговорить. — Проваливай, — Леви попытался захлопнуть дверь, но Смит успел выставить ногу, и слегка толкнув хозяина в грудь, проник в квартиру. Эрвин смотрел на Леви и не узнавал: от молодого мужчины, которого он брал на работу осталась лишь бледная тень — за эту неделю он похудел не меньше чем на одиннадцать фунтов, и без того острые скулы выдавались еще больше, под глазами залегли глубокие тени, но хуже всего был взгляд — мертвый, потухший. — Черт подери, Леви, что ты с собой творишь? — Какая тебе разница? — огрызнулся тот, — Я сказал — убирайся. — Какая разница? Ну, положим, ты все еще на меня работаешь, и я что-то не припомню, чтобы ты брал больничный или увольнялся. — Окей. Увольняюсь сейчас. Доволен? Вперед, на выход, — Леви попытался развернуть гостя к дверям, но тот даже не шелохнулся. — Леви, я просто хочу поговорить, — Эрвин опустил руку ему на плечо, от чего все тело словно прострелили электрическим током, а злость, как волна, лизнув последний раз берег, отхлынула, — Когда ты вообще ел последний раз? Леви развернулся и молча пошел на кухню, забравшись с ногами на диван, сел, обняв колени, как ребенок. Эрвин оглядел квартиру, он готов был поклясться, что дизайном занималась Изабель, только она могла выкрасить стены в цвета фуксии, завесить все сочными, яркими абстрактными картинами и с таким трепетом разводить живые цветы… Внезапно его сердце затопила тоска и глубокое чувство вины, и осторожно, присев на корточки перед Леви, он попытался заглянуть ему в глаза: — Мне так жаль… — Жаль? — злоба вернулась вновь, захлестывая сознание с новой силой, — Это все ты! Это ты должен был быть в той машине! Не они! Бессильная ярость затуманила разум, и Леви повалил Эрвина на пол, вцепившись в края рубашки принялся трясти: — Почему они? Какого черта мы не могли поехать на такси? Зачем ты вообще заставил меня пригласить их? Вся боль потери, чувство вины, ужаса перед будущим вдруг превратились в слова, и Леви бил ими наотмашь, продолжая трясти Эрвина за воротник, выкрикивая ему в лицо свою скорбь, свое отчаяние. Смит не сопротивлялся, и лишь когда Леви обмяк, вдруг резко подался вперед, подминая того под себя, словно бы обнимая всем телом, сжал плечи и принялся горячо шептать на ухо тихое “Прости меня, прости”. У Леви перехватило дыхание, флешбэком вернулись воспоминания о взрыве, о том, как там, на парковке, Смит точно так же придавил его к земле, защищая. Внутри словно сорвало плотину, Леви трясся всем телом, отчаянно пытаясь вырваться, продолжая осыпать его проклятиями, но чем больше он сопротивлялся, тем крепче сжимал его Эрвин, словно вновь пытался загородить собой от всего мира. Леви почувствовал на щеках горячую влагу и понял, что плачет. Срывая шлюзы, годами запрятанная боль переливалась через край. Он оплакивал мать, Кенни, Фарлана и Изабель, самого себя, а Эрвин продолжал сжимать его в объятиях, ласково нашептывая какие-то слова утешения. Наконец, обессилевший Леви провалился в забытье.