Афганский синдром

Торин всерьёз занялся поисками школы для Филиппа. Они прошли бесконечные тестирования, и в новомодных гимназиях, и в самых обычных общеобразовательных школах. Младшего мальчика тоже приходилось таскать с собой, мужчина опасался оставлять его дома одного. Кирилл вёл себя хорошо, спокойно сидел на скамейке в коридоре, пока дядюшка со старшим братом сидели в кабинете за закрытой дверью, где Фили проходил со-бе-се-до-ва-ни-е. Смысл этого длинного слова мелкий не понимал, но оно ему нравилось, солидное. А вот у старшего дела на этих самых собеседованиях обстояли плохо. Мальчик не умел читать, с замедленной реакцией отвечал на вопросы, не сразу понимал, что от него требуется. Больше всего экзаменаторы сердились на то, что Филипп относился ко всему безучастно. Он был каким-то вялым, не радовался, если отвечал правильно, но и не огорчался, если его ругали. Да, взрослые поступали совсем непедагогично и ругали маленького подготовишку. Торин сдерживался изо всех сил и сам не понимал, на кого ему сильнее хочется наорать. На мальчика, который производит такое неблагоприятное впечатление, на экзаменатора, который с кислой миной делает какие-то пометки у себя в блокноте или даже надавать оплеух себе самому, за свою полнейшую несостоятельность в простых, казалось бы, вопросах. - Вы бы, папаша, лучше развитием ребёнка занимались, он же у Вас отсталый, - без обиняков говорили ему в обычной школе. В гимназии или лицее формулировали мягче и аккуратнее: «Ваш мальчик ещё, наверное, не готов приступить к учёбе в нашем заведении. Попробуйте отдать его в школу на следующий год, а пока найдите хорошего репетитора». Дядюшка скрежетал зубами, выдавливал понимающую улыбку и уходил, хлопнув дверью. Его раздражало всё вокруг, утешали только детские ладошки в его руках, Филипп послушно протягивал ему руку, когда они шли домой, а Кирилл вцеплялся крепко и что-то болтал-рассказывал. Торин ловил себя на мысли, что мелкий действует ему на нервы всё меньше, он находил мальчишку всё более забавным и милым, но почему-то не хотел себе в этом признаваться. По привычке отгораживался от человеческих чувств. А потом всё-таки произошёл срыв. Та школа показалась Торину действительно неплохой, и он был бы рад отдать туда мальчика. Экзаменаторы тоже отличались от всей остальных, которых мужчина видел раньше. Более добрые и терпеливые, они не пугали мальчика строгими окриками, не подгоняли с принятием решения, ждали правильного ответа и задавали наводящие вопросы. Торину показалось, что на этот раз всё хорошо, что в этой школе племянник будет чувствовать себя комфортно и со временем научится всему тому, что не умел раньше. Оказалось, что мужчина ошибся. Вежливый экзаменатор ободряюще улыбнулся мальчику, отвёл дядюшку в сторонку и доверительно объяснил, что они никак не могут принять такого ученика. Пусть попробуют поступать через год, а пока с ребёнком надо серьёзно заниматься и беда даже не в том, что он не умеет читать, но он на самом деле очень отстаёт и не знает даже, что такое половина, не смог показать на картинке половину яблока и не понял, что от него требуется. Всё это было сказано вежливо, тон был полон сочувствия, и это добило гордого Торина. Он научился терпеть насмешки, хамство или откровенную грубость и злость, но с проявлениями человеческой доброты справляться ещё не умел. Сквозь зубы поблагодарил всех и распрощался, подхватил мальчишек и направился домой. Браться с трудом поспевали за его огромными шагами, чувствовали злобное настроение дяди и даже не пробовали разговаривать. Дома Торин сунул Кириллу игрушечную железную дорогу, которую они с Бильбо купили сразу после памятного визита комиссии из органов опеки, и велел тихо сидеть в комнате, играть и не мешаться. Мелкий послушно кивнул, не стал спорить и занялся игрушкой. Старшего Торин позвал на кухню и попытался объяснить ему понятие половины. Простейшее знание, которым ребёнок, оказывается, не владел, и это почему-то сильнее всего задело дядюшку. Разрезанное напополам яблоко, нарисованные на бумаге кружочки с чётким делением пополам, прикрытая полотенцем часть тарелки – всё это оказалось бесполезным. Торин попробовал налить воды в два стакана. Полный и половину, долго рассказывал племяннику, что это значит. Объяснял, это – целое, это – половина, вместе – полтора. Филипп начал, вроде, кивать головой, послушно повторял за мужчиной новые слова. Целое, половина, полтора. Потом Торин попросил ребёнка показать ему стакан, в котором была половина. На ребёнка снова напал ступор, он смотрел перед собой и ничего не говорил, может, не хотел, а, может, и вовсе не мог. Снова объяснения, уговоры вслух, повторы. Просьба показать. И опять ступор, и напуганное молчание. Торин не выдержал, всё-таки его нервы были не железные. Схватил наполненный наполовину стакан, широко размахнулся и плеснул всю воду в лицо мальчику. - Сколько воды я вылил на тебя? – рявкнул Торин и почему-то не удивился, когда услышал тихий ответ: «Половину стакана». Не удивился, только вот гадко ему стало и так совестно, кажется, ещё никогда в жизни так не было. Филипп смотрел на него большими глазами, и в его взгляде не было обиды или злости. От этого стало ещё хуже, если такое только возможно. - Прости, - хрипло попросил Торин, опустился рядом с ребёнком на колени, совсем не задумываясь, как выглядит этот жест, он просто хотел оказаться на одном уровне с племянником и посмотреть ему в глаза не сверху - вниз. – Пожалуйста, не сердись на меня. Я тебя очень прошу, прости. - Я не сержусь, - так же негромко ответил мальчик, скривился всё-таки, будто собирался плакать и часто шумно задышал. Мужчине захотелось завыть от собственного бессилия. Он осторожно снял с Филиппа мокрую футболку, вытер ему лицо рукавом своей рубашки, крепко обнял мальчика, прижал к себе, продолжая жалко бормотать: «Прости, я не хотел тебя обидеть и напугать». Из комнаты выглянул Кирилл, посмотрел удивлённо, подошёл к ним обоим и залопотал что-то непонятное, но, наверное, доброе. Филипп перестал кривиться, ещё пару раз вздохнул, а потом даже улыбнулся и стеснительно сказал: «Торин, а я теперь знаю, что такое половина». Повернулся к младшему братишке и объяснил: «Меня Торин учил». Взрослый и сильный, но сейчас растерянный бывший солдат снова мысленно взвыл, взял себя в руки, поочередно поцеловал обоих мальчиков и вышел в комнату за сухой футболкой для старшего. Мокрую они потом вместе повесели сушиться на горячую батарею, больше про учёбу не говорили, дядя весь день играл с племянниками в железную дорогу, самоотверженно пыхтел и фыркал, как настоящий паровоз, кричал: «вперёд», «назад» и «проезжай» и старался улыбаться. На душе у него скребли не кошки даже, а беспощадные тигры царапались. «Вот она какая, совесть» - с горькой усмешкой думал мужчина. Вечером в гости зашёл Бильбо, Торин попросил мальчишек накрыть на стол, он уже доверял им несложные действия по хозяйству, такие как расставить посуду и достать из буфета заварку. И, конечно, ему надо было переговорить с Хоботовым с глазу на глаз, чтобы дети их не услышали. Сбивчиво и торопливо он рассказал про сегодняшний день, про то, как обидел ребёнка, про то, каким злым и жестоким он может быть и как гадко теперь у него на душе. Друг всё внимательно выслушал, не стал ругать или оправдывать Торина, пообещал, что всё будет хорошо. И вспыльчивый старый солдат почему-то не взорвался на это обещание, как он делал нередко, не стал возражать, посмотрел на него с благодарностью. Все вместе они сели за стол, Бильбо внимательно посмотрел Филиппу в глаза и очень осторожно попросил: «Фили, я сегодня устал, налей мне, пожалуйста, водички. Половину кружки». Мальчик спокойно кивнул, налил воды из кувшина и принёс чашку Хоботову. Тот ласково потрепал мальчика по волосам и благодарно сказал: «Спасибо, мой хороший. Ты большой молодец». Филипп гордо окинул взглядом и Бильбо, и Торина, и младшего братишку, и все они совершенно искренне улыбнулись ему в ответ. Все неприятности были забыты, они весело пили чай с конфетами и малиновым вареньем, Кили рассказывал про школу, в которую они снова ходили на со-бе-се-до-ва-ни-е, Филипп иногда добавлял свои комментарии, и Хоботов вниательно слушал своих младших друзей. Ещё он думал о том, что надо будет серьёзно поговорить с Торином и убедить его отдать Филиппа в школу на следующий год, а не этой осенью. Уверить его, что в этом нет ничего плохого. И помочь научиться прощать самого себя. Просить прощения он уже, кажется научился. Но работы предстояло ещё очень много. - Это прекрасно, - тяжело, но еле слышно вздохнул Бильбо себе под нос. – Теперь всё будет хорошо.