coffee.

— Не хочешь объяснить, почему мы возвращаемся сюда? — руль покладисто провернулся чуть влево, а автомобиль сбавил скорость, пока его владелец подыскивал более просторное место для парковки, куда, без риска оцарапать, поместился бы немаленький кроссовер, позиционируемый кем-то как компактный. Проезжая мимо фасада уже знакомой кофейни, Чанёль лениво поглядывал по сторонам. На противоположной стороне улицы тянулся ряд на первый взгляд небольших магазинчиков, на деле же — бутиков, что, имея столь широкий круг клиентов, не поленились сделать даже подобие парковки, прилегающей к проезжей части, оттого разной масти автомобили, точно мухи, облепили ближайшие обочины. Это немного раздражало, так же как и желание сына «прогуляться», на деле — проехаться едва ли не в противоположную сторону центра города, вблизи его университета, и посетить давно знакомую кофейню. Чанёль не хотел, но маленький паршивец умел уговаривать. — Мне просто захотелось здешнего кофе, — Сэхун, кажется, в подобной беседе заинтересован совершенно не был: увлеченно листая ленту Инстаграм, он отвечал словно на автомате. На деле же все это был четко выверенный план того, как не дать отцу понять истинную суть их возвращения в это заведение. — А чем тебя не устраивает кофе, который делают в кофейне этой же сети, но у нас под домом? — Чанёль говорил с едва заметным нажимом, словно ненавязчиво намекал, что он не такой беспечный идиот, каким видит его сын. — Возможно, тот бариста делает что-то по-другому, — младший пожимает плечами, настойчиво делая вид, что не понимает чужих намеков. Ему это не впервой, и некоторый опыт в манипулировании отцом у него все же есть. — Вот как, — на первый взгляд даже понимающе кивает мужчина, словно в самом деле проникся, но нет. Выжимая тормоз подле ниши, образовавшейся между двумя автомобилями, он несложным маневром втискивается между ними, продолжая: — То есть дело вовсе не в том мужчине азиатской внешности, которого мы видели здесь в прошлый раз? — Он весьма красноречиво выгибает бровь. Более прозрачного намека быть просто не может. — Конечно нет! Я уже почти забыл о нем, — но Сэхун не сдается. Отмахивается и, пряча телефон в карман пальто, выныривает из автомобиля. Чанёль провожает сына взглядом, обессиленно вздыхая, и следует его примеру, выходя на улицу. Холодный ветер пробирается под пальто. Щекочет привыкшее к теплу тело, прикрытое не по погоде легкой рубашкой, ведь: зачем наряжаться, они же только за кофе, — думал он, хоть и с самого начала понимал, ради чего они едут в такую даль. Кофе был совершенно ни при чем. С того «рокового» дня прошла едва ли неделя. Чанёль, как дурак, радовался, что «красивые парни», на которых ему обязательно стоит обратить внимание, закончились, а Сэхун, кажется, успокоился, но все было не так-то просто. Сэхун выжидал. Возможно, вся причина этого была именно в национальности незнакомца. Юношу тянуло к таким же, как и он сам, потому что это было интересно. Потому что он скучал по Корее. Он вырос здесь, с самых пеленок был «местным», но там он родился, там начинались его корни, и Чанёль понимал эту тягу. Он тоже скучал, нередко уезжая вместе с сыном, чтобы подействовать на нервы родителям и провести немного времени в родном городе. И, возможно, этот мужчина просто был ему интересен как кусочек чего-то родного, как тот, кто мог бы рассказать ему что-то новое, научить тому, чему не научат бабушка и отец. — Ты же понимаешь, как мала вероятность того, что мы вновь встретим его, — Чанёль догоняет сына в два широких шага и подстраивается под его темп. Сэхун лишь цыкает вместо ответа, потому что знает. Они бывают в этой кофейне минимум два раза в неделю — когда у отца свободное утро, а у него самого дополнительные поблизости, и это был первый раз, когда они увидели его. Или первый раз, когда заметили. Шанс был на самом деле мал, и сейчас это больше походило на азартную игру, в которой он хотел выиграть у самого себя. — Я хотя бы пытаюсь, — между тем совершенно равнодушно тянет Сехун. Пытается, словно имеет выгоду от происходящего, но на самом деле он имеет нечто другое — надежду и желание сделать что-то правильно. — Может, это тебе стоит познакомиться с ним? — Чанёль находит в этом разговоре нечто забавное. Он понимает интерес сына к тому мужчине и все равно ставит вопрос под таким углом, едва заметно усмехаясь. Откровенно издевается, и Сэхун улавливает эти нотки, невольно улыбаясь. — Он не в моем вкусе. Грудь маловата, — показательно проводя ладонями на уровне собственной, он пытается изобразить две заметные округлости, так и говоря, какой именно размер ему по душе. — Вот же бестолковый, — старший вздыхает повержено, потому что да — уделал, но все равно отпускает сыну легкий подзатыльник, больше шутливый, но во имя справедливости. Легкий маневр мимо очередного зазевавшегося прохожего, еще два шага — и дверь кофейни, но Чанёль останавливается, ловя за руку и младшего, глядя на него с легким сомнением, и, встречаясь с вопросительным, слегка непонимающим взглядом, он все же решается: — Давай так: заключим сделку. — Какую? — Сэхун чуть хмурится, не предвкушая ничего хорошего, потому что если отец такое предлагает — он уверен в своей победе минимум на девяносто процентов из ста. — Если этот мужчина окажется там, я подойду и познакомлюсь с ним. Но! — секундная вспышка радости тут же меркнет, стоит слуху коснуться четкого «но», и отец лишь подтверждает его опасения: — Но если его там не будет — ты больше не пристаешь ко мне с «красивыми парнями» и месяц не прогуливаешь первые пары. — Даже… — младший едва ли успевает оттопырить указательный палец, не веря, что отец в самом деле может быть так жесток, почти не оставляя ему выбора. — Даже физкультуру, — Чанёль перебивает, буквально вколачивая последний гвоздь в надежду младшего. Эта сделка стоит слишком много, по крайней мере так кажется Сэхуну. Шанс, что тот мужчина будет так же сидеть в кафе за стойкой, — слишком мал, а цена — она просто несоразмерна. С началом студенческой жизни отец перестал наседать на него из-за посещаемости. Школа — это школа, там проблемы ребенка приходилось решать родителям, здесь все было иначе. Если студент не ходит на занятия — это его личное дело, и последствия, которые так или иначе будут, — решать уже самому студенту. Так они учились нести ответственность за свои решения — первая ступень на пути к взрослению и самостоятельности, и Чанёль позволил сыну разбираться со всем самостоятельно, взрослеть и учиться полагаться на себя. Сэхун учился. Прогуливал занятия, и то — лишь те, что были первой парой, но всегда был готов к следующему. Физкультуру компенсировал соревнованиями по баскетболу, предметы из общего развития — участием в университетских мероприятиях. Изворачивался как мог, и — пока это не несло вреда ему самому, а в голове что-то да откладывалось, — Чанёль позволял делать все что вздумается. — Хорошо, — к удивлению старшего, Сэхун соглашается. Выжимает одно-единственное слово скрепя сердце, но соглашается. Возможно, напрасно, но тот мужчина в самом деле показался «подходящим». Он был симпатичным, можно даже сказать — красивым: невысокий, довольно миниатюрный, ростом с самого Сэхуна, наверное, и гораздо ниже отца, а это — красиво. Они отлично смотрелись бы вместе. И его национальность: относясь к одной культуре, им явно было бы комфортно вместе, и бабушка бы обрадовалась. Хотя, скорее, просто возмущалась бы не так сильно, как если бы отец встречался с американцем, а это уже хорошо. Эти мысли немного утешали, совсем чуть-чуть, но забирать слова назад было поздно, да и совершенно не по-мужски. Чанёль тоже волновался, хоть и не так сильно, как младший. Его шанс на победу был куда выше, почти что стопроцентным, потому что: это центр города, здесь невероятный поток людей, и, даже приходя в эту кофейню каждый день, вряд ли можно увидеть слишком много уже знакомых лиц. В этих смешанных чувствах они подошли ко входу в кофейню. Не сговариваясь замерли, пытаясь разглядеть что-то через размытый витраж двери, словно не могли решиться, ведь на кону было слишком многое, и, открыв дверь, смело шагнули внутрь. Два взгляда судорожно очертили совершенно пустую стойку, метнулись от одного столика ко второму, третьему. Кафе вновь было почти пустым, не нужно было даже напрягаться, чтобы понять — его там не было. Пройдя чуть вглубь, всего на пару шагов, они вновь окинули небольшое пространство заведения, словно каждый пытался убедиться наверняка, но результат не изменился. — Ну что ж, — Чанёль чувствовал себя победителем и имел на это полное право, откидывая полы пальто чуть в стороны и вальяжно пряча руки в карманы джинсов. — Думаю, мне стоит заказать бокальчик вина, чтобы отметить начало спокойной жизни, — он с ухмылкой взглянул на недовольно нахмурившегося сына, совершенно не чувствуя ни жалости, ни стыда. — Вот же… — а вот Сэхун все еще не мог поверить, что вообще поддался на эту провокацию и согласился на спор. Мог ведь оставить все как было, донимать отца время от времени и надеяться, что когда-нибудь, рано или поздно, он все же решится и познакомится с кем-нибудь. — Прошу прощения, можно пройти? — раздается за их спинами со стороны входа, который они вдвоем столь удачно загородили собственными телами, и это же заставляет неловко разомкнуться на шаг в стороны, чтобы пропустить застрявшего в нежданной пробке посетителя. Через образовавшийся не слишком широкий проход просачивается мужчина, одной рукой придерживая весьма увесистый на первый взгляд фотоаппарат, упакованный в чехол и свисающий с одного плеча на ремешке. Наверняка соскальзывающий с гладкой ткани пальто, оттого первым находящий свое место на барной стойке в самом углу. Чанёль наблюдает за ним по инерции, совершенно не придавая значения тому, кто он и что он делает, на деле изучая фотоаппарат, нежели самого посетителя, и с некоторым опозданием понимая, что он сел туда, где в прошлый сидел тот мужчина. В то, что это именно он и был, верить совсем не хотелось. Но верить приходилось. Все тот же аппетитный цвет волос, то же серое пальто, тот же цветастый шарф, сползший с шеи и робко скрывшийся в рукаве. И сердце встревоженно сжалось в груди, словно ему снова двадцать четыре, а впереди его ждет тяжелый и неприятный разговор с родителями. — Кажется, это мне стоит заказать бокальчик… кофе. Просто кофе, — Сэхун, осознавший суть происходящего куда быстрее, уже мысленно отмечавший свою победу, тушуется под недовольным взглядом отца и прерывает свою триумфальную речь. Ему бокальчик вина не светит еще как три года, видимо даже ради шутки, но, скорее, сейчас просто неподходящий момент для этого. Он видит недовольство отца, напряженные плечи, сжатые в тонкую полосу губы, но даже это его не смущает, не заставляет спрятать улыбку. Он подходит чуть ближе, сокращает расстояние между ними. И, легко ткнув локтем в бок, стоически сносит недовольство чужого взгляда на себе. — Иди, ты мне обещал! — мягко подталкивая отца к столь решительному шагу, младший оставляет его наедине с собственными размышлениями, давая собрать свою решимость в кулак и сделать это. Глядя излишне радостно, довольно собой, он усаживается за один из столиков чуть в стороне, чтобы не смущать своим близким нахождением, и наконец отвлекся на подошедшего официанта, переставая раздражать пристальным вниманием. «Обещал», — с тоской откликается в мыслях, а ведь и предположить не мог, что проиграет этот спор. Потому-то и обещал. Отказываться от собственных слов сейчас — совершенно не по-мужски. Глупо бежать от данного тобой же обещания, прикрываться взрослым, родительским недовольством и затыкать аргументы ребенка. Давать сыну как минимум дурной пример, а то и вовсе на практике учить, что доверять отцу не стоит, а его обещаниям — грош цена. Обещал, и, как бы абсурдно, стыдно и глупо это ни было, он обязан свое обещание сдержать. По крайней мере, если сейчас его пошлют, у него будет аргумент, чтобы отказать Сэхуну в следующий раз. И, глубоко вдохнув, собрав всю свою решимость, он уверенно двинулся к стойке. Ловко взбираясь на высокий стул, слишком близко к незнакомому ему мужчине, Чанёль чувствует себя неловко. Это уже как минимум вмешательство в чужое личное пространство, а то и вовсе наглость, если учесть, что в кафе полно мест, даже за стойкой занято лишь одно. Но он старательно пытается засунуть свои переживания как можно глубже, нельзя ведь знакомиться с кем-то, перекрикиваясь через одно, а то и два места. Переживания уперто не поддаются, но бежать было бы слишком странно, да и Сэхун… Вскользь оборачиваясь назад, он встречается взглядом с сыном. Тот кажется более чем довольным; лениво помешивая сахар в высоком стакане, он чуть приподнимает брови, поощряя к действиям, на которые сам мужчина решиться не может. Но переступать через собственные «не хочу» приходится. Незнакомцу рядом подносят его латте, и бариста обращает все свое внимание на Чанёля, пытливо глядя в ожидании заказа, отчего мужчина на секунду теряется, уже по привычке заказывая эспрессо, хотя очень хотелось чего-то покрепче. С другой стороны, прикладываться к алкоголю в двенадцать дня не лучший выход, даже если для храбрости. Взгляд невольно метнулся в сторону, поймал тусклый отблеск чайной ложки, что с тихим звуком коснулась блюдца. Не отдавая себе отчета, Чанёль наблюдал за чужими пальцами. Тонкими, ухоженными, с красивыми, аккуратно подточенными ноготками, чуть более длинными, чем позволяло себе большинство мужчин, но даже это не выглядело как-то броско или неестественно. Пальцы обхватили основание высокого, наверняка ещё горячего стакана, а вниманием невольного наблюдателя завладела небольшая крапинка, точно крошка молочного шоколада, — родинка у основания ногтя на большом пальце. Словно ненастоящая, хотя кто в своем уме додумался бы воссоздавать каприз природы в таком месте. Это лишь подогревало интерес, заставляло его разрастаться, становиться больше, а мужчину — решительнее. Взгляд медленно проследовал от кисти вдоль предплечья, задерживаясь в районе плеч, что в столь близком рассмотрении казались довольно широкими, но терялись на фоне тонкого, даже хрупкого тела. Такая же тонкая, чуть напряжённая шея, на которой заметно выступали натянутые мышцы. Четкая линия подбородка, заметные скулы, тонкий, немного капризный изгиб губ с очередной шоколадной крапинкой у уголка — родинкой, отчего те казались особенно чувственными. Раскосые глаза с наверняка искусственно воссозданной складкой над веком, хотя у самого Чанёля было совершенно так же. Столь увлеченный изучением того, кого так яростно «предлагал» ему сын, он не сразу сумел понять, что взгляд этих самых раскосых глаз сейчас был направлен на него. Незнакомец изучал его куда более смело, даже немного откровенно, а стоило поймать ответный взгляд — чуть приподнял брови, безмолвно спрашивая: «Что?» И это заставляло смущаться, даже очень. Скользить растерянно вдоль мягких линий чужого лица и пытаться придумать что-нибудь. — Здесь замечательный фисташковый чизкейк… Если вы любите сладкое, — вышло, пожалуй, слишком неловко и, если честно, немного лукаво. Сам он его ни разу не пробовал, но в панике вспомнилось, как Сэхун нахваливал десерт. Вот только незнакомец никак не реагировал, продолжая пристально разглядывать, словно желая довести и без того нервного мужчину до предела одним только взглядом. Стоит заметить, у него почти получилось. Чанёль чувствовал, как от напряжения и неловкости ему становится душно, а значит, вот-вот начнут краснеть щеки и шея покроется пятнами, что было совершенно не симпатично, по крайней мере так думал он сам. — Не очень люблю орехи, — незнакомец в конце концов решает ответить, не доводя мужчину перед собой до приступа, и едва заметно поднимает уголки губ. Совершенно безобидная фраза, сказанная на удивление музыкальным голосом, мелодичным и мягким, она же звучала в понимании Чанёля как пощечина. Тонкий намек на то, что ему стоит перестать столь беспардонно пялиться на человека, что зашёл выпить чашечку кофе, и убраться куда подальше. Это кажется ему удачной идеей, и Чанёль даже спускает одну ногу с подставки на пол, намереваясь встать и уйти, как мужчина неожиданно продолжает: — Но вы могли бы угостить меня тем, что с лавандовым кремом. Незнакомец словно игриво щурится, улыбаясь одними только уголками губ, и оставляет принятие решения за мужчиной, возвращая взгляд к своей чашке, чтобы не давить, точно чувствуя чужое напряжение. А напряжения было хоть отбавляй, и этому была причина, даже уважительная, как казалось ему самому. Первый раз он знакомится с кем-то вот так: находит в себе смелость заговорить с мужчиной не в располагающем для таких знакомств месте, где логическим завершением был бы просто секс. Он слишком давно не искал постоянных отношений и, кажется, просто забыл, как это делается. Ступор разгоняет подоспевший бариста. Опускает на стойку крохотную чашку концентрированного эликсира, а Чанёль приходит в себя, словно по мановению волшебной палочки. Неловко прочищает горло, возвращая голосовые связки в тонус, и просит добавить к заказу лавандовый чизкейк. Незнакомец больше не сдерживает улыбку, правда и губ от края высокого стакана не отнимает, совершенно не глядя на своего внезапного доброжелателя, словно и вовсе сам с собой, испытывая смущение, которое Чанёль совершенно не мог понять. И тем не менее говорить было неловко, будто и не к месту, и оба они молчали. Даже когда появился тот самый чизкейк, покрытый лавандового цвета кремом и с тонкой веточкой на верхушке — для красоты. Выглядело это едва ли съедобно, дразня обоняние самым что ни на есть цветочным ароматом, но незнакомец уверенно надламывал творожный уголок ложечкой, без сомнения отправляя угощение в рот. Кусочек за кусочком — пока не подобрался к запекшемуся концу, видимо посчитав его недостаточно вкусным. — Ваш спутник, кажется, тоскует без вас, — столь же мелодично он привлек чужое внимание, чуть отводя взгляд за спину мужчины, и Чанёль прекрасно понимал, о ком речь и с чего такие выводы. Наверняка Сэхун был недоволен. Угостить-то он угостил, а беседа не завязывалась, точнее — сам он даже не пытался, слишком растерянный и смущённый. Совершенно беспомощный, что было немного смешно. Не в его возрасте и не при его профессии, когда он же мог без труда организовать работу нескольких десятков человек, неся ответственность за каждого. — Вовсе нет… это мой сын, — Чанёль отвечает, не оборачиваясь, чувствуя недовольный взгляд спиной, но предпочитая его игнорировать. А вот любопытный взгляд своего собеседника игнорировать было сложно. Он слишком сильно чувствовал себя не в своей тарелке, и это изводило. — На самом деле это он настоял, чтобы я вас угостил, и все это так чертовски неловко, — вздыхая, он честно признается, прикрывая глаза ладонью, роняя ироничный смешок, и смеяться было с чего. Сын настоял, чтобы отец познакомился с кем-то. Должно быть, со стороны это выглядит жалко. — Не поймите меня неправильно, я не хотел ставить вас в сомнительное положение своим вниманием. Чанёль просит прощения в первую очередь взглядом, первым осознанным и таким смелым. Это признание в самом деле было ему необходимо. Принося облегчение и заставляя немного расслабиться. Это больше не походило на тайную миссию, а он не выглядел подосланным шпионом, отчего уже становилось порядком комфортнее, хоть и более нелепо. И тем не менее от своих давно забытых двадцати он вернулся к сорока, переставая вести себя, как идиот, общаясь с симпатичным парнем и мягко улыбаясь, надеясь, что его поймут правильно и позволят уйти к сыну без ненужных эксцессов. — Вам не стоит беспокоиться, хотя вы в самом деле кажетесь взволнованным, — незнакомец улыбается в ответ так же мягко, хотя взгляд его все такой же пристальный, только в этот раз он не смущает Чанёля, что стоически выдерживает его, даже встречаясь с ним напрямую. — Знаете… — словно очнувшись, на глубоком вдохе мужчина тянется к собственному бумажнику, лежащему на краю стойки, и, опуская взгляд внутрь, несколько секунд копошится в нем, выуживая тонкую визитную карточку и протягивая ее самому Чанёлю. — По вечерам я люблю пропустить бокал вина или чашечку глинтвейна вот здесь. Возможно, в таком месте вы будете чувствовать себя немного комфортнее. — Название заведения совершенно не кажется знакомым, но оформление визитки более чем прозрачно намекает, что разливают в нем отнюдь не чай. — Меня можно найти там каждый вечер около восьми часов. Буду рад, если вы составите мне компанию, а сейчас, прошу простить, у меня работа. Мужчина не ждёт ответа, вновь опуская взгляд в кошелек в поиске денег, но Чанёль вовремя обращает на это внимание, роняя тихое: «Не стоит» и получая в ответ благодарную улыбку. Он ведь обещал угостить. Цветастый шарф ловко опоясывает шею, а серое пальто плотно обнимает довольно стройную фигуру, и, бросив на мужчину последний взгляд, незнакомец скрывается за дверью в кофейню. — Что, нет? Я облажался? — его силуэт ещё не успел скрыться с поля зрения, как за спиной раздается голос сына, который, кажется, подскочил, стоило только незнакомцу шагнуть за порог заведения. Чанёль невольно вздрагивает, если честно, не ожидавший столь скорой реакции, и закатывает глаза, допивая одним глотком свой кофе, пока Сэхун взбирается на стул, ещё парой минут назад занятый незнакомцем. — Он дал мне вот это, — старший не дожидается начала допроса, добровольно сдавая все явки, зная, что их вытянут, если придется, клещами, оттого просто отдает визитку сыну. — Сказал, что будет рад, если я составлю ему компанию как-нибудь вечером. Пестрый кусочек картона завладевает чужим вниманием, подвергается пристальному изучению, а уже через минуту и проверке через интернет. То, что Сэхун видит на экране телефона, явно его очень воодушевляет, чего не скажешь о самом Чанёле. Он уверен, что его поняли верно: чужой взгляд говорил вместо самого незнакомца, и он явно был заинтересован в нем, и от этого становилось совсем не по себе. Уверенности в том, что ему нужны подобные отношения, да и хоть какие-нибудь отношения в принципе, — не было. Но она была у младшего. — Я ведь говорил: он тот, кто нам нужен!

***

Чанёль отчасти равнодушно наблюдал за мельтешащими по тротуару прохожими. Как-то совершенно внезапно к вечеру пошел дождь и мало кто оказался к этому готов, особенно офисные трудяги, что к восьми часам только начали выползать из своих душных каморок, теперь измокая до нитки. Осень вот-вот грозила перетечь в самую настоящую зиму, морозную, немного угрюмую, но прежде встряхнуть горожан проливными дождями. В такую погоду хотелось сидеть дома. В тепле и с чашечкой чая, бездумно смотреть очередной фильм или подыскать книгу поинтереснее. Чанёль был бы не против подобного досуга, вот только выбора ему никто не давал. Визитная карточка бара, выполненная в насыщенных винных тонах, немного нервно была откинута на пассажирское сидение автомобиля. Это была почти противоположная от его дома часть города, мерзкая погода за окном, но он все равно приехал. Приехал, потому что Сэхун не позволил бы ему остаться дома. Впервые он собирался куда-то больше часа: не потому, что сам так хотел или не мог определиться, — совершенно ничего не нравилось сыну, который явно понимал в стиле куда больше него. «Он был отлично одет, и ты просто не можешь ударить в грязь лицом», — вещал младший, перебирая весь отцовский гардероб, время от времени негодуя, что у них все еще не один размер, иначе столь долго бы искать не пришлось, и тем не менее. Черные джинсы, хоть и пролежали в шкафу далеко не один год, все еще выглядели отлично, только лишь оттого, что, даже будучи более юным, мужчина с трудом переносил на себе столь тесные вещи, зачастую откладывая их подальше в шкаф. Сидели они все так же — все так же отлично, — и дискомфорт от этого был все тот же. Но Сэхун напрочь отказался идти на компромиссы, подводя совершенно однозначную черту: «Привыкнешь». И привыкать приходилось, как и к чуть приталенной темной рубашке, и только родная кожанка на плечах была единственным его спасением, правда, слегка не по сезону. «Все равно на машине — не замерзнешь», — в который раз младший пресек на корню сопротивления, провожая отца до парковки, изучая свое творение за пределами квартиры и оставаясь совершенно довольным.  — Я выгляжу, как старый идиот, — не преминул тогда возмутиться старший, но все это было совершенно напрасно. — Если ты не будешь направо и налево кричать, сколько тебе лет, никто даже не догадается, — словно насмешка прозвучало в ответ, а сейчас было единственной надеждой. По инерции поправляя приподнятые и зачесанные назад волосы, он в который раз вздыхает, собираясь с силами. Просидеть здесь весь вечер нельзя, даже если очень хочется. Все же незнакомец пригласил его сюда, он приехал, — бежать глупо и бессмысленно. В конце концов, если бы его не хотели здесь видеть, не давали бы визитку, не говорили бы время. В том, что он делает, нет ничего предосудительного. Звук сигнализации теряется между ударами тяжёлых капель об асфальт, а сам мужчина короткой перебежкой добирается до навеса у бара. Стряхивает холодную воду с плеч, в который раз поправляет волосы, убедившись, что ничего не растрепалось, точно мальчишка перед первым в своей жизни свиданием, и только после этого толкает тяжёлую дверь. Холл встречает приятным ароматом кофейных зёрен, терпкого алкоголя и корицы. Стены залиты насыщенным бордо — не иначе как вином многолетней выдержки, на фоне которых весьма недурно контрастировала мебель темных пород древесины и вместе с тем выстеленный почти черным паркетом пол. Недурно и даже очень. Вглубь тускло освещенного помещения тянулись такие же темные столы, накрытые бордовыми, словно бархатными, скатертями, и такого же сочетания стулья отлично гармонировали с интерьером. И ведь если задуматься: в этом не было ничего сверхъестественного, и в то же время такая атмосфера расслабляла, добавляя немного уверенности. Барная стойка, стоящая чуть в глубине, напротив входа, даже не сразу бросилась в глаза, и, стоило ее только заметить, неловкость вновь дала о себе знать. Чужой взгляд терпеливо наблюдал за новым посетителем, дожидался, когда на него соизволят обратить внимание, встречая хитрым прищуром с такой же хитрой усмешкой, и продолжать оставаться в стороне уже было нельзя. — До последнего думал, что вы не придете, — робкий, совершенно несопоставимый со взглядом голос касается слуха, а ухмылка на губах становится чуть смущенной. Незнакомец, словно невзначай, окидывает подоспевшего гостя любопытными взглядом, будто и не он изучал его, пока сам Чанёль рассматривал интерьер. Но вблизи все выглядело слегка иначе, более детализировано, и сам мужчина следовал чужому примеру. По новой изучал джинсы, такие же темные, как и его собственные, не изменившиеся с их утренней встречи, в отличие от свитера, на чье место пришла лёгкая трикотажная кофта. Чуть растянутая, открывающая вид на выступающие острые ключицы. Почему-то они волновали мужчину особенно сильно. Словно это — самое откровенное, что ему доводилось видеть, хоть это было и не так, но почему-то одни только ключицы сейчас умудрялись затмевать собой совершенно все. Особенные. — Надеюсь, не разочаровал? — с опозданием отвечает Чанёль, понимая, что молчит неприлично долго, и возвращает взгляд на чужое лицо, встречаясь с таким же взволнованным взглядом. Этот мужчина совмещал в себе несовместимое. Решимость в словах и действиях, что опасно граничила с робостью и смущением во взгляде и улыбке. Но даже этот диссонанс казался милым. — Вовсе нет, — улыбка стала ещё более смущенной, а сам мужчина аккуратно соскользнул с высокого барного стула, в одно мгновение акцентируя образовавшуюся разницу в росте. Впервые они оба стояли друг напротив друга, и было просто невозможно не заметить, настолько эта разница была велика. Чанёль никогда не смущался того, что был порядком выше среднестатистического корейца, считая это своей сильной стороной, привлекательной особенностью. И, даже переехав в Америку, эта особенность едва ли исчезла. Среднестатистический американский показатель хоть и был выше корейского, Чанёль ухищрялся конкурировать и с ним, обладая нескромными метром и восьмидесятью пятью сантиметрами. Незнакомец же уступал ему чуть больше, чем на полголовы, кажется тоже не ожидавший такого поворота событий, оттого, чуть запрокинув голову, пытался осознать происходящее, медленно отслеживая всю продолжительность чужого тела, и, убедившись, что никаких возвышенностей и каблуков на обуви нет, вернул пораженный взгляд вверх, немного смущаясь. — Ник, сделаешь нам два глинтвейна? — неловко прочищая горло и отрывая взгляд от чужого лица, мужчина неловко улыбнулся бармену, все это время наблюдавшему за ними, и, стараясь не смотреть в чужие глаза, взглянул, как показалось Чанёлю, на расстегнутую верхнюю пуговицу рубашки. — В конце зала есть довольно уютное местечко — давайте переместимся туда. Чанёль был совершенно не против, молчаливо кивнув и охотно направившись следом за мужчиной. Зал и в самом деле имел занимательный изгиб, заканчивающийся словно с обратной стороны барной стойки, разделенный комнатой для персонала. Здесь не было и намека на окна: только три стены и небольшая ниша, в которой прятался такой же небольшой столик, одной стороной касающийся стены, две другие обступали два мягких дивана, что спинками прилегали к боковым стенкам ниши. Поистине удобно и даже немного интимно: сокрыто от глаз зевак и любопытных посетителей заведения. Темные тона и полумрак лишь добавляли атмосферы, и, Чанёль уверен, этим многие пользовались. Даже тянущиеся почти до самого пола скатерти склоняли к запретному. Скидывая кожанку на притаившуюся чуть в стороне вешалку, он мягко перенял из чужих рук пальто, помещая его туда же. Занимая один из диванчиков, что оказались на удивление короткими, он совсем не ожидал, что мужчина сядет рядом, а не займет противоположный, как делают это обычно малознакомые люди. — Я ведь так и не представился, мое имя — Бэкхён, — словно ничего и не бывало, тот протягивает тонкую ладонь, улыбаясь на удивление расслабленно. Его примеру хочется следовать, что получается с большим трудом, но приходится хотя бы создать видимость. — Пак Чанёль, — он протягивает руку в ответ, обхватывает чужие тонкие пальцы, чуть холодные, наверняка от волнения, и отпускает, стараясь не задерживать больше, чем того требуют рамки приличия. — Вы тоже из Кореи? — Бэкхён словно невзначай задерживает взгляд на чужой ладони, слишком большой по сравнению с его собственной, и вновь поднимает его на мужчину, едва ли успевая уловить согласный кивок. — Давно вы переехали сюда? Глинтвейн приносят неожиданно быстро. Официант выставляет два дымящихся бокала на столик, что привлекают к себе внимание, заставляя сделать вынужденную паузу в разговоре, хоть он и выглядит со всех сторон обыденным. Работник испаряется почти мгновенно, наверняка наученный долгим опытом работы в столь специфическом заведении, одним только интерьером побуждающим на подвиги. Тонкие пальцы поддевают кругляшок ручки и подтягивают стеклянный стакан ближе. Бэкхён чуть склоняется к напитку, ловит кончиком носа пряные клубы пара и глубоко вдыхает, на секунду прикрывая глаза. Созерцание этого маленького не иначе как ритуала заставляет Чанёля выдержать паузу ещё немного, чтобы не нарушать столь волшебную, уединенную атмосферу. Но Бэкхён нарушает ее сам — отрывается от знакомства с напитком и поднимает на собеседника лучащийся любопытством взгляд, ожидая ответ на свой вопрос. — Восемнадцать лет назад, — неловко прочищая горло, возвращая к жизни внезапно севший голос, Чанёль тянется к стакану, поднося к губам и делая маленький глоток. Кончик языка обжигает горячим алкоголем, но это мелочи по сравнению с неловкостью оттого, что он позволял себе столь беспардонно наблюдать за мужчиной рядом. — А вы не так давно? — Четыре года назад, — знакомец мягко улыбается и откидывается на мягкую спинку диванчика, прижимая к груди горячий стакан, так и не решаясь отпить, ожидая, пока вино чуть остынет, задумчиво глядя на всплывшие на поверхность бутоны гвоздики*. — В один момент понял, что до тридцати осталось всего ничего, а я так ничего и не добился. Собрал вещи и, можно сказать, сбежал сюда. Это так заметно? — улыбка показалась немного натянутой, словно ею пытались прикрыть неприятные, едва ли забытые воспоминания, и единственное, что придумал старший, — ухватиться за единственный вопрос. — Ваш акцент, — немного неуверенно протянул он, облизывая пересохшие губы обожженным языком, но терять было уже нечего и вслед за этим губы прижались к краю стакана. — Если не знать, можно и не заметить его, даже я не сразу обратил внимание. Бэкхён смущённо улыбается. Кажется, даже его щеки очаровательно алеют, но освещение, отдающее от стен алыми отблесками, не позволяет утверждать наверняка, и тем не менее у Чанёля складывается именно такое ощущение. Он чувствует, что выбрал правильное русло, и от этого становится чуть более уверенным в том, что не сделает глупостей. — Думаю… так будет лучше? — младший привлекает к себе чужое внимание, а родная речь приятно режет слух. Чанёль невольно прокручивает короткое предложение в голове и чуть улыбается вместо ответа. Так однозначно лучше. Чужой голос словно изменился, обрёл новое звучание, окунувшись в совершенно другие звуки, другое произношение, словно сами голосовые связки резонировали иначе, и хотелось признать, что так он звучит намного лучше. Мелодичнее, музыкальнее, даже мягче. Его хотелось слушать, и, цепляясь за это мимолётное желание, Чанёль и сам обратился к родному языку. — Я уже успел забыть, когда в последний раз говорил на корейском с кем-то, кроме семьи, — и это было правдой. Мать, как и отец, даже не рассматривали вариант изучения чужого языка, настаивая, чтобы при них сын и внук говорили только на корейском. Такое уважение родного языка, родной культуры были совсем нередкими у более зрелого поколения, и Чанёль считался с ним, как считался и Сэхун. Даже между собой они нередко говорили именно на корейском, дома или отдыхая в кафе — не имело значения. Не всегда ведь окружающие должны их понимать, особенно когда не имеют к ним никакого отношения. — Тогда это знакомство явно очень кстати, — младший ощутимо расслабляется, кажется даже чувствуя себя немного иначе, говоря на родном языке, оттого и сам внезапно стал куда разговорчивее, словно за этот их короткий диалог успел что-то понять для себя и найти грани, переступать которые пока что не стоит. — Я заметил вас в прошлую субботу в той кофейне. Здесь навалом азиатов, особенно в Чайна-таун, но вы выглядели так, словно уже давно адаптировались к жизни здесь, может, и вовсе были родом отсюда, просто внешность досталась от родителей или более дальних родственников. Так часто бывает. Бэкхён делает короткий глоток, убеждаясь, что глинтвейн остыл достаточно, и следом за ним куда больший, стараясь одним махом утолить жажду, вызванную волнением. Чанёль его понимает, и сам недалеко ушедший от своего взволнованного собеседника. — До двадцати четырех я жил в Корее, в Сеуле, а когда появился Сэхун — переехал сюда в поисках лучшей жизни, — перекладывая почти опустевший стакан из одной руки в другую, он поворачивается к младшему чуть боком, глядя с куда большим любопытством, не испытывая и капли неловкости, словно мизерная доза алкоголя добавила атмосфере немного комфорта и расслабленности. — Я тоже уехал в Америку в поисках более свободной жизни… вы ведь понимаете меня, — Бэкхён, кажется, тоже чувствует расслабляющее влияние глинтвейна. Его зрачки кажутся чуть расширенными, совсем немного, и он бросает пытливый взгляд раскосых глаз на мужчину напротив. Они ярко искрят, и эти искры явно не от былого смущения. — Думаю, да… понимаю, — Чанёль отвечает, не вдумываясь в слова, куда больше очарованный чужим внезапно кажущимся игривым взглядом, но он в самом деле понимает. С самого их первого разговора этим утром в кафе он понял, что они похожи. Именно в этом они одинаковы. — Ваш сын… сегодня в кофейне вы сказали, что это он настоял на нашем знакомстве, — вопрос кажется и в самом деле неожиданным; Бэкхён не собирался говорить об этом, ставить мужчину в неловкое положение, ведь они знакомы едва ли час, но алкоголь расслабил слишком сильно. — Это так необычно, что ребенок его возраста, еще и мальчик, так относится к этому… Впервые увидев мужчину в той кофейне, он и не сомневался, что юноша рядом с ним — его сын, и дело было вовсе не в национальности, скорее в самом общении. Он не слышал, о чем они говорили, но их взгляды друг на друга, мимика — все это походило на общение родителя и ребенка. Это же давало ему понять, что на симпатичного мужчину можно только смотреть, и то — не слишком явно, ведь, если есть ребенок, вероятнее всего, у ребенка есть и мать. Когда же, спустя несколько дней, мужчина заговорил с ним сам, предварительно изучив излишне пристальным взглядом, Бэкхён был уверен, что ошибся, а ребенок вместе с ним, может, и вовсе не его — просто родственник. Слова о том, что это сын настоял на их знакомстве, пролетели тогда мимо ушей, потому что сам Бэкхён был занят совершенно другим — мыслями о том, как заинтересовать этого мужчину еще больше. Осознание догнало его только на улице, когда кофейня осталась далеко за спиной, а прохладный ветер охладил возбужденный мозг. Вместе с осознанием появились и вопросы. Много вопросов. Юноша внешне походил на старшеклассника, что вызывало в Бэкхёне некоторый диссонанс. Он не понаслышке знает, как бывают жестоки и предвзяты дети, особенно когда дело касается чего-то выходящего за рамки их привычной жизни. В школах ярче всего выражено классовое неравенство, и, если ты отличаешься от всех, ты, вероятнее всего, будешь изгоем. По крайней мере такими дети остались в воспоминаниях самого Бэкхёна, и сейчас, видя юного мальчишку, что отправляет отца знакомиться с другим парнем, его модель этого мира трещит по швам. Чанёль чужой интерес понимает — видит в слегка захмелевшем взгляде. Этот вопрос ему задавали не раз. Чего только стоили коллеги на работе, что, будучи знакомы с ним порядком десяти лет, все еще не переставали задаваться этим вопросом: как так вышло, что его ребенок настолько спокойно относится к предпочтениям отца, при этом оставаясь «нормальным» ребенком, а сейчас — «нормальным» подростком, что заглядывается на девочек? Чанёль мог лишь саркастично отвечать, что у его ребенка есть мозги уважать чужой выбор, если это делает человека счастливым, вот только Бэкхёну так отвечать не хотелось. — Он вырос с осознанием этого, с самого детства, как только назрел вопрос о том, где наша мама, — делая очередной глоток постепенно остывающего напитка, Чанёль едва заметно улыбается, вспоминая уже столь далекое прошлое, что было словно вчера. — Ему было лет семь, когда он впервые спросил, а я не мог врать: понимал, что ложь может испортить отношения, и не мог позволить себе подобного, поэтому честно признался, кто я, и, к моему собственному удивлению, он меня понял. Может, не так, как понимают это взрослые люди, по-своему, по-детски, но даже с возрастом это понимание и принятие никуда не делись. Бэкхён слушал излишне внимательно, пытаясь наложить чужие слова на свою треснувшую модель мира. Он слишком далек от воспитания детей, чтобы его мнение имело хоть какую-нибудь ценность, но он более чем уверен, что вырастить ребенка настолько понимающим и толерантным не сможет ни один натурал. — А его мать… — невольно сглатывая ком неловкости, неуверенный наверняка, а стоит ли продолжать, Бэкхён задается этим вопросом, ведь дети же не берутся из ниоткуда, а значит, где-то есть женщина, что родила его. — Где-то же она есть? — Где-то есть, — Чанёль может лишь пожать плечами, если честно, не желая даже иметь представление о том, кто она. — Я усыновил его, когда мне было двадцать четыре. Ему еще и года не было, когда мы переехали сюда, потому что здесь проще быть отцом-одиночкой с нетрадиционной ориентацией, — он едва заметно улыбается, пряча улыбку в еще теплой чашке глинтвейна, а Бэкхён выдерживает паузу. Для него все это — что-то за гранью реальности. Он знает множество парней, даже тех, кому далеко за тридцать, что хотели бы создать семью, завести ребенка, при этом далеко не один год имея постоянного партнера, но, даже будучи вдвоем, страх перед ответственностью останавливал. А Чанёль был один, еще совсем молодой; он не поддался страху, желая воплотить свою мечту в реальность. Пока другие страдают под тяжестью сомнений, он уже восемнадцать лет наблюдает, как растет ребенок. Его ребенок. — Это невероятно, — совершенно искренне выдыхает Бэкхён, чем совершенно неосознанно ласкает чужое эго. — Он ведь знает об этом? — Да, — Чанёль продолжает куда охотнее, видя восхищение в чужом взгляде. — Я никогда не врал ему, а он никогда не врал мне, — он и сам чувствует странную гордость за себя и своего сына, потому что знает: такие отношения — большая редкость между родителями и детьми. — Когда он был поменьше, его часто дразнили в школе из-за того, что он усыновленный, или того, что у него нет мамы, и если бы он не знал правды, ему было бы еще тяжелее, а так у него всегда было что ответить обидчикам, — легкая улыбка касается его губ, стоит только вспомнить, какие разборки затевали дети и как Сэхун всегда выходил победителем, потому что знал, как свой недостаток обернуть себе в пользу, ведь его-то уж точно хотели, в отличие от «них», а его папа не заигрывает с симпатичными учительницами, пока не видит мама. — Мне кажется, разговоры о детях не лучшая тема для первой встречи. — Простите, я не удержался, просто впервые я столкнулся с подобной ситуацией… — Бэкхён неловко улыбается, потупив взгляд в опустевший бокал. — Он выглядел еще довольно юным, а в его возрасте дети редко бывают настолько открытыми и понимающими, чтобы подталкивать родителя к знакомству с кем-то, особенно… Продолжать смысла не было — подтекст был понятен и так. Особенно в их ситуации, когда отца стоит подталкивать к знакомству с другим мужчиной. — Это и для меня новая практика, — Чанёль невольно улыбается; он ведь ни капли не врет, чем вызывает заинтересованность собеседника, что даже вынужден оторвать взгляд от чашки. — После того, как у него появилась девушка, он внезапно понял, что мне срочно нужна пара, чего сам я хотел едва ли с натяжкой, — улыбка становится чуть ироничной, а мужчина на одно мгновение кажется даже уставшим, в один глоток допивая уже остывший напиток и отставляя чашку на стол. — Спустя восемнадцать лет жизни в одиночку уже и не уверен, а так ли надо. — Сэхуну восемнадцать? — Бэкхён задается вопросом, получая согласный кивок вместо ответа. Его догадки были столь близки к реальности, но даже не это волнует его сейчас. Мозг словно сам припоминает ранее сказанные мужчиной слова о том, что он усыновил его в двадцать четыре, теперь невольно прибавляя восемнадцать и смущенно улыбаясь. — А вы выглядите куда моложе… Бэкхён словно узнал то, чего знать был не должен, и это же смущает даже Чанёля. Он не собирался так скоро признаваться, что не так уж и молод, как хотелось бы. Для принятия подобного приходится заказать второй бокал «горячительного», правда, только для младшего. Бэкхён же от этого особо не страдает, невольно признаваясь, что даже в свои тридцать три может почувствовать себя рядом с кем-то совсем ещё юным мальчишкой, и это даже очаровательно. Мимо пролетают два часа, наполненные странным ощущением единения, словно это была далеко не первая встреча. В душе приятно горчило чувство, словно он побывал дома, на родине, и стоит только выйти на улицу — перед ним раскинется почти бесконечный Мёндон. Но нет. Стрелка часов подходит к одиннадцати, когда официант приносит им свои извинения, говоря, что заведение не круглосуточное, и это служит стоп-краном. Улица встречает сыростью и холодным ветром, от которого совершенно не спасали ни кожанка, ни выветрившийся глинтвейн. Со всех сторон до слуха доносилась сугубо английская речь, а перед глазами не тянулись яркие вывески родного торгового квартала, и чувство приятной ностальгии медленно таяло внутри. — Я могу подвезти вас домой, — отталкивая подальше невовремя всплывшую тоску по дому, Чанёль переводит взгляд на младшего, что выглядел отчего-то даже забавно, кутаясь в цветастый шарф, что, кажется, тоже не спасал от ветра. — Я живу вон в том доме, так что не стоит беспокоиться, — тонкий палец указывает на одну из многоэтажек по другую сторону проезжей части, и старшему приходится поддаться. Согласно кивнуть, хотя отчего-то хотелось чуть продлить эту поначалу неловкую встречу. Побыть ещё немного с тем, кто так бережно хранил в себе кусочек его дома. — Вот оно как… Он замолкает, не зная, что можно сказать и стоит ли попрощаться сейчас и отпустить явно замерзшего собеседника, или, возможно, стоит сказать что-то ещё, назначить следующую встречу, или… Что вообще принято делать в таких ситуациях? — Чанёль, скажите, это ведь было свидание? — кажется, его замешательство слишком ярко отразилось на лице, жирным шрифтом отпечаталось на лбу, и младший без труда понял чужие мысли, вот только ответ на этот вопрос Чанёль не знал. Было ли это свидание? Он ехал сюда как на встречу с незнакомым «знакомцем», и даже если оба они одинаковы в своих предпочтениях — это ещё не значит, что они должны нравиться друг другу только потому, что оба — геи. Очень боязно было сказать «да» и понять, что это не то, что хотели услышать. Вдруг сейчас в нем видят просто друга, с которым можно поговорить о большем, чем с другими, потому что оба они — корейцы и оба они те, кто они есть? Это делает отношения между ними по умолчанию более доверительными. И эти же мысли сейчас не давали ему ответить так, как хотелось бы самому, и приходилось импровизировать: — Я думаю, это зависит от того, что вы испытали от нашей встречи. Ни к чему не обязывающий, не вешающий ярлыков ответ. Идеальный, хотелось бы сказать Чанёлю, но поджатые в раздумье тонкие губы младшего заставляли внутри кипеть волнение. Неужели даже это был не тот ответ? — Тогда я бы хотел поделиться тем, что испытал, — Бэкхён говорит немного неуверенно, и такая фраза заставляет старшего задуматься, а мысли — почти забиться в панике. Панике, которая в одно мгновение сменяется полным штилем. Горячие, сухие губы на одно мгновение касаются его щеки, совершенно неловко, коротко, тут же исчезая и оставляя после себя чувство обжигающего жара, вопреки царившей на улице температуре.  — Надеюсь, я увижу вас снова. Я буду очень рад, если вы придете. Бэкхён не ждёт ответа, кажется, даже немного боится его. Будет лучше, если ответом будет их следующая встреча. Или же ее отсутствие. Он решительно отдает выбор в руки старшего, а Чанёль более чем уверен: он придет. Придет уже завтра.