coffee.

В сознание лениво пробивался тихий шум воды из душа. Вставать не хотелось смертельно, а стоило вспомнить, что сегодня выходной, не было и причин для этого. Ладони проскользнули под подушку, а тело сонливо извернулось под одеялом, перекатываясь на живот и утыкаясь лицом в подушку, пахнущую их общим шампунем. Блаженство. Сознание утратило связь с реальностью всего на одно мгновение, короткую секунду, как часто бывает после звона будильника, стоит только прикрыть глаза. Одна секундочка. Но это, разумеется, было и близко не так. Кровать прогнулась под опустившимся на нее весом чужого тела, матрас странно изогнулся по обе стороны от тела мужчины, все так же лежащего на животе, правда теперь прижимающегося к подушке щекой: видимо, воздуха не хватало. Теплые губы коснулись загривка, не прикрытого одеялом, опустились чуть ниже, вдоль позвоночника, и тут же — чуть в сторону, продвигаясь к плечу. — Доброе утро, — так игриво; чужое дыхание обожгло хрящик ушка, заставляя вздрогнуть, а губ коснулась улыбка, такая мягкая и до невозможного сонная. Бэкхён пытался спрятаться, оттянуть момент окончательного пробуждения еще немного, хоть и знал: бесполезно. Но все равно втягивал шею в плечи, норовя зарыться носом в подушку и роняя тихий смешок от очередного поцелуя, коснувшегося кожи за ушком. — Перестань, — звучит совсем не убедительно, и это даже не удивляет. Бэкхёну нравится, да и с чего бы ему не нравилось внимание любимого мужчины? Особенно такое: когда мягкие поцелуи осыпают все доступные для этого участки тела. Чанёлю тоже нравилось. Нравилось, как младший наивно пытался спрятаться под одеялом, и ненавязчиво оттягивал его все ниже, открывая напряжённую спину, и обжигал губами заметные через кожу позвонки, опускаясь все ниже. — Сэхун дома… — слабый аргумент в собственную защиту, хотя от чего защищаться? От рук, которые, пробравшись под одеяло, мягко касались теплой ото сна кожи, стаскивая следом за собой и мягкий «щит», или от губ, которые лёгкими касаниями заставляли колкие мурашки рассыпаться по телу? — У него сегодня первая пара, и уже восемь. Он уехал, — Чанёль знает это, даже не выходя из комнаты: Сэхун сам вчера предупредил его, оттого он не волнуется, стягивая одеяло до самых ягодиц и обжигая поцелуем нежную кожу поясницы. Бэкхёна это смущает, возможно, потому, что глубоко в душе он уже понял, что ждёт его дальше, теперь пытаясь зарыться лицом в подушку, даже дыша через раз, особенно когда теплые ладони мягко поддевают резинку белья. Одеяло исчезает с тела секундой позже, окончательно и бесповоротно, и тонкие волоски на коже встают дыбом от внезапного контраста, хоть в квартире и достаточно тепло. Белье исчезает следом, как и тепло чужого тела, вот только последнее возвращается. Чанёль ощутимо оглаживает ладонями бока, поднимаясь от бедер к самым ребрам, и Бэкхён реагирует, прогибаясь в пояснице, точно кот, жадный до ласки. Это по-своему забавляет, заставляет старшего улыбаться и прятать улыбку на чужой коже, в опасной близости к мягким половинкам, что не остаётся незамеченным. Лёгкий поцелуй касается кожи, ещё один и ещё, обжигающий ягодицу, что заставляет младшего смущаться. Все это походит на простую шалость, утренние ленивые ласки, которые должны распалить аппетит. Тот самый. И Бэкхён голоден, очень даже, оттого желает повернуться — откинуться спиной на постель и прижать к себе чужое обнаженное тело, вот только сам Чанёль хочет другого. Не позволяя даже приподняться, он настойчиво прижимает ладонями чужую поясницу и, мягко оглаживая любимый изгиб, сжимает половинки, возможно, чуть крепче, чем следовало, но томный вздох, сорвавшийся с чужих губ, говорил, что Чанёль все делает правильно. Горячее дыхание обожгло внезапно похолодевшую кожу, потому что Бэкхён не был готов к подобному, в первую очередь — морально, но его никто не спрашивал. Даже не собирался. И первое влажное прикосновение языка к коже отдало колкими мурашками в теле. Такое с ним бывало слишком редко, настолько, что он и сам не был до конца уверен, а нравится ли ему это, но Чанёль не был настроен отступать. Мягко проходя языком вдоль ложбинки, самым кончиком надавливая на нервно сжатый проход. Все это смущало и казалось странным. Бэкхён не мог расслабиться, хоть и не пытался сопротивляться, словно надеясь открыть что-то новое для себя в уже знакомой ласке, просто потому, что это с ним делает Чанёль. Чанёль, который прекрасно понимал, насколько это смущает младшего, но останавливаться не хотел. Куда настойчивее касаясь кончиком языка пульсирующего входа, чуть надавливая, чтобы скользнуть внутрь. Бэкхён задушенно пискнул, словно и не ожидал, и дыхание стало тяжелее. Чужой язык так непривычно скользил внутри, надавливал самым кончиком на чувствительные стенки, отчего по телу проносились мурашки, собираясь колким возбуждением внизу живота. — Хватит, — не зная, куда себя деть, куда деть то невразумительное, смешанное чувство внутри, опасно граничащее между смущением и желанием, он тихо протянул в подушку, особо не надеясь, что к нему прислушаются, но Чанёль остановился. Отстранился от тела с влажным, слишком провокационным звуком, обжигая покрывшуюся мурашками кожу горячим дыханием. Хотелось растянуть удовольствие, подразнить, совсем немного, довести до измождения, заставить наконец стонать, искренне, по-настоящему, хоть и горячее, томное дыхание устраивало его не меньше. Бэкхён не врал ему ни единым своим вздохом, не наигрывал, не притворялся, говоря собственным телом, что и как ему нравится больше, кажется даже сам того не понимая. Неосознанно. Сейчас он едва заметно приподнимал бедра, словно пытаясь намекнуть, чего именно ждёт, и это было так очаровательно и в то же время желанно. Небольшая подушка, больше декоративная, находится у самого изножья, а Бэкхён, кажется, даже не замечает, как она меняет свое положение, оказываясь у него под бедрами. Так становится удобнее, по крайней мере Чанёлю, который без особого труда подцепляет флакончик с лубрикантом, бессовестно стоящий на прикроватной тумбочке. С появлением в их доме Бэкхёна как-то сама собой пропала необходимость прятать эти вещи, как минимум потому, что Сэхун не рисковал вторгаться в чужую комнату, как делал это раньше, прекрасно понимая, что за закрытой дверью может происходить все что угодно, вплоть до привычки спать обнаженными. Бэкхён был ему безмолвно благодарен, потому что — да… Именно такую привычку как-то ненавязчиво привил ему Чанёль. Пара холодных капель лубриканта обжигают кожу в самом чувствительном, как кажется Бэкхёну, месте — утопают в ложбинке между ягодиц, стекая к яичкам, отчего по телу взволнованно мечутся мурашки. Мурашки, которых становится только больше, стоит к влаге присоединиться пальцам. Тихое мычание душит подушка, в которую отчаянно зарывается младший, а тело, вопреки смущению, охотно принимает чужие пальцы, которых слишком быстро становится мало. Чанёль тоже это видит, чувствует, как тугой, податливый проход сжимается, пульсирует, а сам младший пытается насадиться все больше, подаваясь бедрами назад. Обжигает поцелуями плечи, словно это может как-то помочь, хотя на деле делает только хуже; мурашек становится только больше, а тяжёлое дыхание срывается на едва слышные стоны. Настоящие, искренние, на которые отзывается не только тело, но и разум старшего, сходя с орбиты. Момент, когда уже три пальца покидают тело, кажется самым желанным для каждого из них. Самым долгожданным. И непривычное прикосновение обнаженной плоти к покрытой смазкой коже в одно мгновение пугает — Бэкхён слишком не привык так, неустанно заботясь о своем здоровье, особенно в последние годы, когда юношеский пыл сменила зрелость. С Чанёлем он не боялся, и дело было даже не в анализах и справках. Он доверял. Глупо, наивно, возможно, но именно с Чанёлем он не жалел ни о чем и вряд ли станет жалеть. Первое движение сковывает лёгкие, потому что, кажется, оба они уже забыли, каково это, а может, все дело в чувствах, что сводили с ума. Голова шла кругом, и все внутри горело, скапливалось тугим узлом за грудиной и беспощадно выжигало последний кислород, не давая дышать. Чанёль задыхался, упираясь влажным лбом в дрожащую спину, прижимаясь губами в слабом подобии поцелуев, движимый желанием быть ближе, прикасаться, чувствовать жар тела… Одного движения, глубокого, сжимающего все мышцы в теле тягучей судорогой, им хватило, чтобы понять, что надолго не хватит ни одного из них. Выдержка просто отключалась, оставляя мужчин один на один с желанием и удовольствием, сковывающим тело. Это было волшебно. Это было правильно — без сомнений сказал бы каждый из них, невзирая на боль в легких от невозможности дышать, невзирая на мышцы, которые сводила судорога. Каждое движение навстречу друг другу отдавало острым удовольствием, не похожим ни на что. Размеренное, четко выверенное внутренним метроном, но безумно глубокое, как казалось Бэкхёну, отчего он тихо скулил, боясь стонать, не привыкший к подобным реакциям своего организма. С Чанёлем все было иначе, так не похоже на все то, что было раньше. Так желанно и так необходимо. С трудом отрываясь от безобразно измятой подушки, дрожащими предплечьями упираясь в постель, желая чуть приподняться, даже зная, что не получится: чужое сильное тело не позволит, прижимаясь слишком тесно. Он вжимается спиной в тяжело вздымающуюся грудь мужчины, поворачиваясь чуть боком и слабо улыбаясь, когда его понимают даже без слов, прижимаясь губами к щеке, словно наобум, что даже не странно в данном положении, и тут же исправляясь: находя чужие губы в слабом поцелуе, потому что воздуха и так не хватает. Воздуха, который исчезает окончательно, испаряется от жара тел, когда очередное неожиданно-резкое движение рождает задушенный поцелуем стон, и Бэкхён не выдерживает, больше не в состоянии терпеть. Руки слабеют, и мужчина опадает на постель, утыкаясь лбом в остывшую простынь. Как-то совершенно неожиданно, как кажется Чанёлю в одно мгновение. А может, дело в том, что он слишком увлекся, перестав отдавать себе отчет в том, что и как долго происходит, чего больше делать не получалось. Чужое тело, так сладко сжимающее его возбуждение, пульсирующее, и тихие стоны, которые Бэкхён, кажется все еще стесняясь, глушил подушкой. Чанёль не выдержал, в последний раз толкаясь в сжимающееся тело, изливаясь глубоко внутрь, хотя по-хорошему стоило бы спросить, а не против ли Бэкхён подобного завершения, нравится ли ему это. Мужчина был уверен, что найдет в себе силы задать этот вопрос, обжигая горячим дыханием чужое ушко, урча хриплым от возбуждения голосом. Просчитался, в данный момент даже не уверенный, что в принципе может говорить и что сам Бэкхён смог бы ответить. Наваливаясь сверху на тяжело дышащее, взмокшее тело, он лениво огибает ладонями чужой торс, прижимая как можно ближе к себе и аккуратно заваливаясь на бок, вынуждая и Бэкхёна сменить положение, потому что не мог отказать себе в желании прикасаться. Последний, собственно, был не против, по крайней мере подушка, которую Чанёль заботливо подпихнул под его бедра и которую сам он в конечном итоге испачкал, теперь неприятно холодила кожу. — Подушке — конец, — чуть успокоив сходящее с ума сердце и дыхание, младший тихо вздохнул, наконец ощущая отголоски стыда. — Постираем, — мягко прижимаясь губами к плечу, Чанёль слабо улыбается, отчего-то считая забавным, что Бэкхёна беспокоит именно это, и в то же время испытывая странное облегчение — его не смутило то, как все закончилось. Прикрывая глаза и прижимаясь еще чуть ближе к чужому телу, буквально касаясь носом загривка, Чанёль был настроен еще хотя бы на пару часов сна, а после, возможно, и еще немного любви, планируя воспользоваться выходным и редким уединением, когда не нужно вставать и когда Сэхун не канудит под дверью, чтобы они шли завтракать. Бэкхён без сомнений поддерживал подобный план, ненавязчиво спихивая испачканную подушку на пол и лениво изворачиваясь в коконе чужих рук, желая обнять в ответ и получить наконец полноценный утренний поцелуй. — Доброе утро! — раздается из-за двери, больше походя на галлюцинацию и плохую игру возбужденного разума, но испуганный взгляд в одно мгновение окончательно пришедшего в себя Бэкхёна дает понять, что никакой галлюцинации нет. Только суровая реальность. — У меня отменили первую пару, так что я ещё дома, но сейчас буду уходить, — между тем продолжил Сэхун из-за двери, поясняя суть происходящего, пока младший, приподнявшись на постели, тихо натянул одеяло до самого подбородка, хоть и прекрасно знал, что ребенок заходить не станет, именно так он чувствовал себя чуть более защищенно. — На улице снег выпал и до черта холодно, и я не думаю, что у Бэкхёна здесь есть теплая куртка, так что я достал вторую свою, ту, которая черная, — явно пояснил он для отца, — на всякий случай. Монолог подошел к концу, но ответа все не было. Бэкхён в принципе еще не освоился здесь до той степени, чтобы переговариваться через дверь с ребенком, находясь в этот момент в довольно провокационном положении, а Чанёль, кажется, впервые в принципе потерял дар речи. Он был уверен, что Сэхун уже ушел, даже не стал проверять, хотя следовало, потому что как бы его ребенок ни был осведомлен и зрел, слышать подобные вещи ему все равно не стоит. Не так должен вести себя родитель и уж тем более не должен терять голову из-за собственной влюбленности. — Спасибо… — звучит еще более неожиданно из уст младшего мужчины, но его вынудила сама ситуация — Чанёль молчал, а Сэхун продолжал стоять у двери, явно не собираясь никуда уходить, не получив ответа. Это смущало, и, натягивая одеяло едва ли не до самого носа, мужчина ответил. Этого, кажется, было вполне достаточно. По крайней мере за дверью послышался звук шагов, отдаляющихся по коридору, на секунду Бэкхёну показалось именно так, и он почти расслабился, правда, не тут-то было. — И, Бэкхён… — Сэхун словно никуда и не уходил или успел вернуться, почему-то куда тише, чем стоило бы, вновь вызывая встревоженные мурашки в телах старших. — Да? — в этот раз ответить получается куда быстрее, не иначе как из-за смущенного желания наконец остаться наедине и пережить этот момент, полный стыда, ведь Сэхун все это время был дома, и кто знает, что он только мог услышать за это утро, ни один из них ведь не сможет объективно сказать, насколько громкими они были. — Переезжай к нам, — звучит так легко и просто, и даже смущение, кипящее внутри мужчины, в одно мгновение затихает под более сильным недоумением, разлившимся в теле. Он точно слышит именно то, что слышит? — Не как сейчас, а насовсем. И это я не из-за одежды. Просто переезжай, ладно? — Сэхун заканчивает слишком неуверенно, словно не зная, а может ли он о таком просить. Все же эти отношения — отношения Бэкхёна и его отца, не он должен решать, как именно они будут развиваться дальше. Только они. И даже так он был бы совсем не прочь, если так, как есть сейчас, было бы всегда. Если бы Бэкхён наконец перестал чувствовать себя в гостях, начав называть эту квартиру своим домом. Был бы не против, чтобы отец, который с появлением Бэкхёна стал больше улыбаться и делать забавные глупости, только чтобы смутить младшего, был всегда таким. Таким влюбленным — хочется сказать ему. Он совсем не против. Вместе с Бэкхёном даже ему самому кажется, что все стало лучше. Бэкхён ведь заботится о них. И хоть эти вещи должен решать совсем не он, он тоже имеет к этому отношение и очень хочет, чтобы его мнение тоже взяли в расчет. Не как это было в самом начале этой истории, когда отец лишь прикрывался его пинками, делал вид, что всего лишь жертва обстоятельств и эти свидания и встречи с мужчиной — вынужденная мера, хотя Сэхун прекрасно знал: он хочет этого не меньше, просто боится. — Перееду, — кажется, проходит целая вечность, прежде чем Бэкхён решается ответить, понимая, что вместо него никто этого не сделает. И даже Чанёль, замерший, любопытно глядящий в его глаза, ждет ответ. Именно этот ответ. Ответ, который ждал и Сэхун, невольно улыбаясь, прикрывая на секунду глаза, словно и не волновался даже — знал, что все закончится именно так. — Я ушел, — наконец он тянет уже привычной для себя — немного шкодливой — интонацией, словно и не было этого напряженного момента. — Люблю вас, папуль, мамуль. Шаги отдаляются слишком стремительно, а после и вовсе исчезают где-то в недрах квартиры. Пока не слышится щелчок входной двери. И в самом деле ушел же. — Он меня мамулей назвал? — с ощутимым опозданием до Бэкхёна доходят последние слова юноши, и тихий смех Чанёля служит ответом на его вопрос, почти риторический. Сам же слышал. — Он серьезно? В голосе звучит тонкая нотка возмущения, ведь какая еще к черту мамуля, он тоже мужчина, но Чанёль сбивает все возмущение на корню, прижимая младшего ближе к себе, и, с головой накрывшись одеялом, окончательно успокаивает чужое недовольство поцелуем. Это ведь такая глупость: и что, что он совсем не рассчитывал быть для кого-то мамулей.