Мечта о карих

      Два часа дня — бьют часы, а Канеки устало переводит взгляд с широкого циферблата на мягкую обложку цветастой «Монохромной радуги» и бесцельно перегоняет страницы тонкими пальцами. Некоторые из них буквально трещат от тяжести множества стикеров, закладок и бумажек с собственными мыслями. Но ни одна не познала яркого цвета маркера: черкать на любимых страницах дело для него последнее, всё равно, что портить их. Хотя так было бы, возможно, удобнее — все его записи так и норовят выскользнуть из тесных объятий листов, при том, рискуя навсегда затеряться на дне рабочей сумки. Свести эту досадную неприятность до минимума могла бы самая простая электронная книжка. Только от перспективы круглосуточно глядеть в тусклый экран он яростно открещивался. Ссылался при этом не только на неминуемую зависимость от гаджетов, но и абсолютную противоположность желаемому результату: порядок и удобство напрочь перечёркивались отсутствием запоминания прочитанного.       Воздух взрывается мелкими частицами пыли, волокнами бумаги и ещё чем-то неуловимо приятным и тут же рассеивается вокруг его лица, блаженно вдыхающего невероятный запах книги. Ризе говорила это довольно мило, что он старается оставить первоначальный вид произведения, однако сама даже не оставляла закладок: заметок и выделенных строк у неё также не наблюдалось. Сверх того он заметил, что девичья память совсем не «девичья» — она практически дословно цитировала своих любимых авторов и мыслителей. Практически сразу запоминала все его предположения, вкусы и предпочтения. Понимала все замысловатые шутки, скромно смеялась и с радостью вступала в увлекательную полемику против эвфемизмов в переводах классической литературы.       Выглядела Ризе весьма притягательно и пока даже не опаздывала, но, вероятно, скоро начнёт, так как времени у девушки остаётся всё меньше. Сам же брюнет прибыл в кафе за час раньше встречи, по случаю окончания пары, но пары не последней за день — сегодня в университет возвращаться он не планировал. Будучи в ряду студентов подающих надежды на красный диплом, Канеки чересчур себя разбаловал и позволял себе вольности не допустимые даже отличнику учёбы. Не то чтобы в университет он не являлся вообще, просто чувствовал неожиданную свободу с приходом относительно взрослой жизни, где за прогулы и прочие нарекания отвечать приходиться самому лично. На его потоке преподаватели относились весьма лояльно к людям, которым литература была интересна не как пропуск к желаемой профессии, а как предмет духовного развития и обогащения внутреннего мира — Канеки рвал куш от собственного характера книжного червя, наконец ощущая плоды многолетнего увлечения. Литература, вообще-то, и была той парой, на которую он сходил. Пусть и просидел на ней без школьных принадлежностей. До дома ехать дольше, чем добираться в Мусасино, парень банально бы не успел совершить такой крюк, а потому сумку на учёбу даже не брал, чтобы не пришлось таскаться с ней всё свидание.       Его второе свидание за всю затворническую жизнь.       Девушка, которую он ждал и которая начинала безбожно опаздывать — невероятная.       Невероятна ее красота, невероятны лиловые пряди и невероятна тяга к определённым книгам, что запали в душу самому обыкновенному парню. Сама встреча с ней казалась невероятной: в тот день она вошла не в кафе, а в его сердце, блеснув своими тёмными глазами из-под длинных ресниц. Что-то было в ней притягивающее, чарующее приятное и обаятельное: может фигура, а может книга Такацуки Сен в её руках. Ни одно, ни другое отрицать Канеки не стал бы.       Стоило ей завести диалог, так ему сразу стало понятно, что Ризе видит мир его глазами. Никогда прежде парню не доводилось встречать настолько похожего и простого в общении человека. «Похожего» не внешне — как было сказано выше, девушка обладала удивительной красотой, не встречаемой им ранее — а внутренне, точнее необъяснимая духовная близость воцарила между ними и потрясла его. Её мысли давно обитали и в его голове, речь была настолько красива и правильно поставлена, что он буквально заслушивался, невольно расплываясь в счастливой улыбке. Ему нравилось видеть, как в ней разгорается огонь, когда разговор касается хорошо знакомой темы: особенно радовало, что скромность не была тормозом, скорее приятным бонусом, украшающим её невероятно сильно. Вообще человек, самозабвенно рассказывающий о произведениях и ловящий твои слова с неподдельным восхищением — это серьёзно.       Мачида — увлечение. На фоне потрясающей Ризе она была цвета пыли и ни милая улыбка, ни понимающий нрав рядом не стояли с красоткой из его литературного мира. Все её мысли, действия были весьма очевидны и даже безусловны: бытовая женская обязанность быть во всём аккуратной и внимательной не обошла Юкину, словом — типичная женщина. В её жизни всё рассчитано, придумано наперёд. Может она и считает, что истина в обратном, то он видит это со стороны и, конечно, понимает. В ней есть душа, но нет особенности. Весь окружающий мир уже внушил ей норму поведения, завел механизм верно отсчитанных действий и она, как и он, послушно потекла по течению.       Если вспомнить все эмоции, посетившие его в первые месяцы восхищения и соотнести это первое впечатление с глубоким осмыслением последующего общения — выйдет наиболее чёткая картина ее личности. На самом деле здесь имеют место быть поверхностные факты, навеянные ожидаемо прошедшей симпатией, но их не удастся избежать: девушка сделала всё для того, чтобы максимально надолго укрепить свои позиции дамы его сердца. Итак, первоначально лёгкая, расплывчатая фигура Мачиды вселила почти верное представление о ней самой — светлая, мирная и очень дружелюбная натура. Правда, не без извечного скелета в шкафу, но всё же. Её характер сгорел в этапе формирования, пусть и не исчез совсем, оставив за ней право не называться бесхребетной личностью. Она достаточно своенравная, но эта черта слишком часто тонет в безмерной сердобольности и, скорее даже, чересчур развитой способности перенимать на себя чужие переживания. В ней также нет никаких дурных помыслов, вернее при взгляде на неё и в голову не приходит мысль о возможном лицемерии в отношении к кому-то или чему-то. Возможно, всё это звучит сложно, поэтому стоит скорректировать — безобидная — одно лишь слово.       «Она хороша как приправа — соль или перец. Нельзя питаться только солью и перцем».       Нельзя питаться, но питался. И так же поглощает сейчас. Не соль, не перец — сладкую пудру от которой больше не кружит голову и не выбивает почву из-под ног. Юкина больше не лжёт, больше не исчезает и не секретничает. При этом довольно длительный период времени она всё же умудряется жечь его сердце и солью и перцем одновременно.       Взгляд при мысли о ней невольно соскальзывает в окно в попытке разглядеть за ним то ясное утро ноября, когда он умилялся неуклюжей шатенкой с позиции скромного поклонника её личности. Не выходит: вроде и пейзаж похож, но ни люди, ни атмосфера не благоволит воспоминаниям. У самого края тротуара темненькая женщина средних лет привалилась к роскошному дереву с недовольным лицом. Нога ловко скакнула вверх и стала не шибко удобной подставкой для маленькой сумочки, которую она так зло и отчаянно прерывала в поисках чего-то важного. Выглядела женщина чересчур взвинченной, какой-то озабоченной и явно не доброжелательной. Одета была сдержанно, как говорят «со вкусом». Наконец выудив из многострадальной сумки телефон, она быстро пощёлкала своими модными ногтями по дисплею и нетерпеливо приложила мобильный к уху. Наблюдать за ней стало интересным занятием, особенно когда она криво поморщилась и дерзко сорвала какую-то листовку с того же дерева.       В кармане начинает вибрировать телефон: поток сообщений от друга — ясное дело, отвечать не будет. Женщина тем временем с пущей яростью кричит что-то в, вероятно, замолкшую трубку и небрежно бросает её в распахнутую сумку. Преисполненный злобой взгляд мечется вокруг и Канеки сам замирает, когда останавливается он аккурат на его черноглазой персоне. По своей несколько замкнутой сущности даже обратиться за помощью к кому-либо вряд ли было ему по силу, не то, что даже оскорбить или пихнуть намерено — сама вежливость и неуклюжесть в одном флаконе. Именно поэтому во главе стояло относительно прочное и разумное понимание того, что видеть эту грозную барышню ему доводится впервые. Однако даже в такой очевидной конструкции неуверенный страх всё-таки находит некие лазейки. Парень весьма сконфуженно поправляет волосы и чувствует, как ладони совсем некстати похолодели буквально в считанные минуты.       Как-то сама по себе эта женщина внушала авторитет и, конечно же, страх. Стоило ей ступить ближе к окну, так Канеки вслед за ней юркнул на противоположный край стола, сверкая напуганными глазами. Вероятно, в гневе, она рвёт и мечет своих подчинённых — в том, что дама занимает солидную должность сомневаться, почему-то, не приходилось. Лицо у неё очень строгое, до невозможности правильное. Уверенные черты лидера в чёрных глазах, некрасивая складка над густыми бровями и совершенно тонкие сухие губы. Выглядит солидно, ей хочется верить. Однако в целом женщина не красива, а лишь хорошо ухожена и накрашена. Мужчина, если он у неё есть, должен быть чуть ли не вдвое сильнее её взгляда — такую сталь выдержит не каждый, а бедный студент и подавно. К слову, за всё время, которое она маячила у него пред глазами, её выдуманная им история обретала одному ему понятные детали и становилась вполне правдоподобной.       Глухой стук женских ладоней по толстому стеклу отдаёт вибрацией на всё большое окно и привлекает внимание уже не только перепуганного до смерти паренька, но и остальных постояльцев. Некоторые из них даже отложили свои беседы и начали любопытно переглядываться, осторожно перешёптываясь. Средь белого дня таких представлений обычно не случается, а потому внимание женщина обратила на себя весьма умело. Основной «удар» пришёлся, конечно, по невинному Канеки с глазами в пять копеек. Удивления на долю этого дня пришлось не мало, а вот битого самообладания как раз не хватило даже на такой пустяк. Злые угольки глаз с ощутимым наслаждением всматривались в него, пока тонкие губы изогнулись в надменной ухмыл... не на него? От неожиданности он даже проморгался с жалким видом замечая, что взгляд предназначен всё же не ему. Судорожный глоток, за ним рваный вздох облегчения прокатывается по его телу неприятными мурашками. Радоваться тут особо нечему — первая встречная сумела вывести его из равновесия, разве не жалкое зрелище? Наверное, пора бы и прекратить за ней наблюдать: ничего хорошего ему это пока не принесло. Брюнет неловко подрагивает плечами, как будто сбрасывая с себя вуаль неуместного страха и позора. Хорошо, думает он, что большие кресла скрывают искажённое лицо от остальных посетителей. С большим усилием удаётся оторвать взгляд от незнакомки обратно на книгу — поскорее успокоиться и забыть нелепость, безотказный вариант.       Слева, где-то у барной стойки раздаётся звонкое бряцание чашек, а затем тихая ругань сквозь сжатые зубы. Делать нечего, любопытство страшный и непобедимый недостаток: перед ним открывается картина раздражённого официанта огибающего столы и стулья. По его взгляду и красноречивому лицу, выдающему буквально весь спектр неприязни, становится понятно, что женщина пришла именно по его душу. Чему тот, собственно, не рад.       — Припёрлась-таки на мою работу, надо же, как ты идиотка, Ями... — пока тот уверенно скользил мимо его стола студенту удалось услышать часть непрекращающейся брани.       Итак, выдуманная жизнь дамы со стальным взглядом становится куда интереснее. Не смотря на ещё живое твёрдое желание забыть обо всё произошедшем, Канеки вновь обретает возможность мыслить творчески. Однако в дверь, куда вылетел взвинченный официант, и которая даже не успела закрыться, сконфуженно вплыла нежная фигура. Маленькие руки по-детски сложились на груди в знаке защиты от окружающего мира, а тёмные ресницы робко вспорхнули вверх, прямо на бойкого парня. Опять же, эта скромность весьма подходит красивому лицу и делает её очаровательной вдвойне, поэтому он даже не скрывает умиления в посветлевших глазах. И пока Ризе дефилирует к его столу с стеснительной улыбкой на губах, в его голове вновь оживает строгое лицо злой женщины и он поражается тому, как разительно может отличаться молодость симпатичной девушки от поступающей старости обделённой таким даром женщины.

***

      Стоило шагнуть на порог своей квартиры, как родная «тишина» объяла его со всех сторон. Где-то на кухне еле слышно зашумел холодильник, а в спальне рвануло шторы от вошедшего вместе с ним сквозняка. С улицы донёсся скрежет подвальной двери и буквально через минуту послышался звук льющейся воды: миролюбивый дедуля с первого этажа вновь принялся поливать пахучие цветы этого дома. Время шло как будто намеренно успокаивающе и тягуче, чересчур обыденно и привычно. Эта вязкая умиротворённость затянула его на какое-то время, наконец позволяя не думать ни о чём. Ну или почти ни о чём: небрежный взмах руки над тумбой родил звонкое бряцанье ключей и вывел его из состояния схожего с анабиозом.       Вскоре солнечные лучи, проходя через паутину тёмных листьев, задрожали на мужской руке, неуверенно сжимающей светлый фарфор. В чашке поплыло уродливое искажённое отражение посеревшего брюнета, клюющего в него затравленным выражением лица, и настроение оного напрочь улетучилось вслед за ароматом остывшего кофе. Такая опротивевшая рожа неудачника — честное слово, если бы не любимая чашка, саданул бы по ней что есть силы. Думая об этом, он отчаянно давил пальцами на виски: гул в ушах не проходил уже долгое время, в затылке неумолимо пекло чем-то противно утомляющим. Где-то неподалёку заработала строительная дрель, и атмосфера утекающего утра плавно сменилась на уверенный ход обеденного часа.       Четыре часа назад — то время когда утро было ещё добрым и многообещающим — он даже не подозревал, что мог видеть шатенку в последний раз. Вернее, уже видел: тот момент поглотила тьма узкой улочки перед её домом. Напрасно он с глупой улыбкой встречал каждый женский силуэт, подходящий под её очертания. Напрасно сверялся со временем с тревожным выражением лица и, первоначально, напрасно поверил её словам. Если бы время было ему подвластно, то этим прекрасным утром он вообще бы не вылез из своей кровати как минимум до обеда. А после не пялил бы в стенку с безучастным видом около полутора часов, игнорируя жизнь вокруг.       Ну, а пока ничего особенного не происходило — девушкам свойственно опаздывать. Канеки был непоколебим. Он ещё не успел поднять на уши всю нервную систему и спокойно смотрел, как медленно облетают деревья сакуры у подножья многоэтажек. Задуматься о вечном, времени было предостаточно, чем, собственно, он и занимался. Легкий осенний ветерок обдувал его со всех сторон, развевая волосы в хаотичном порядке. От солнечного света, удачно сконцентрировавшегося на его персоне, он выглядел как никогда симпатично. Сейчас брюнет больше походил на безобидного воробушка, слетевшего со своей цветущей ветки, нежели чем на типичного серого обитателя библиотеки. В ожидании мягкого голоса запыхавшейся шатенки, он продолжал тонуть в своих самых лучших фантазиях, забывая о бегущем явно не в её пользу времени.       Она задерживалась дольше, чем он планировал. Такое запоздание вряд ли могло оправдаться обычным женским наведением красоты. Солнце уже порядком сменило свою позицию и больше не попадало ни на его лицо, ни даже на карниз входа в метро. Рваные облака заполонили небо и подолгу укрывали звезду за собой. Чем дальше минутная стрелка отдалялась от назначенного часа, тем менее понятной становилась ситуация с её поведением.       Нужно было срочно что-то предпринимать. Предпринимать именно ему, потому что по их общей глупости обмен номеров произошёл только в одну сторону и она, виновница торжества, никак не могла связаться с ним. А непонятная тревога, словно скорый поезд уже мчалась на помощь смутным догадкам, чего он не мог допустить. Заветные цифры горели на экране несколько секунд и вместе с ним гасли, пока Канеки судорожно пытался сделать чудовищное усилие над собой. Звонить ей значит поступать по-взрослому. Так, как он делал на протяжении всей своей жизни: молчал на упреки непутевой женщины, содержащей его после смерти матери; следил за собой и своей жизнью уже будучи одиноким; сам предпочитал учебу мимолетным развлечениям. По-взрослому, это означает быть готовым к худшему. А это в свою очередь, означает трусливо убрать телефон в карман и продолжать ждать непонятно чего — ему давно стало ясно, что она вряд ли придёт.       Было ли дело в нём, в ней, в стечении обстоятельств — откуда он знал. В его голове теории строились и рушились почти в одни и те же секунды, отчего черепная коробка грозила просто разлететься на части. В таком хаосе сложно было прийти к единому выводу. Так же сложно было сконцентрироваться только на одном ощущении: паника, замешательство, стыд и позор смешались где-то внутри груди, щекотливо бередя его сердце. Неужели она вновь провернула тот трюк с исчезновением прямо после своего неожиданного откровения? Или ей просто надоело возиться с переменным везением несуразного юноши? А может вечер, окончившийся ничем, поставил точку в ее снисходительном отношении? Сложно понять, что двигало ею на этот раз.       Красивое, обрамлённое солнцем лицо, теперь потеряло свой цвет и с поникшей головой изображало жалостливое недоумение. Вонзив непослушные руки в темные пряди волос, он скованно приземлился на холодные ступени лестницы. Неопределённость заставляла его нервничать. Если всё было настолько ужасно, зачем так много лестных слов слетело с её губ в прощальный час? А если и так, то, что помешало ей оборвать все связи прямо там, у порога ее дома? Трусость или неуверенность? Может она колебалась в своём решении? Тогда что перевесило чашу весов не в его пользу? Канеки никогда не понимал, что творится в этой светлой голове. Какие мысли, идеи и планы вообще ею руководят. С Юкиной происходит столько спонтанных вещей, что невозможно уследить за линией её мотивов. То она, не сдерживая слезы, раскрывает душу перед абсолютным незнакомцем, то пропадает так же внезапно, как и появляется.       Думать о ней однобоко просто не выходит. Особенно в такой ситуации. Вне зависимости от того, что у неё там произошло, нельзя так просто брать и исчезать из жизни человека, который всего-то хотел твоего участия в своей.       Вместо ещё одного памятного дня он получил лишь кучу необдуманных вопросов не только к ней, но и к себе. В родных стенах спальни его добьют навязчивые мысли, а поможет им уничтоженная самооценка, упавшая ниже плинтуса. В общем, отличная компания на этот вечер. Ничего другого на ум уже не приходило, а непослушные пальцы сами по себе заскользили по металлическим перилам вверх, волоча за собой такие же ватные ноги.

***

      Мачида раскрывает ладонь: длинная красная полоса, заживая, часто саднит, доводя ее до исступления. Незаметный гвоздик в деревянном заборе веранды коварно расположившийся шляпкой вниз, ранил невнимательную шатенку, проводящую по нему расслабленной рукой. Боли было несколько меньше банального недоумения, а вот крови хватило, чтобы запачкать не только лучшую рубашку, но и светлые джинсы в придачу. Найти его так и не удалось, впрочем, как и забыть. Почёсывая тёмную корочку ногтями, она в который раз задумывается о его местоположении, боясь за такую же нерасторопную мать. Под ногами снуют мелкие муравьи, перебегающие от одного края лестницы к другому. Когда они теряют ориентир, девушка ловко сбрасывает их с обуви, не подпуская к голой коже. До них ей нет никакого дела. Сидя на верхней, деревянной ступени, она редко отвлекается от карманного путеводителя, вертя его в разные стороны. Где-то здесь должна быть больница Икедзима, а если правильно рассчитать — то и дом с его застенчивым обитателем.       Этот «обитатель», привычно витая в своих мыслях, минутами ранее прошёл мимо неё, растворившись в нарастающем потоке людей. Близился час пик, а вместе с ним и время начала приемной комиссии. Поступление в университет занимало треть всего времени Канеки, остальную часть бестолковый Нагачика делил с умными книгами, от которых не устал открещиваться. Поступление маячило и перед ним, но в отличие от беспокойного друга, тот брал скорее харизмой, чем знаниями. Волновало его только их разделение по специальностям. Во-первых — Канеки больше не являлся ответами на контрольных и самостоятельных. А во-вторых — оный же вряд ли обзаведётся друзьями и, скорее всего, будет грызть гранит науки в скорбном одиночестве. По крайней мере на тех парах, что у них не будут совпадать. А уж на тех, что будут, Хиде так просто с него не слезет.       До сосредоточенной на карте девушки Канеки давно уже не было дела. На протяжении четырёх месяцев он благополучно или нет, забыл о ее существовании. Не уверен, что при произнесённом имени не вспомнит, однако и боли явно не почувствует. Как и не почувствует симпатии: апатия, что сопровождала его уже которую ошибку, через время прошла вместе с ней. Ее лицо, голос и даже цвет волос так же ушли в прошлое, оставив после себя только смутное воспоминание. Забавной казалась первая встреча, вторая больше удивительной. Последняя запомнилась больше всего, а несостоявшаяся так и не простилась им. Не простилась за нелепое ожидание чего-то лучшего, какого-то объяснения ее поступка, стука в дверь или по плечу, на той самой станции. Наверное, ей просто не было дела до него — так же как и у него до неё сейчас.       Он уже и не помнит как в скуке сменяющихся дней, тосковал по ее облику. Сколько бессонных ночей провёл за гляделками в потолок, вырисовывая на нём моменты давно прошедшего вечера. Как хлестал крутой кипяток по утрам, затерявшись где-то на губах безумолчной владелицы. Днём боялся выходить из своей бетонной коробки, потому что все рассказы Хиде пролетали мимо его ушей, не достигая озабоченный вопросами мозг. Как думал, что с ней? С ее пропавшей подругой — нашли ли ее, а если и нашли, то живой или нет? В конце концов, это было единственным связующим звеном между ними. А если отбросить все мелочи, которые она прояснила в себе, так вообще единственным, что он знал о ней. Многое, о чём Юкина не задумываясь, болтала, теперь приобрело какую-то важность. Приходилось довольствоваться малым: ее пустой трёп был несколько не информативным. Однако то, что удавалось выцепить из уголков собственной памяти, приносило радостный отклик в его сердце, надолго утоляя угасающий аппетит.       Угасающий — потому что вскоре эйфория от неё изжила сама себя. После сотого воспоминания вспышка в сердце так просто затухла, как будто это было чем-то обыденным и устаревшим. Юкина отступала глухими шагами, медленно, плавно и незаметно. Будто призрак, таящий при свете дня — расплывалась в уходящей ночи, пророча долгожданный рассвет. Наконец он сделал шаг вперёд, закончив топтать нежные ростки пережитых эмоций, что давно должны были встать в ряд всех его промахов.       В ладонях неприятно трепетала вырванная из какого-то журнала фотография идеальной, по всем стандартам красоты, девушки. Эффектная брюнетка с рекламы очков смотрела на него спокойными глазами, приспустив рекламируемый товар на середину носа. Аккуратные черты лица и его приятное выражение не отталкивали, но и не сказать, что слишком притягивали к себе. Вообще, он уже пятнадцать минут старался рассмотреть в ней то, что так зацепило взорвавшегося эпитетами Хиде, преподнесшего ему эту вырезку ещё в середине той недели. С тех пор он частенько нёс какую-то романтическую чушь и беспрестанно ныл о ней при каждой возможности раскрыть рот. Это весьма позабавило брюнета, он даже весело поддакивал другу, удивляясь такому порыву его чувств. Мысль о том, что ему приходится находится по ту сторону баррикад, доставляла ему удовольствие. Шутки, безжалостные факты неутешительной реальности бытия, а так же абсолютной невозможности их знакомства, сыпались из его уст просто на «ура». Хиде же, как самый настоящий влюблённый болван, только отмахивался от издёвок друга, предпочитая грезить и дальше, не думая прекращать этот спектакль.       Такое иногда бывает у него: весна бьет по голове в самые неожиданные моменты. Для беспокойства, как и серьёзности, нет никаких причин. Вскоре на его глаза попадётся ещё более милая девушка и тогда всё вернётся на круги своя. Хиде вновь начнёт нести похабный бред, Канеки будет за него краснеть, а публика лишь потешатся комичности их дуэта.       Услышав, как женский механический голос оповестил всю станцию о прибытии поезда, он хмыкнул и убрал фотографию в форзац книги. Видать вкусы у них совершенно разные, раз ничего поразительного в ее внешности он так и не нашёл. Ничего страшного: в конце концов, ситуаций с любовным треугольником им явно не видать, что и к лучшему. К лучшему так же теперешний поздний час — все рабочие люди давно сидят по домам, а то небольшое количество пассажиров, что вошло за ним в поезд, не могло не порадовать уставшего парня. Встав около дверей, он получил целый ворох удивлённых взглядов от них: большая часть сидений была свободна, а судя по его лицу, тот не отказался бы занять парочку из них, чтобы хорошенько вздремнуть. Однако достопочтенная публика несколько ошибалась. Усталость была вызвана удручающей нервотрёпкой в университете, да, только вот спать ему, почему-то, нисколько не хотелось. Хотелось, скорее, просто переключится с учебного языка на более свободный и приятный повседневный. Ну, а стоять он предпочёл лишь потому, что у дверей хоть немного дуло прохладным воздухом и можно было, наконец, продохнуть от жары уходящего дня.       Это решение, безусловно, очень удачно легло на руку единственному посетителю станции. По инерции вскинув головой, Канеки неожиданно вздрогнул, встретившись с ним взглядом. Несколько ошарашенное выражение лица хорошо передалось всё таким же карим глазам, а вот губы лишь слегка приоткрылись, как будто в неудачной попытке что-то сказать. Девушка стояла неподвижно, и казалось, даже не дышала, замерев на этом моменте. Увидеть эту миниатюрную предательницу среди полутьмы вечера ему не то, что не хотелось, даже не грезилось. Хотя и кроме удивления её появление ничего не вызвало, происходящее чересчур походило на сон, так что он быстро-быстро проморгался, заметив, что она так и не исчезла.       Его ответная реакция как будто оживила её. Она резво бросилась назад, к сумке, валяющейся на пустынной скамье. Схватив ту за нижнюю часть, встряхнула вверх тормашками. Содержимое не заставило себя ждать и непонятная масса из тетрадей, учебников и ещё каких-то предметов посыпалась прямо на её сидение. Канеки не совсем понимал, что она делает, но увлечённо наблюдал за ней из-за закрытых дверей. Между прочим, он старался определиться, какие чувства вызывает в нем её суматошная возня в школьном хламе. Старался заставить себя чувствовать что-то больше банального интереса к дальнейшему развитию событий. И при этом даже пытался отрицать, что чувствовать тут абсолютно нечего. В состоянии какого-то аффекта, он едва не заметил, как поезд начал движение. Мачида же что-то отчаянно прокричала, вероятно, от неожиданности, и на ходу вырисовывая на обложке журнала какие-то иероглифы, бросилась к уходящему составу.       Слишком поздно и слишком темно. Когда поезд отходит от платформы, она наконец поднимает несчастную бумажку над головой, безуспешно стараясь донести до него написанные на ней слова. Он не видит и не понимает что там, как и не спешит к концу вагона: воспоминания захлестывают его сознание, превращая прошлое во второсортное кино с искаженным звуком. Единственное, на что он был сейчас способен, так это вцепиться жадным взглядом в её лицо, за секунду сменяющее сразу несколько эмоций.

***

      Страх заставляет верить в непобедимость противника. Верить в его блестящий ум, сверхъестественную силу и беспрецедентную чуйку именно на твою тушку. Это ощущение появляется от полного осознания своей собственной слабости. От реального или мнимого превосходства объекта твоего страха над тобой. Обычно, оно возникает во сне, где каждая твоя проблема является гиперболой. Но что делать, если реальность упрямо отказывается является сном и проснуться здесь просто невозможно?       Размахивать перед ней обычной шариковой ручкой всё равно, что пытаться разогнать бурю домашним веником — бесполезно и крайне жалко. Неизвестно ещё кому такая затея показалась более идиотской: ей, как непревзойденному охотнику или ему, как загнанному в ловушку зверьку. Глупо конечно, очень глупо сопротивляться противнику, который заведомо сильнее и проворнее тебя. Еще более глупо, когда этот противник стоит выше тебя в пищевой цепочке. Тут вообще, как говорится, ничего не попишешь. Канеки и сам это прекрасно понимал, но и сдаваться так просто, не пытаясь побороться за свою жизнь, он явно не планировал. Вскочив сразу на ноги, парень с неописуемым ужасом бросился прочь, надеясь лишь на то, что слабых легких хватит ещё хотя бы метров на пятьдесят. Там, за территорией, отведённой на новую постройку, шумела оживлённая трасса. Если успеет до неё добраться, можно считать, что родился в счастливой рубашке.       А если же нет, то Мачида рискует пойти на второй круг своей зимней депрессии. Повод для этого, конечно, небольшой, зато самый что ни на есть понятный и прозрачный: в его смерти вряд ли будет какая-то тайна. Хорошо это или плохо, совершенно не важно. На фоне остальных преступлений его скорбное расставание с жизнью всё равно покажется особенно нелепой случайностью. Лишь для него одного она будет иметь невероятную цену, остальным же при такой новости будет абсолютно наплевать и на него самого, и на какую-либо причину его кончины. От этих мыслей ему почему-то не удаётся избавиться, как и от ощущения, что его сейчас стошнит. От быстро бега или от накрывшей волны первобытного страха за свою жизнь. Скорее от их смеси.       Наверное, у него на лбу написано «идиот» или «разведи меня, я лёгкая мишень», раз и она разглядела в нем пожизненную жертву, которая верит каждой доброй улыбке. От неумения отличать силу от слабости обычно страдают женщины, однако на эти грабли Канеки наступал с завидной регулярностью, страдая от этого на протяжении всей своей жизни. Разве можно было взглянуть на него без задней мысли? Что Юкина, что Ризе — различались лишь цели. Если одна пыталась найти утешение в понимающем и сочувствующем пареньке, то вторая просто желала набить желудок, при этом особо не заморачиваясь с запудриваем мозгов.       Последняя мысль, пролетевшая перед ним, прежде чем он почувствовал сильнейшую боль в области живота, была мысль о невозможности побега. Далее он ощутил болезненный полет и какую-то пустоту в голове, когда та небрежно повисла на плече: ему вдруг показалось, что тело давно отсоединилось от неё. Не ощущать абсолютно ничего кроме трепещущих век, закрывающихся против своей воли, было довольно странно и необычно. Видеть закрытыми глазами свои запутанные мысли тоже. Хотелось бы даже испугаться, но нарастающий звон в ушах помешал это сделать, откинув его куда подальше от пробуждения. Тут же непонятный жидкий туман заполнил пространство в его скоромном внутреннем мирке, вытесняя из него все возможные ощущения. Даже ощущение реальности происходящего. Все чувства как будто обнулились, а его собственное «я» под аккомпанемент умирающего мозга, беспомощно тонуло в серой массе пространства, потерявшего для него форму и границу.       При столкновении со стеной, он даже не почувствовал боли. А когда Ризе склонилась над ним, как над поверженным зверьком, его сознание любезно оборвало все связи с окружающим миром, увлекая и её за собой в свободное плавание по океану, не имеющему дна.

...Я не герой романа или чего-то подобного... Я простой студент, который любит читать, каких полно... но... Если бы кто-то по какой-то причине написал бы историю со мной в главной роли... Это непременно была бы... Трагедия.