Имя им - Стая

- А спросить? - Виктор опирается плечом о косяк двери, отпивает из покоцанной чашки ароматный чай и с легким прищуром смотрит на мальчишку, что безбоязненно сидит едва ли не на верхушке сливового дерева, жадно поедая еще толком не созревшие плоды, сплевывая косточки на землю. Тот замирает, испуганно смотря на мужчину, сглатывает и поспешно утирает губы рукавом потрепанной рубашки. Но слезать не спешит, жмется к стволу дерева, кажется, собираясь с ним срастись. - Простите, здесь давно никто не жил... - глухо откликается, отводя виноватый взгляд. Оправдание звучит так себе, потому что за садом все равно явно ухаживали, а в столь небольшом поселении все друг друга знают, так что мальчишка определенно понимал, куда лезет. Это и мужчина осознает, а потому хмурится и чуть губы поджимает, показывая, что это не аргумент. - Кыш отсюда, пока не передумал, - все же разрешает, продолжая смотреть тяжелым взглядом светлых глаз. Мальчишка ловко соскакивает с дерева, будто мартышка, тут же припуская в сторону ворот. И только когда он исчезает за калиткой, Виктор усмехается себе под нос. Сам таким же был, воровал соседские яблоки, а после получал дома нагоняй от отца - деревенская романтика. Виктор вообще любил последние годы выезжать за пределы столицы, арендовать домик в простой деревне и сбегать от всего на летние месяцы. Никакой суеты, ненужных волнений, только спокойствие и приятное чувство ностальгии по собственному детству. Но в этот раз со спокойствием как-то не складывается. Мальчишки везде гоняют в футбол. В самой захудалой деревеньке найдется видавший виды мяч и горстка чумазых ребят, которые с визгами и при этом взрослой серьезностью будут часами играть на кочках и жухлой траве, разбивая коленки и царапая ладони. Такое импровизированное поле и оказалось рядом с домом Гончаренко, который уже мог сверять часы по звонким голосам - ребята приходили в час тридцать как по расписанию, после утренних хлопот по хозяйству и обязательного обеда, быт таких мест везде одинаковый. Сегодня не стало исключением, выбивалось из уже становящегося привычным только одно - разбитое окно на веранде, да пыльный мяч в собственном салате, который мужчина только приготовил. За окном повисла звенящая тишина, а после кто-то матюгнулся: "Вано, еб твою мать!", и к моменту, когда мужчина выглянул в образовавшуюся дыру, за забором уже никого. Что же... однажды виновника отправят за мячом, если хотят продолжать играть. А у Виктора времени и терпения не занимать, так что он просто продолжает заниматься своими делами, пока вечером в дом скромно не стучат. Отчего-то Виктор вовсе не удивляется, когда видит на крыльце того самого любителя зеленых слив, виновато опустившего глаза в пол. Что же, местный хулиган выявлен, без таких в деревнях никак, кто-то же должен быть заводилой. Просто Гончаренко хочется, чтобы свои проказы мальчишки чудили подальше от его временного дома, ведь разбираться с последствиями совсем нет желания. - Слава Рональдо покоя не дает? - без лишних предисловий уточняет мужчина, усмехаясь уголком губ. - Тони Кроос больше нравится, - бубнит едва слышно и очень колоритно шмыгает носом. Гончаренко уважительно кивает - редко мальчишки знают кого-то из футболистов, кроме разрекламированных моделей. - Что же, думаю, он тоже бил соседские окна, - Виктор приглашающе кивает головой, чтобы не топтался на пороге. Мальчишка делает несколько шагов, но дальше не проходит. С выразительным вздохом извиняется и очень просит вернуть мяч, потому что не его. Гончаренко легко соглашается, но обещает, что это в первый и последний раз, иначе разговор будет уже с родителями. При этих словах парень вздрагивает и даже вкидывает голову. - Не повторится! Только не ябедничайте! - звучит по-детски отчаянно, и Виктор невольно улыбается, доставая мяч с верха серванта, бросая в руки подростка. - Не буду, если слово сдержишь... Иван. Мальчик активно кивает и тут же, без прощания, скатывается по крыльцу и бежит за калитку. Там его уже ждут товарищи, которые с интересом смотрят на вышедшего мужчину, а после так же гурьбой убегают прочь. Интересно, неужели из-за мяча так подрались, что у Ивана свежий фонарь под глазом расплылся? Мальчишка слово держит. Сливы больше не ворует, мячом окна не бьет, а еще всегда здоровается, если вдруг столкнутся где. Виктор наслаждается своим отдыхом целых две недели, пока однажды ночью на улице не начинается скандал. Точнее, какое-то пьяное тело горланит на всю округу, покрывая матом "неблагодарного ублюдка", с которого обещает спустить шкуру. Гончаренко морщится, пытаясь спрятаться от минусов деревенской жизни под подушкой, но концерт лишь набирает обороты. И когда уже совсем рядом слышится девчачье "Па, хватит!", а следом захмелевшее "Серега, убьешь же!", Гончаренко рывком поднимается с постели и решительно направляется на улицу. И совсем не ожидает увидеть знакомого уже ему подростка. Ваня лежит на земле, обхватив голову руками. Молчит - не кричит, не стонет, даже не просит остановиться. Пьяный мужик неопределенного возраста, продолжая верещать, вырывается из рук такого же пьяного товарища и молодой девушки. Держат плохо, отец семейства то и дело подпинывает лежащего паренька, метя прицельно то в живот, то в голову. Недалеко стоит женщина в возрасте, покуривая сигарету и мутными глазами наблюдая за разворачивающейся сценой. Деревенские тоже повысовывались, но вмешиваться особо не спешили - в таких местах все друг про друга всё знают, но соваться и не думают. Семья сама разберется, даже если дело касается поколачивания детей. А у Гончаренко чернеет перед глазами - он человек жесткий, но пустое насилие на дух не переносит, тем более направленное на слабого. Глаза всего секунду опасно блестят желтым, хотя старый волк давно в узде, и мужчина за пару мгновений преодолевает расстояние, с размаху припечатывая по пьяной физиономии. Следом толчок в грудь, и тело валится на землю, что-то нечленораздельно мыча. Товарищ этой ошибки природы вскидывает руки вверх в защитном жесте, мол, мужик, я тут не при делах, а после пытается оттащить невменяемого обратно в дом. Женщина с сигаретой сплевывает и недовольно цедит: "Щенок сам напросился. Чтоб глаза мои тебя не видели, выблядок". И, покачиваясь, исчезает в том же доме, видимо, собираясь и дальше продолжать банкет. - Что за нелюди, - выдыхает Виктор и присаживается возле мальчонки, что уже смог выпрямиться и теперь утирает разбитую губу. Девушка рядом хлопочет, но только размазывает чужую кровь, так что почти сразу опускает руки, тяжело вздыхая. - Спасибо вам... Папка такой не всегда, так получилось... - удивительно, но она оправдывает случившееся, для нее не произошло что-то из ряда вон выходящее. Ваня тоже молчит, смотрит в землю - то ли стыдно, то ли еще не соображает от тумаков. - Ванюш, давай к друзьям на пару дней, ладно? Прибьет ведь, пока из запоя не выйдет... И все же нет... Другое здесь все. Жестокое, неправильное, искаженное, испорченное. В его детстве отцы тоже сыновей поколачивали, но за дело, воспитательный процесс был, не до первой же крови. Не до синяков и уж тем более разбитых губ и рассеченных бровей. Простое насилие, приправленное алкогольным угаром, не имеет под собой оправданий. Ни при каких обстоятельствах. - Я в полицию позвоню, пойдем, - Виктор бросает строгий взгляд на девушку, что городит ерунду, и протягивает ладонь мальчишке. Тот испуганно отшатывается, отрицательно качая головой. - Плевать всем, только больше достанется, - сплевывает, сам поднимается, не доверяя чужой руке. От сестры только отмахивается, отправляя обратно домой. А сам смотрит растерянно, не зная, куда снова податься, с тоской глядя вслед девушке, которая и правда... просто уходит. Виктор не особо сталкивался с подобным раньше, но понимает, что помочь здесь с лета не выйдет. Может, лишь самую малость. - Все равно пойдем. Хоть лицо обработаю, - уже мягче зовет, даже отворачивается, будто бы в задумчивости смотря в сторону. Замечает, что внимания к себе мальчишка не любит, а уж прикосновений и подавно. Пару мгновений даже кажется, что он привычно трусанет куда-нибудь, но Иван неожиданно кивает и бредет следом за мужчиной. Видимо, ему и впрямь не особо есть куда податься. Оказавшись в доме, юноша так и замирает на пороге - ему требуются то жесты, то слова, чтобы он хоть что-то сделал. Прошел в комнату, сел за стол, повернулся к мужчине, подставляя разбитое лицо. Он будто лишний раз моргнуть опасается, пока добро не получит, смотрит внимательно и цепко за каждым движением, выискивая возможную угрозу. Виктор это считывает, понимает почти сразу, с какими только волчатами раньше не работал, научился понимать их даже без слов. И хотя перед ним простой человек, да разве разница есть? Подростки остаются подростками, есть у них при этом клыки или нет. - Я мог бы обратиться к участковому? - все же ещё раз осторожно начинает, залепляя рану на лбу. Хмурится, осматривая чужое лицо, и, наконец, удовлетворенно кивает. Не бог весть что, но лучше, чем ничего. Иван тут же отрицательно мотает головой, даже упирается ладонями в табуретку под собой - чтобы вскочить и рвануть было сподручнее. Наверное, бегать он научился с такой семьей отменно... - Не боишься, что однажды не остановится? - решает подойти с другой стороны. Виктор размусоливать обычно не любил, а уговаривать не умел, так что действовал так, как привык. Жесткие слова порой чудеса творят. - Прибьет ведь, если сам о себе не подумаешь. - Значит, прибьет, - сопит себе под нос, но упрямится. Видно, что его подобное и не пугает. Может, уже даже и смирился, ждет чего-то подобного. И уж точно не собирается принимать помощь от чужака в деревне, у которого просто сливы воровал. - Ладно... - поднимаясь, Гончаренко хлопает себя по коленям и по-хозяйски оглядывается. - Спать можешь здесь остаться, диван раскладывается. Встаю рано, так что давай, ложись. Белье сейчас принесу. Виктор так ловко берет в оборот, что Иван не успевает возразить, а через минуту уже стоит с одеялом и подушкой посреди комнаты, наблюдая, как мужчина сражается с советским диваном. Ему бы отказаться, странно ведь все это, но... ночевать на улице или в сарае совсем не хочется. А к пацанам больше не подашься - родители ведь никогда не хотят, чтобы их дети дружили с теми, у кого семья прочно занимает первое место по пьянке. Может, сердобольные деревенские женщины и жалели мальчонку, что с раннего детства вечно голодный, да в синяках и ссадинах, но жалелка имела свои четкие границы - охать и грустно кивать головами только на расстоянии, не дай Боже не вмешиваясь во все происходящее. Так что чужая помощь настолько удивляет и выбивает из привычного русла, что Иван и слова сказать не может. Укладывается на расстеленный диван, притыкается носом в чистое белье, что, неожиданно, пахнет елью и морозом, а не табаком, дешевой водкой и чужим потом. Втягивает носом приятный запах, невольно прислушивается к копошениям из соседней комнаты, непривычный к подобной почти тишине. Гончаренко тоже прислушивается, хотя старается делать вид, что, как и всегда, находится в доме один. Но то и дело ловит себя на том, что замер и ловит чутким волчьим слухом чужое взволнованное дыхание. Он все ждет, когда чужое сердце забьется ровно, послышится громкое сопение, но Иван засыпает только под утро. Впрочем... Виктор не засыпает и вовсе. - Доброе утро, - мужчина не оборачивается, продолжая возиться с завтраком, просто чувствует, что юноша проснулся. Чуть слышно заскрипел диван, зашелестело одеяло, застонали затекшие в теле мышцы. Иван давит зевок и рывком садится на постели, ошалело оглядываясь. Память понемногу возвращает воспоминания о вчерашнем вечере, и он выдавливает хриплое «здрасьте». Виктор усмехается, бросая быстрый взгляд через плечо на этого взъерошенного воробья. Деревенские непуганые дети, даже если и растут в таких условиях... - Умываться и за стол. В нижней полке была запасная щетка, - Гончаренко не привыкать общаться указаниями. Мог бы и по-другому, но успел понять - с этим нужно именно так, парень признает только авторитет и силу, даже если грубую. От участия, жалости или мягкости моментом захлопнется, посмотрит затравленным зверьком и наверняка постарается сразу сбежать. А сейчас вон как подорвался исполнять, хоть и неловко, путаясь в своих же ногах. Исчезает за неприметной дверью в углу, оказываясь в небольшой ванной, плотно прикрывая за собой дверь и опираясь о нее спиной. В голове столько мыслей, что никак не выходит схватить за хвост хоть какую-то. Умывается на автомате, воровато разглядывая баночки на полке, с интересом читая незнакомые названия, еще несколько минут просто смотрит на себя в зеркало, бездумно терроризируя взглядом опухшую за ночь губу. Но время предательски капает, так что приходится покинуть спасительную комнату и потянуться на запах жареной яичницы и мяса. Желудок предательски сводит, и Иван следует за таким банальным и простым желанием поесть от души, вместо того, чтобы поблагодарить и поскорее уйти. Добра ведь так просто не бывает, верно? Но тарелка с горячим завтраком сейчас куда реальнее возможных неприятностей. Виктор прекрасно слышит голодное урчание чужого желудка и ощущает примесь страха и настороженности в запахе мальчишки, даже его секундная борьба с самим собой не остается без внимания. Мужчина хлопает ладонью по спинке стула и кивает на него - властный жест действует безотказно, не оставляя времени на подумать и посомневаться еще. Иван опускается за стол, ведет себя робко еще с пару секунд, но когда ему придвигают хлеб, срывается. Поглощает все с такой скоростью, что даже Гончаренко не поспевает. Усмехается себе под нос, но ничего не говорит - пусть хоть все сметет, не жалко. Голодных детей он тоже видывал достаточно, чтобы благоразумно отвести взгляд и молча продолжить завтрак. Иван уходит почти сразу. Помогает убрать со стола, прибирает за собой диван, а после поспешно ретируется, будто его и не было. Оставляет только за собой запах травы, в которой так часто валяется, пыли и чужого алкогольного угара, которым, кажется, пропитались даже его волосы. Виктор не держит мальчишку и тем более не ищет его вечером или на следующий день, когда ни разу не видит его на улице. Понимает, что тот прячется, как привык, и от этого осознания внутри все вновь закипает. Он не собирался закрывать на все глаза, а потому считает, что это самое удачное время - у родителей пропал сын подросток, а те и не чешутся. Вот только он совсем не учел, что к чужакам в таких местах и вовсе свое особое отношение. Что с полицией ничего не выйдет он понимает уже через десяток минут общения. Участковый сразу дает понять, что заявления тут никто не ждет, а если оно и будет, то определенно указанные в нем заявления не подтвердятся. Кто же заводит дело на того, с кем по выходным на рыбалке все так же и распиваешь? Виктор человек городской, уверен, что и на подобное найдется управа, а потому последующие несколько дней для него - настоящее откровение. Ребенок, страдающий от насилия в семье, оказывается буквально никому не интересен. Опека в ближайшем городе футболит в полицию. Полиция разводит руками - дайте показания потерпевшего или... да, обратитесь в соц.защиту для проверки условий содержания детей. Но вот неувязка - все уже совершеннолетние, а один оставшийся младший ребенок на учете не стоит, в школе твердый хорошист, какие претензии? Гончаренко понимает, что застревает в этом порочном круге, пожалуй, впервые чувствуя... бессилие. Он ничего не может сделать, натыкаясь на стену полнейшего человеческого равнодушия, и это выводит из себя. К моменту, когда Иван вновь появляется на знакомой поляне и гоняет мяч, будто ничего не произошло, волк Гончаренко опасно скалится и припадает на передние лапы, готовый бросится в любой момент. И ждать долго не приходится. Спустя всего пару вечеров на улице снова слышна ругань. Виктор ждал, и в этот раз выходит сразу. Пары оплеух вполне достаточно - такие товарищи привыкли отыгрываться лишь на тех, кто слабее, и совсем не готовы к какому-либо отпору. Иван и вовсе без лишних слов подрывается с земли и прячется за чужой спиной - лишь раз получив защиту, он невольно верит почти незнакомцу, даже если неосознанно, на слепом инстинкте следуя за сильным. Гончаренко молча хватает пацана за плечо и ведет за собой - снова пытается втолковать, что все это не норма, что он может себе помочь, но натыкается на глухую стену. Иван не верит в то, что его слово может что-то изменить. Да и просто не представляет, как это - заявить на собственную семью. Он едва слышно благодарит за помощь и притихает на уже знакомом диване, терроризируя взглядом носки пыльных кроссовок. Виктор вздыхает и, потерев лицо ладонью, решает, что Бог любит троицу, и у него есть время до отъезда, чтобы убедить мальчишку в собственной правоте. И совсем не рассчитывает на ответный ход его семьи, хотя... это ведь было тоже вполне ожидаемо. Утром их завтрак прерывает настойчивый стук в дверь. Иван вскидывается, настороженно прислушивается и рефлекторно вжимает голову в плечи, бросая быстрый взгляд на мужчину. Гончаренко поднимается, мимолетно касаясь чужого плеча - не о чем волноваться, а у самого чуйка срабатывает, что не к добру все это. На пороге, откровенно усмехаясь, стоит участковый. Тот самый, что отказался принимать заявление о насилии в семье. А сейчас махает перед носом листком с доносом от Сергея Облякова. - Нанесение телесных, гражданин. Оформлять придется, - видно, как ему хочется чужаку на его место указать, чтобы уже не лез, куда не просят. - Отлично. У нас тут как раз еще один потерпевший, - легко соглашается Виктор и жестом приглашает пройти за ним. Участковый теряется на пару мгновений, а после все же с опаской следует в дом. При виде Вани с очередным фингалом под глазом и разбитой губой, недовольно цокает под нос. - Ну что вы опять начинаете? Ну подрался пацан со сверстником, с кем не бывает. Да, Ванек? - тут же панибратски начинает мужчина, деловито устраиваясь на стуле, будто и не обращая внимания на заставленный стол. - А вот нападение на законопослушного гражданина вчера, это уже серьезный вопрос. Иван растерянно смотрит то на одного, то на другого. Парнишка он сообразительный, а потому складывает два плюс два быстро, и взгляд из озадаченного мигом становится испуганным. Понимает, что все это из-за него, а потому спешит оправдать Гончаренко. - Но Виктор Михайлович никого не трогал, мы весь вечер... ммм... - с лета он врать не умеет, и участковый усмехается, подаваясь вперед и сжимая в пальцах его плечо. - Вань, ну чего ты? Не надо никого защищать. Вот лето закончится, уедет он, а ты тут за него заступаешься, - очевидные вещи говорит. Завуалированно намекает, где парень останется, когда неожиданный защитничек свалит в закат. Но Иван вместо того, чтобы испугаться, вдруг хмурится и скидывает чужую руку. Угроз он не боится, а вот других подставлять - не в его правилах. - Не трогал он папу. А если настаиваете, то листок давайте. Напишу, с кем подрался. Такой прыти мужчина явно не ожидает. Да и Гончаренко теряется от уверенности Облякова, который очень даже профессионально играет в гляделки с участковым. У того аж жевалки по лицу ходят, так нестерпимо хочется малолетку на место поставить. Но крыть нечем - если осмелится пацан, придется Серегу тоже под административку тащить. - Ошибочка вышла-с, уважаемый, - все же нехотя выдает, показательно комкая чужое заявление. Виктор еще пытается вразумить Ивана, что это глупо, что ему и правда стоит заявить, а дальше разберутся, но тот все еще упрям, как стадо баранов. И быстро ретировавшийся участковый вполне себе показателен – может ведь вернуться, просто так это не оставят, если дать всему ход. И кому это нужно? Уж точно не Ване, который в свои шестнадцать никуда из этого ужаса не денется. Это читается во всем его виде, в напряженном взгляде. Виктор и правда ничего не может сделать. Потому что сам парнишка не позволит. - Мы завтрак не закончили, - выдыхает Гончаренко и первый садится за стол. Иван мигом расслабляется и спустя всего минуту активно жует, набивая живот. И вскоре все это становится даже привычным – иногда мальчишка стучит ему в дверь сам, если отец поднял руку в доме. Молча проходит и дает о себе позаботиться – обработать синяки и ссадины, позволить остаться до утра. Иногда Виктор успевает предотвратить и ловит Ивана еще на подходе к дому с коротким "Он уже пьян". К концу лета им и причина уже не нужна. Обляков пропадает днем на улице, а вечерами идет в чужой дом – читает книги, слушает истории про футбол и уже не складывает свой законный диван. И совершенно точно не ждет, что лето все-таки кончится. Впрочем, Виктор к этому тоже совершенно не готов. Не вернуться нельзя, в городе у него работа, привычная жизнь, люди, которых не может подвести. Но он старается сделать хоть что-то – арендует дом на весь год и предлагает Ивану жить здесь, хоть и понимает, что это глупо. Мальчишка понимающе улыбается и просто благодарит за хорошее лето. Лучшее за всю его короткую жизнь, пожалуй. Сказки не случается. Гончаренко уезжает и на полгода выпадает из жизни того, кого ненароком приручил. Несмотря на двадцать первый век на дворе, у Ивана даже телефона не было, поэтому они просто исчезают из жизни друг друга. Виктора подхватывает вихрь под названием ЦСКА, в который он неожиданно даже для самого себя соглашается вступить. Когда-то он сам покинул свою стаю, когда стал лишь травмированной обузой, и с тех пор ни под каким альфой ходить не собирался, несмотря на обхаживания не только Акинфеева, но и других заинтересованных. И тут… Инстинкт заставляет сказать "да", когда сам собирался выпроводить Набабкина с очередным предложением, а спустя всего неделю он пожимает Игорю руку, признавая его своим альфой и становясь у руля потрясающей декорации в виде футбольной команды. Он давно не тренировал щенят, а уж тем более рослых оборотней, но талант, как говорится, не пропьешь. Иерархию он выстраивает в момент, молодняк разве что пузами кверху не падает, а вот с бывалыми приходится потрудиться. И в этом круговороте он просто теряет счет времени. А когда приходит в себя, то уже заканчивается семнадцатый тур лиги, и идет вторая неделя декабря. Он с растерянностью смотрит на выпавший снег, не веря, что время пролетело так быстро. И, не задумываясь, уже на следующий же день после последнего матча уезжает из праздничной столицы, держа путь в деревеньку под Питером, оставляя за главного проверенного Овчинникова. Он не думает о том, что делает. Ему просто нужно там быть и точка. Заснеженная деревня похожа на картинку с открытки, но пейзаж не радует, у мужчины сердце не на месте. Вдруг понимает, четко осознает, что вернулся в тот самый порочный круг, с которым ничего не мог поделать. Зачем он здесь? Иван все решил, а Гончаренко не может просто взять и забрать мальчишку, которому… сколько? Шестнадцать-то исполнилось? - Вот же старый дурак, - усмехается, смотрит на себя в запыленное зеркало. Не признается еще самому себе, что не только его сюда тянуло, это волк рвался, выл каждый вечер, не в состоянии сорваться с крепкого поводка. Такого раньше не случалось, его волк привязывался с трудом, почти никого не подпуская. А тут что? Мало, что ли, таких подростков по всей России? Не нужно было приезжать, только невнятную надежду мальчику давать. Виктор уже в январе будет в солнечной Испании, а здесь ничего не изменится. Такие миры вообще будто в янтаре застыли. Так что он пытается сделать? Что за глупые поступки? Будто это он здесь глупый молодой волк… Он уже готов сорваться обратно. Его здесь никто не ждал, его и не должно тут быть, все просто… От мыслей отвлекает отчаянный стук в дверь. Гончаренко вздрагивает, не понимая, как мог не услышать чужих шагов. Хмурится, быстро преодолевая коридор, но стоит коснуться ручки двери, как он уже все понимает. Волк внутри ведет носом, замирает, а после совсем по-щенячьи припадает на лапы, размахивая хвостом. Это вводит в такой ступор, что мужчина заторможено открывает дверь и тут же ловит в свои объятия холодного парня. Тот жмется, крепко сцепив руки на шее, а Виктор лишь подмечает, что он в одной тонкой кофте, да штанах. Даже ноги голые, по снегу прям так бежал? - Отморозить все решил? – это точно не то, что нужно говорить вместо приветствия. Но Обляков и не замечает. С трудом отлепляется и смотрит горящим, совершенно счастливым взглядом. На щеках румянец от короткого бега, а на губе – заживающая рана. Мальчишка ее неосознанно облизывает, тихо смеется на замечание и неловко пожимает плечами. - Увидел, что вы приехали. И как-то… вот, - объяснение достойное всего происходящего. Гончаренко усмехается тому, что в этой деревне дураков прибыло, а после все же отступает, пропуская Ваню в дом. Не надо спрашивать, все ли хорошо. И что было за эти полгода – тоже. Это у Виктора в жизни все завертелось. А этот мальчик существовал в постоянном дне сурка, вынужденный выживать в необоснованной надежде, что все однажды наладится. А то, что он действительно надеется, видно невооружённым глазом - все еще мягкая и чуть смущённая улыбка, открытый и добродушный взгляд. Только на дне - едва заметное волнение, привычная осторожность загнанного зверька, которую уже не вытравить. И тоже только надеется - что больше оно не станет, не затопит теплый свет. И не завершится все привычным круговоротом, когда дети идут по стопам родителей. - Виктор Михайлович?.. - удивленно зовет, уже не стесняясь у плиты орудует, пытаясь найти чайник и вообще привести в божеский вид хоть этот уголок, который пылью покрылся за это время. Гончаренко качает головой, давая понять, что все в порядке, присоединяясь к мальчику, стараясь вспомнить, куда все убрал перед отъездом. И время будто срывается с цепи - кажется, провозились всего ничего, только и успели что выпить по чашке чая, да перекинуться парой слов, а на улице уже светает. И следующий день пролетает в мелких хлопотах, оставляя после себя приятное послевкусие наспех почищенных мандаринов, домашнего хлеба из печи и сладости обычного рафинада на губах. Даже чужой дом преображается с появлением мальчишки - отсвет улыбки, переливчатый смех по углам, смешинка в карих глазах - все это отпечатывается в памяти, задвигает в угол все остальное. И когда Виктор все же находит название всему происходящему, оказывается слишком поздно. Его волк влюблен. Привязан крепкими нитями, из которых уже не выпутаться. Он припадает на лапы каждый раз, когда мальчишка улыбается ему. Утробно рычит, стоит лишь заметить в окне кого-то из его семьи. С интересом вертит головой из стороны в сторону, когда наблюдает, как Иван чеканит мяч прямо в комнате. Тоскливо воет, когда Облякову приходится уйти в ненавистный дом. Настороженно следит, когда тот колет дрова на заднем дворе. И, что самое ужасное, добровольно сворачивается в клубок, когда Иван ненароком касается, садится слишком близко или беззаботно засыпает на чужом диване, так и не научившись избегать опасностей. А Гончаренко рядом с ним - одна сплошная ходячая опасность. Он впервые за многие годы борется с собственным волком, удерживая его от опрометчивых поступков. Тому хочется пометить, сделать своим, заявить права, в конце концов, и это вносит смуту в привычный мир мужчины. Он мог быть сколь угодно взрывным, эмоциональным и несдержанным, но это никогда не касалось зверя внутри. И куда его только понесло на старости лет? Виктор вздыхает, ловя себя на том, что уже минут двадцать неотрывно смотрит на мальчишку, что воодушевленно украшает елку, самолично притащенную им из леса. Он водружает на самую верхушку подобие какой-то звезды, отряхивает руки, делая несколько шагов назад, и с гордостью осматривает чахлое дерево, украшенное конфетами, мандаринами и всем, что попалось под руку. - И так сойдет, - все-таки резюмирует, с сияющей улыбкой поворачиваясь к мужчине, ловя его взгляд. У Вани внутри все обрывается каждый раз, когда он смотрит на Гончаренко - невысокого, крепкого, чаще хмурого и почти всегда задумчивого. Он его так плохо знает, но так восхищен, что даже стыдно немного, как девочка-восьмиклассница, ей-богу. Ему давно хочется хоть как-то это выразить, сказать, и он с нетерпением ждал новогодней ночи, еще по-детски наивно полагая, что чудеса случаются, и ему вдруг хватит смелости сказать хоть что-то. И с самого утра все складывается как нельзя лучше - родители уже начали праздновать, так что он беспрепятственно сбегает из дома, чтобы отметить хотя бы один Новый год там, где ему действительно хочется. С тем, с кем действительно хочется. - И так сойдет, - легко соглашается Виктор, чувствуя, как губы трогает легкая улыбка. Проходит ближе и, невольно замирая внутри, все же приобнимает парня за плечи, вместе с ним взирая на самую жалкую и прекрасную елку, которую когда либо ставил в новогоднюю ночь. Он чувствует, как Ваня жмется к его боку, и готов так простоять целую вечность, совсем нехотя отпуская его, когда понимает, что все это почти неприлично затягивается. - За стол, - привычно командует, со смешком смотря на засуетившегося паренька, который помогает накрыть нехитрый стол, а после с воодушевлением уплетает оливье, с искренним интересом косясь в поблескивающий телевизор, наслаждаясь непривычным спокойствием и почти тишиной. Иван умеет ценить мелочи, о которых большинство людей даже не задумывается. И Виктору очень жаль, что подобное вообще имеет место быть. Спустя час они лениво щёлкают каналы, пытаясь среди одинаковых лиц, декораций и песен найти что-то стоящее, в итоге останавливаясь на старой комедии про забытого дома ребенка, которую Обляков не видел. Виктор хотел бы удивиться, но прекрасно понимает, сколько всего упущено этим парнем. И сколько еще будет... Время неумолимо утекает, у них остается не больше недели, и Гончаренко снова исчезнет, будто и вовсе не было. Отчего-то он уверен, что Ваня к этому готов, что все хорошее для него имело свойство очень быстро заканчиваться, рано научив бесполезности такого чувства, как разочарование. Он ничего не ждет и просто рад тому, что есть здесь и сейчас, научившись не возлагать надежд на завтра. А потому он искренне растерян неожиданным подарком - Виктор вышел всего на пару минут, а вернулся с небольшой коробочкой, перебрасывая ее мальчишке. - Мне? - все еще недоверчиво уточняет, а сам, не дожидаясь ответа, уже вовсю дербанит упаковку. - Тебе, тебе, - благосклонно кивает, возвращаясь на свое законное место, с легкой улыбкой наблюдая за искренней и почти детской радостью. - Не знаю, сумеешь ли ты прятать это дома, но сможешь им пользоваться здесь. Оставлю тебе ключи от задней двери. Иван неверяще смотрит на тонкий телефон в своих руках - о подобном богатстве он и не мечтал. Но самое главное ведь не в этом... Он теперь сможет быть на связи, сможет писать редкие смс и, возможно, даже будет получать еще более редкие ответы. Кто знает, может, Виктор Михайлович разрешит однажды даже ему позвонить, и этого вполне достаточно для самого настоящего восторга. - Я не буду злоупотреблять, обещаю! - тут же горячо откликается, копошась в меню и от усердия даже покусывая нижнюю губу. - Наверняка в Испании у вас совсем не будет времени. - Откуда знаешь, где я буду? - удивляется Виктор, чуть склоняя голову набок, разглядывая сосредоточенный профиль. - У друга в компьютере лазил. ЦСКА же там сборы проходить будет? - он беспечен, ничуть не смущается невольных признаний в том, что интересуется мужчиной, хотя бы поверхностно зная о том, что происходит в его жизни. Что же... сам Виктор не может похвастаться такой внимательностью. Он, в отличие от парня, позволил себе выпасть из чужой жизни на непозволительно долгое время. - Я раньше за "Зенит" болел, как и все тут. Но... у вас очень крутая команда. Думаю, вы самый классный тренер. Точно чемпионами станете. Иван такой искренний, что это даже неприлично. Доверяется слишком легко, теряет бдительность и того легче, вскидывая наивный взгляд. Он точно что-то еще говорит, рассыпается в благодарностях, а спустя мгновение распахивает от удивления глаза, замирая под чужими губами. Виктор не улавливает того момента, когда именно вдруг подался вперед, цепляя мальчишку за шею и притягивая к себе, как-то сразу уверенно и по-хозяйски целуя. Лишь спустя мгновение в голове вспыхивает отрезвляющая мысль - вдруг разозлится? Испугается? Оттолкнет? Или, что еще хуже, побоится даже сопротивляться? Эти мысли ну совсем не красят мужчину в возрасте, но в его руках слишком хрупкий, подрагивающий как листок на ветру, подросток, которого не хотелось задеть даже словом, не то что поступком. Но Иван теряется ненадолго, и Гончаренко с приятным удивлением ощущает чужой ответ - тот жмется, неумело отвечает и тянет, тянет на себя, будто боясь, что все это окажется сном и вот-вот закончится. Виктор тихо смеется в его губы, почти неслышно тянет "тсссс", поглаживает по щекам, стараясь немного унять пыл, но и сам оторваться не может - он как никто другой знает, как быстро летит время. И под пальцами вскоре не будет тепла чужой кожи, останется только фантомное чувство присутствия, когда им в очередной раз придется попрощаться. А это происходит очень и очень скоро. Что такое неделя? Всего лишь пшик. И чем старше становишься, тем быстрее летит время. Виктору кажется, что только прошлой ночью они так и заснули впервые вместе на скрипучем диване, а сейчас он уже стоит у порога, нервно сжимая в руке ключи от машины. Ванька напротив улыбается - широко, старательно, чтобы не так заметна была тоска в уголках глаз. Он тянет рукава кофты, пряча даже кончики пальцев, совершенно не зная, что сказать. Мужчина не дает ему никаких обещаний, нет глупых признаний в любви и хотя бы мало-мальского намека на то, что это все хоть что-то значило. Не то чтобы он действительно ждал, но невольная надежда притаилась в каждом неловком жесте. Как он переминается с ноги на ногу, ерошит русые волосы рукой, покусывает нижнюю губу, что лишь недавно зажила. И Виктор, против собственных правил, тянет к нему ладонь, касаясь теплой щеки, укрепляет наивную веру собственными словами. - Я приеду, как только появится свободная минутка, - говорит твёрдо, но лениво-буднично, будто это уже сто раз обсудили, а он лишь напоминает. Парень напротив просто расцветает, быстро-быстро кивает и радостно откликается "Я буду очень ждать!". Гончаренко насилу улыбается, понимая, что ничего не сделал для того, чтобы изменить жизнь Ваньки. Только помахал перед его носом возможным завтра и снова уезжает в свою устроенную жизнь с вечными перелетами, дорогими отелями, постоянными тренировками, громкими победами и неожиданными поражениями, оставляя самого мальчишку снова увязать во всем этом болоте. Потому что бессилен. Потому что Иван не позволит сделать хоть что-то. И Гончаренко уходит, старательно не оборачиваясь - просто нужно время. Совсем немного, не больше года, и он заберет его отсюда. Они все же поддерживают связь. Виктор не любит все эти современные гаджеты, но теперь постоянно носит телефон при себе. Редкие смс вскоре становятся чем-то обязательным, необходимым, без которых не заснуть, не проснуться. Но и этого становится мало - хочется слышать голос, не домысливать чужих интонаций, не представлять тепло в каждом слове, не выискивать между строк отголосок грусти. Гончаренко не нажимает вызов, страшась выдать своего мальчика с головой - прячет ли он телефон достаточно тщательно, пишет ли урывками из дома или воспользовался оставленным ключом. Слишком много «но» для такого простого действия, и даже сейчас он вынужден дождаться первого шага от Вани. Тот звонит поздним вечером, когда закончилась товарищеская игра. В голосе столько осторожности, что без лишних вопросов понятно - боится навязаться, оказаться не к месту и вовсе не вовремя. Виктор усмехается уголком губ, предвещая ненужные извинения простым "Я очень рад тебя слышать". И голос на том конце провода сразу меняется - Ваня торопится, сбивается с мысли, но сквозь все это слышится улыбка, искренняя радость, неподдельное счастье от того, что можно, разрешили, допустили. Совсем ребенок еще, который так легко мог спутать чувство благодарности с первой влюбленностью. Гончаренко неслышно вздыхает и потирает уставшие глаза ладонью. Он редко бывал эгоистом, но если чего хотел всем своим существом... Виктор не собирается испуганно отступать. Желать парню лучшей доли и в благородном порыве оставлять в покое. Он - его пропуск в нормальную жизнь, лучший из возможных вариантов. То, как любит волк, человек неспособен, и мужчина не просто знает, уверен, что сделает Ивана счастливым. А потому убеждает, что тот может звонить хоть каждый вечер. Не оставляет его сообщения без ответов, даже если и печатает его спустя несколько часов. Это тонкая ниточка, единственный способ не потерять друг друга, превращается в их собственный ритуал. Иван и правда набирает каждый вечер ближе к одиннадцати. Виктор устало рассказывает о тренировках и матчах, а Обляков бодро рапортует о том, что у него все в полном порядке. Неизменно напоминает в конце, что скучает и ждет той самой свободной минутки. Гончаренко не отвечает "я тоже", а лишь мягко напутствует "Иди уже спать, Вань, ночь на дворе". И этого кажется достаточным. Только волк тоскливо прикрывает глаза, запертый крепкой человеческой выдержкой. Уже не пытается вырваться, а только выжидательно замирает - его время обязательно придет. После теплых испанских сборов и вновь промозглой Москвы. В конце концов, ждать пришлось не так уж и долго. "Заберите меня." Смс приходит ночью. Они попрощались всего пару часов назад, Виктор не услышал ни грамма волнения в уже родном голосе. Но сейчас чувствует полное отчаяние всего в двух напечатанных словах. Виктор не думает, действует на инстинктах, забывает про свою сдержанность и хладнокровие, срывается в момент, выбегает как есть – в домашних штанах и футболке, не замечая весеннего холода. С парковки вылетает на такой скорости, что шлагбаум едва успевают поднять. Он нарушает с десяток правил еще до выезда из Москвы, а после и вовсе вжимает педаль в пол. До Вындина острова не меньше семи часов нормальной езды, но он с визгом останавливается у чужих ворот спустя всего четыре. Пересекает двор в один прыжок и с легкостью выносит дверь. В доме мигом становится тихо, пьяный хозяин испуганно жмется к стене, но не говорит ни слова. Вся хмельная компания молча смотрит на мужчину, что непрошибаемым локомотивом направляется в единственную спальню, где в самом углу прячется подросток. Снова избитый, измученный, с усталым взглядом взрослого человека. - Вы пришли, - он улыбается разбитыми губами. Тянется здоровой рукой, а вторую баюкает на груди. Она опухла, выдавая перелом, и от подобного зрелища внутренний волк срывается не на вой – хрип. Сколько часов он так просидел. Сколько ночей, подобных этой, пережил. Об этом нельзя думать, иначе волка не удержишь, он за свое будет рвать. Виктор выдыхает, после подхватывает мальчишку и, придерживая за плечи, выводит за собой. Останавливается лишь раз – подходит вплотную к отцу, низко утробно рычит и скалится, демонстрируя острые клыки. - Не забудешь, что у тебя был сын, я с тебя заживо шкуру спущу, - он угрожает. Так, как не делал никогда. Сверкает желтым взглядом, а после покидает этот дом вместе со своим человеком. Они больше сюда не вернутся. Никогда. И за ними уж точно никто не последует. Вся эта игра воображения пьяного мозга, на которую спишут все увиденное, оставит после себя лишь необъяснимый страх, когда проще махнуть рукой на одного из детей, чем покинуть свой уютный мирок угара и постоянного праздника. И это всем только на руку. Иван обживается на новом месте неожиданно быстро. И даже несмотря на то, что он все еще слишком тих и осторожен, что продолжает натягивать длинные рукава кофт по самые кончики пальцев, он все равно решительно пытается закрыть дверь в прошлое. Обляков светлый, улыбчивый, теплый. И, оказавшись далеко от родных мест, буквально расцветает. Встраивается в привычную жизнь мужчины-одиночки так легко и просто, будто только его и не хватало для полной целостности. Гончаренко даже не удивляется, воспринимает все как само собой разумеющееся, привыкает к совместным завтракам, теплым вечерам под одним пледом, домашней еде и строго-обеспокоенному взгляду, когда он не успевает пообедать. Тихо усмехается на решительное "Шапку, ВикторМихалыч!", когда они собираются на прогулку. Смеется, когда Иван воюет с современной техникой, стараясь показать, кто теперь здесь хозяин. И млеет, когда видит восхищенный взгляд на арену ЦСКА, куда он его впервые привозит. Искренне гордится, когда Иван поступает в институт и проходит отбор в университетскую команду по футболу. Волнуется, когда устраивает первое день рождение, стараясь сделать его незабываемым. И У Гончаренко столько планов и идей, желаний, в конце концов. Впервые за долгое время все наладилось, и эти первые полтора года лишь начало. Впереди у его Ивана блестящее будущее. Впереди у них... оказывается беспросветная тьма. Первый звоночек раздается, когда парень начинает каждый день пить обезболивающие. Сначала - с улыбкой оправдывается. После - начинает отказываться от еды, все еще отшучиваясь, что в университете наелся вдоволь вредного. Когда он за неделю бьет третью чашку, Виктор категорично требует - в больницу. Иван нехотя соглашается, но первый невролог списывает все на сессию и нагрузки. Они теряют несколько драгоценных месяцев, но когда Обляков начинает спотыкаться на ровном месте, с трудом вставать по утрам и даже путать слова, Виктор не просто бьет тревогу - использует все свои возможности, которых у него, как ему кажется, достаточно. Возит по лучшим клиникам, ожидая чего угодно, но только не поставленного диагноза. Глиома, высокозлокачественная, неоперабельная, рецидив патологии при удачном лечении - 100%. Гончаренко отказывается верить в подобное. Не может осознать, что с Иваном может случиться что-то настолько ужасное. Не после всего, что он пережил. Не после того, как он лишь начал жить. Что за вселенская издевка? Что за насмешка судьбы? Виктор в бешенстве, он злится на болезнь, на врачей, на весь мир вокруг. А Обляков... потерян, пожалуй. Он растерянно улыбается, мягко удерживая Гончаренко за запястье, когда мужчина едва не переворачивает стол врача, требуя перепроверить все хоть в сотый раз, если потребуется. - Виктор Михайлович, - зовет с привычной теплотой, уводит за собой и весь вечер не отходит ни на шаг. Будто это не ему нужна сейчас поддержка, будто не ему подписан смертный приговор. Все так же хлопочет на кухне, упрямо собирается утром на тренировку, всем своим бравым видом подавая пример мужчине. Тому становится чертовски стыдно лишь тогда, когда ярость спадает. Когда приходит понимание, что этим ему совсем не поможешь. Он нужен своему мальчику, он его опора и поддержка, и тратить драгоценное время на злость - верх глупости и эгоизма. У них ни шанса на то, чтобы победить болезнь. Но Гончаренко привык работать над сложными задачами. Их хватает на полгода. А после Иван цепляется подрагивающими пальцами за рубашку Виктора и снова умоляет - "Заберите меня". Просит закончить с бесполезными процедурами и дать ему немного времени просто побыть рядом. Он уже выучил всех врачей и медсестер; КТ, МРТ, электромиография и прочее, и прочее уже стали обыденной нормой. Он трясется от одного только предложения очередной лучевой терапии или экспериментальной радиохирургии. У него ноль иммунитета, он устал придумывать шутки про полное отсутствие волос на собственном теле, и несмотря на юный возраст - болезнь и лечение уже вымотали его настолько, что он в свои восемнадцать хочет, чтобы все это прекратилось, даже если это означает конец всему. И Гочаренко не может сказать твердое "нет" - он поддается на уговоры, увозя Ваню домой, прекрасно понимая, что может тем самым подписать ему смертный приговор. Но разве он собирался так просто сдаваться? Виктор никогда, ничего и ни у кого не просил. Всего добивался сам, выгрызая себе дорогу даже после того, как стал обузой собственной стае, вынужденный назваться одиночкой, но именно так находя свое предназначение. Но сейчас он готов цепляться за любую возможность, и без стеснения просит, уговаривает, требует от Акинфеева разрешение нарушить запрет - укус мог бы спасти жизнь восемнадцатилетнего парня, который заслужил шанс на жизнь. Игорь категоричен, ему подобных неприятностей не нужно, он не желает вмешиваться в подобное. Его стая других не обращает, это слишком скользкая дорожка, один раз ступишь, обратного пути не будет. Но Виктор отказа не принимает. Приходит раз за разом, выводя альфу из себя своим упрямством. Они ругаются, рычат друг на друга, но Гочаренко и не думает отступать, пугливо поджимая хвост. Наоборот, он нападает, говорит наравне, просит с гордо поднятой головой. Он уважает субординацию, понимает важность авторитета, и лишь потому все еще не укусил мальчишку. Но становится и так понятно - он уйдет, подвергнет себя опасности, но не даст своей паре умереть. Просто не сможет. У Акинфеева не остается выбора, он почти готов отпустить Виктора на все четыре стороны, но отчего-то тянет время, обещая подумать. И одним вечером отправляет Магнуссона выяснить все про человека Виктора, хотя понимает, что это не самая хорошая идея. Он будто дает себя переубедить, дает надежду, несмотря на то, что уверен в собственном решении. Но когда Хёрдур возвращается с информацией, Игорь жалеет о том, что вообще не срезал все на корню. Иван Обляков будто ходячий пример одной загубленной молодой жизни. Родился не там и не у тех, как-то умудрился остаться нормальным, выживая в условиях постоянного равнодушия и насилия. Единственный счастливый момент мальчика длился чуть больше года, а после... Акинфеев вздыхает и отбрасывает папку, потирая глаза. История, одна из многих, которые происходят каждый день. И все же... она слишком близко, происходит с тем, кто буквально стоит по правую руку. И Игорю тяжело говорить "нет", запрещать спасать жизнь любимому человеку, думая о том, что сделал бы сам, случись с Артемом подобное. Хотя... кого он обманывает - Акинфеев себе подобного никогда и не позволит, иначе Артем спалит здесь все дотла, включая самого себя. Слишком много опасностей от подобного поступка, слишком противоречивый прецедент, слишком... тяжело принимать подобные решения. И он тянет, дает себе возможность оттягивать ответ, хотя и знает, что Виктор не оставит все это, не откажется от своего решения. И терять его, уже часть стаи, будет очень болезненно. Гончаренко выжидает столько, сколько может. Пока вечером не обнаруживает Ивана на полу в ванной. И с этого момента начинается финальный отрезок его гонки со временем - Обляков почти не приходит в сознание, и врачи дают ему не больше месяца, советуя и вовсе отключить мальчонку от аппаратов, чтобы не продлять его агонию. Виктор больше не может ждать, и он буквально влетает в кабинет Акинфеева, едва не сбивая со своего пути двух охотников, которые с недоумением провожают его взглядом. Плевать, плевать, на все плевать, у него буквально последний шанс сделать все как положено. Он не хочет подвергать Ивана дополнительным испытаниям, в которые превратится жизнь обращенного без стаи. Им придется бежать, лишь ненадолго задерживаясь то здесь, то там, надеясь не попасть под прицел охотников. Про укус Гончаренко узнает Дзюба, в этом можно было не сомневаться. И как долго Виктор сможет оставаться в тени с обращенным и еще не тренированным оборотнем? Он правда думает об этом, разбирая в голове каждую из возможностей. Но готов рискнуть всем ради тех самых эфемерных месяцев рядом с Ваней. - Ты должен принять решение... сейчас, - без приветствия, сразу с места в карьер. Акинфеев поднимает нечитаемый взгляд, сдерживая тяжелый вздох. Виктору даже пояснять ничего не нужно, сразу понятно, что его человек уже просто не может больше ждать. И альфе действительно жаль. - Я не могу, Вить, - он старается говорить мягко, но в голосе звучат привычные стальные нотки. - Это касается всей стаи, не только тебя. Проведи с ним последние дни, а после мы проводим его, как своего... - Найди себе другого тренера, Игорь, - прерывает Гончаренко, грузно поднимаясь из кресла. Старая травма ноги, что давно уже не беспокоила, вновь дает о себе знать. В конце концов, регенерация - это не панацея от всего. - Я не смогу остаться. - Это шантаж. - Даже не думал. Я уйду с ним после обращения, чтобы не навлекать на вас подозрений. Но я уже в сотый раз говорю - его никто не будет искать, его семье плевать, просто один из сотен обращенных в Москве. - Нами обращенный, - со вздохом резонно замечает Игорь. Этот спор идет по кругу не в первый раз. И альфе никогда не было так тяжело отвечать отказом. - Я все понял, - Виктор кивает и взмахом ладони прерывает разговор. - До конца недели я с вами. После воскресного матча объявлю об отставке. Больше времени у меня не будет на твою стаю. - Нашу, - тихо поправляет альфа. - Ты сам открестишься от меня, если на нас выйдут охотники, - Виктор вдруг усмехается, бросая быстрый взгляд на мужчину. - Я даже не в обиде, не думай. Ты истинный альфа - думаешь об общем, а не о частном. Он не хлопает дверью и твердо решает более не возвращаться к этому разговору. Акинфеев прикрывает глаза и со стуком опускает голову на стол, прикладываясь несколько раз. Отчего-то ему кажется, что он где-то ошибся, не учел очевидного, обдумал не все. И эта чертова фраза... Виктор свое обещание держит. Неукоснительно следует расписанию, не пропуская тренировки и тактические уроки, будто ничего и не происходит. Вечерами привычно оставляет несколько крупных купюр в приемной больницы, чтобы пустили в неурочные часы, и до утра проводит у постели Облякова под мерное пиканье аппаратов, чтобы утром вновь вернуться на базу стаи и гонять молодняк, пока языки от усталости не вывалят. Игорь внимательно следит за Гончаренко, подмечая его усталость и обречённую решимость, сам впадая в нервозное состояние, ожидая развязки, и это не укрывается от прозорливого Артема. Тому составляет огромного труда сначала разговорить Акинфеева, после не пристрелить сразу Виктора, и лишь после подойти ко всему с холодной головой. Он искренне удивляется, когда только допускает мысль о том, что все звучит не так криминально, как казалось сначала - ну кому от этого будет хуже? Крамольная мысля отметается несколько раз, потому что не к лицу охотнику о таком думать, но метания Игоря добавляют масла в огонь. Он доверяет Гончаренко как самому себе, и лишь собственные принципы и страхи не позволяют ответить согласием. И Артему бы и вовсе не вмешиваться, но за каким-то чертом он выпытывает всю информацию, а пятничным вечером и вовсе оказывается на пороге палаты. Нос забивают запахи лекарств, человеческого отчаяния и равнодушия одинаковых палат. Виктор даже не дергается в кресле, хоть и чувствует охотника за версту. Только поднимает тяжелый взгляд, блеснув желтым цветом - предупреждает, на чью территорию ступает мужчина. Дзюба невольно хмурится и все же заходит, плотно прикрывая за собой дверь. Молчание длится слишком долго, никто не решается прервать его первым, и все же Виктор подается вперед, сцепляя руки в замок на своих коленях. - Когда найдешь нас, дай ему шанс. Отвези к Игорю, под его контролем Ванька не забалует. Вы же не уничтожаете тех, кто не причинил вред другому, - удивительно, что он продолжает просить. Но какая, к черту, гордость, когда речь идет о его человеке? - Я просто убью тебя до того, как ты это сделаешь, - тихо откликается Артем, прибивая к земле простым решением, где нет мучительного выбора и пошатнувшейся репутации. Это кажется самым простым выходом - короткая охота, что прервет ненужные размышления о таких нечетких границах - что хорошо и что плохо. Гончаренко усмехается и качает головой - не дастся, будет жилы рвать, но от задуманного не отступится. - Он не заслужил умирать... так. - А быть зверем против воли? - Ты живешь среди зверей и защищаешь их, охотник. Так зачем ты пришел на самом деле? Артем буравит мужчину взглядом, а после отходит к койке, решительно перекрывая трубку со снотворным, и в следующую секунду оказывается прижат к противоположной стене. Гончаренко рычит ему в лицо, блестя глазами, умудряясь при своих габаритах будто даже возвышаться. Обман восприятия, физически ощущаемая чужая сила, Дзюбе не привыкать. Он лишь сжимает плечо мужчины, чтобы не творил глупостей, и ловит его взгляд. - Ты скажешь ему. Не упустишь ни единой детали. В красках опишешь, какая жизнь его ждет, и что произойдёт, если он оступится. И может... - Не смей, - на выдохе, вмиг севшим голосом. - Зачем давать надежду? Что за изощренный садизм? - Ты же собирался цепляться за единственный шанс. Так цепляйся, - в нем будто ни грамма сочувствия, подначивает издевательскими словами, нарушая с десяток собственных правил и установок. Но этот бледный, почти прозрачный пацан на койке... Они все немного не в себе. Иначе и не объяснишь. Виктор тяжелым шагом ступает к кровати, растирает в руках холодную ладонь и просит Ивана потерпеть еще немного, собрать последние силы, чтобы начать тяжелый разговор. Ему давно стоило признаться, но кто же знал, что отмерено так мало времени? И сейчас это даже нечестно, да и вообще не к месту. При свидетеле, под мутным взглядом, полным боли и усталости. Иван умудряется улыбнуться сквозь кислородную маску и даже не дернуться, когда родное лицо напротив искажается, выдавая личину одной из ночных страшилок. Только пульс подскакивает, срываясь на сбитый ритм, но Обляков не открещивается от того, кого любит. На долю секунды кажется, что это все фантазии больного сознания, кто же поверит в подлинность старых мифов? Но он еще достаточно в уме, чтобы различить реальность от размытых снов, чтобы помнить одно - Виктор всегда был с ним предельно честным, оставаясь таким даже сейчас. Что же... - Оборотень так оборотень, - стянув маску, с хриплым смешком отзывается Ванька, старательно удерживая себя от желания провалиться в спасительную темноту. - Всегда хотел своего лютоволка. Как у Старков. Знаете? В сериале... Ну что за невозможный ребенок? Гончаренко усмехается и кивает - конечно знает. Каждое желание, стремление, цель. Вместе с ним строил планы, которым, как казалось, уже и не суждено сбыться, вместе с ним собирался исполнять его мечты, которые теперь кажутся еще важнее, значимее, весомее. Как он может его потерять? Игорь после ведь не тронет парня. Позволит наказать Виктора, но обращенного в обиду не даст. И это самое главное, ради этого можно было рискнуть. И мужчина бросает быстрый взгляд на Дзюбу, и тот понимает без слов. Подходит ближе и перетягивает внимание Вани на себя, склонившись и внимательно заглядывая в карие глаза. - Ты не будешь больше человеком. И это не сериал, - Артем начинает жестко, как и положено охотнику. А после кратко, но в красках расписывает все прелести существования в качестве нежити. Он грозит собой и себе подобными. Предрекает боль и потерю контроля. Да что там - самого себя. Объясняет, сколько опасности будет таиться в собственном теле. Но на все свои угрозы, предостережения и банальное запугивание получает всю ту же слабую обезоруживающую улыбку. - Виктор Михайлович меня не подведет, - уверенно заявляет и все же прикрывает глаза. С трудом уже дышит, и Гончаренко поспешно возвращает кислородную маску на лицо, а после и позволяет снотворному снова облегчить чужую боль. Не смотрит на охотника, а тот молча покидает палату, в который раз проклиная самого себя за то, что влез во все это. И... господи прости, он будет гореть за это в аду, но он на стороне этого мальчишки, который и правда заслужил даже такой хреновый шанс. Но он совершенно точно не собирается сообщать об этом Игорю. Тот принял верное, хоть и тяжелое решение... Ведь так? ***** - Обляков! - раздается над полем грозный голос тренера. Щенки разом поворачиваются к новенькому, а тот виновато опускает голову, вскидывая руку в извиняющемся жесте. - Я понял, Виктор Михайлович! - тут же откликается, не нуждаясь даже в комментариях, понимая свой косяк и без лишней головомойки. Остальные ребята усмехаются и возвращаются к тренировке. - Что ты понял, Обляков? За такой стандарт я тебя обратно в любители сошлю! - фырчит Гончаренко, а после машет рукой, чтобы начинал с начала, оставляя его на попечении старшего тренера. Обводит хмурым взглядом остальных, и уже через минуту кричит грозное: "Якаааааааа! Еще медленне, и тебя обгонит Наба, а ему почти тридцатник!". Тренировка к первому домашнему матчу сезона идет полным ходом, порядком обновленная команда носится по ослепительно яркому полю, и Виктору приходится быть внимательнее вдвойне, чтобы сразу выискать и найти слабые стороны, подыскать для каждого из них свой якорь, научить столь молодых и разношерстных ребят одному - сосуществовать со своим волком так, чтобы тот и сесть без позволения не мог. Или наоборот - позволить раскрыться и не бояться в рамках разумного выпустить его на волю. Взгляд невольно останавливается на Арноре - новенький крайне исполнительный, старательный и чрезмерно послушный. Даже покорный. И это определенно сулит не меньшие проблемы, чем вспыльчивый и эмоциональный Никс. Виктор недовольно вздыхает, складывая руки на груди. Что же... Пожалуй, здесь есть над чем поработать. И желания у него теперь в разы больше, как и стимула. Этот самый стимул как раз носится по кромке поля, совершенно здоровый и все такой же по-деревенски простой и веселый, умудрившийся влет подружиться с теми, о чьем существовании не догадывался всего пару месяцев назад. Удивительный, что еще тут скажешь. - Не так откровенно, Вить, - мягкий и смешливый голос альфы раздается за спиной, и Гончаренко усмехается, бросая быстрый взгляд через плечо. Он все еще не знает нужных слов благодарности за тот простой кивок после воскресной игры, которым Игорь позволил, разрешил, наступая на горло объяснимому страху за спокойствие стаи, поддерживаемый молчаливым Артемом за спиной. А за помощь Виктор и вовсе не расплатится - забрать умирающего из больницы не так просто, если нет нужных связей и быстрых договоренностей. Помочь выходить обращенного, который из-за болезни мог и не пережить укус - и вовсе не был обязан. Замести следы, даже если толком и не нужно, но чтобы наверняка - почти как подарок на Рождество. И все это лишь за единственное условие - стая не будет знать об этом. Иван Обляков для них - такой же отщепенец, как и многие из них, найденный на проспектах Москвы, пытающийся найти свое место и научиться жить с новым "Я". Игорь не ставил больше никаких условий и ограничений, а после и вовсе умыл руки, когда понял, что новый член их стаи неукоснительно следует каждому слову Гончаренко, находя свой якорь с первой же луны, умудряясь не сорваться во все тяжкие при первом обращении. И с каждым днем это все меньше кажется ошибкой. - Это профессиональный интерес, Игорь, - все же фырчит мужчина, и альфа рядом смеется, не собираясь спорить. На поле перед тренером и правда все равны, личное сюда он не привнесет никогда. В его ежовых рукавицах все на одинаковых условиях - и товарищ Наба, и подающий надежды Федя, и родной Ванька. Будь его воля, и альфу бы приструнил, но с иерархией строго. - Не сомневаюсь в этом, - Акинфеев жмурится на солнце, окидывая взглядом своих ребят, а после благодарно хлопает тренера по плечу. - Непростой набор получился. Прорвемся? Виктор невольно зеркалит его улыбку, цепляясь глазами за Облякова, которого укатывают по полю друзья, уже откровенно дурачась, чувствуя малейшие послабления от тренерского штаба. И в груди снова отчаянно колет простым «живой». - Я люблю непростые задачи, - уверенно заявляет, сразу же громким свистком оповещая молодняк, что время игр закончилось. - Сам же знаешь. В его голосе снова звучит утерянная когда-то самоуверенность. Виктор позволил себе поверить в счастливую звезду и теперь не сомневается ни в себе, ни в своей стае. И тем более альфе. - Прости, что сказал тогда те слова. Что ты не думаешь о частном, - уже в спину уходящему мужчине. Игорь не останавливается, только усмехается уголком губ. - Эти слова спасли твою пару, - признается, вскидывая руку и махнув на прощание. - Ну и Артем. Но ему не говори, пожалей охотничью гордость. Виктор тихо смеется, ненадолго прикрывая глаза и глубоко вдыхая, стараясь впитать в себя атмосферу полного спокойствия. Эта стая - действительно одна большая странная семья, где нашли приют истинные, обращенные, отвергнутые и даже, что совсем уж выходит за рамки, охотники. И здесь альфа может позволить себе думать о каждом из них, не упуская из вида всю картину в целом, умудряясь сохранить хрупкий мир и баланс в столь пестром сборище. Наверное, можно начать верить в судьбу после подобного - случайная встреча, принятое приглашение и едва не загубленная жизнь - все так и должно было случиться. Каждый в итоге оказывается на своем месте, даже если казалось, что все вокруг одна сплошная ошибка, и ты лишь выбираешь из двух зол меньшее. Оглянувшись назад, и Виктор, и Иван понимают, что не стали бы менять ни-че-го. Потому что только так их будущее... просто есть. И это уже немало.