Булькнуло и вздохнуло под самым ухом. Потом всхрапнуло, но уже над ним. Потом что-то мягкое и влажное коснулось лба, щеки, что-то в него пофыркало и пожевало волосы на виске.
Фёдор решительно от всего этого отмахнулся, крутанулся на жёсткой койке и… проснулся с матом и поднятыми руками, стремительно погружаясь в мутную воду. То есть сначала руки были подняты, а потом-то он стал загребать тёмную и почему-то солёную жидкость, отплёвываясь и пытаясь скинуть обувь. Привычно невысокие бутсы на магнитных застёжках упрямо не желали покидать стопы, да и вообще обувь нахально впилась в ноги куда выше колен.
Фыркая и чертыхаясь, молодой мужчина кое-как ухватился за обрывистый берег. Земля под пальцами была словно жирная и, легко проминаясь, не держала. Куст с красными ягодами оказался сговорчивее. Клюква, как характеризовал было бывший навигатор куст, первые мгновения позволявшая изуверски хвататься за свои ветви, не стерпела, когда во все стороны полетели сучья и тонкие отростки.
Хлёсткий удар до крови по лицу и шее здорово отрезвил и разозлил.
— Я тебе покажу драться!
Федька рванулся вперёд, упираясь ногами под водой в берег, а руками подтягиваясь на ветках. Вышло жалкое подобие эдакой альпинистской позы, только подъём предстоял не на Эверест, а всего-то из трясины, почти как у барона Мюнхгаузена, только у того были волшебные волосы, а у него дерущаяся клюква.
Ещё шаг, ещё рывок — и оставшаяся без завтрака трясина утробно хлюпнула за спиной и наконец отпустила. Навигатор, отплёвываясь и хрипя, на заплетающихся ногах отшатнулся от чёртова дерущегося куста. Рассечённой щеке было больно — хорошо ещё, что вздорное растение не выбило глаз. А кстати, о глазе…
Совершив пируэт вокруг собственной оси, Фёдор неуверенно ощупал голову и грудь. Висок был цел, лоб тоже, грудь болела, но исключительно из-за того, что он наглотался солёной горькой воды, однако никаких непредусмотренных природой отверстий меж рёбер не наблюдалось. Осмотр же места катастрофы вызвал только больше вопросов. Допустим, он упал и не разбился (очень сомнительное утверждение), его отшвырнуло от корабля и тот где-то за деревьями или в пучине болота, простирающегося по правую руку до самого горизонта. Но! Где следы взрыва, пожарища, обломки, кратер? Где вообще хоть кто-то и почему он такой подозрительно целый, только мокрый, грязный и кустом подранный?
Басманов оглянулся медленнее. Голова для контуженного соображала слишком хорошо. Правда, неполадки были, но другого плана. Она (голова-самодурка) видела местность сантиметров эдак на двадцать выше прежнего и нагло констатировала, что руки у него как-то длиннее, чем надо, и ноги тоже, что с него сняли лёгкий облегающий скафандр и зачем-то переодели в высоченные сапоги выше колена, мягкие штаны и куртку. Цвет всего этого был неопределим после купания в болотной жиже.
Совсем рядом фыркнули. Навигатор совершил полный оборот, чуть вновь не рухнув в трясину, и уставился на лошадь. А слона-то я и не заметил… Вернее, эту… кобылу.
Почему именно кобылу — Фёдор и сам не знал, просто как-то сразу понял, что это девочка. Хорошенькая, совсем не такая, как на картинках в энциклопедии вымерших видов, которую он любил просматривать в детдоме. Эта была высокой и тонконогой, а вовсе не коренастой и пузатой. Чёрная шкура как шёлк, только белое пятно на морде было довольно страшненьким, фактически на всю голову животного, и только храп и глаза в чёрных кругах, что в дырах черепа. Прямо панда местного разлива.
Кобылка тоненько заржала и двинулась вперёд. Навигатор животных любил, их осталось очень мало и они были премилые, часто куда лучше людей, но никого крупнее алабая в жизни не встречал. Лошадь же вытянула шею и фыркнула ему в лицо. Подумала, всхрапнула и снизу вверх лизнула опешившего человека с груди до лба, размазав болотную жижу по единственно чистому на тот момент участку кожи. «Поцелуй» Фёдор бы ещё вытерпел, если бы язык у коняшки не оказался длинный, раздвоенный и ярко-фиолетовый.
Фёдор шарахнулся, запутался в ногах и, постыдно рухнув на задницу, прям на ней отполз подальше. Кобылка застригла ушами и двинулась следом за странным человеком.
Федька пятился бы дальше, но между лопаток решительно уткнулась ветка знакомой клюквы и сделала предупреждающий замах. Да ну их в одно место, эти гибриды! Уж лучше лошадь, та хоть не дерётся.
Надо сказать, кобылка обрадовалась, когда навигатор пополз обратно. Она тоненько заржала и помахала хвостом, но совсем не так, как её сородичи, отгоняющие мошкару, а прямо-таки по-собачьи.
Иерэ, хорошая девочка.
Фёдор зажмурился и помотал головой. Так, только шизофрении ему не хватало. Хотя это многое бы объяснило. Удобно всё же быть психом — всё в жизни сразу же становится ясно.
Басманов подозрительно посмотрел на лошадиную морду.
— Значит, ты Иерэ, да?
Кобылка утверждающе заржала.
Фёдор протянул руку (кто ж его голодом морил в подземелье, что кожа такая белая, а пальцы тонкие?!) и закрыл глаза. Укусит — так он хоть не увидит этого.
Мягкий язык облизал ладонь, а потом лошадь стала «бодать» руку, напрашиваясь на ласку. Навигатор попытался согнуть пальцы и потрепать её. Вышло неловко, но кобылка загудела, словно замурлыкала, и легла на живот. Смекнув, что нужно хватать удачу за хвост, а лошадь за седло, хакер перевалился той через спину, но подтянуть зад и перекинуть ногу не успел — Иерэ встала и пошла. Новоиспечённый вьюк с картошкой (а может, с чем похуже) задрыгал ногами.
— Зорька, пр-р-р!
Видно, команда была неверной, ибо кобылка задорно подкинула задом (Фёдор попрощался с жизнью, когда его подбросило) и побежала трусцой (навигатор утвердился во мнении, что умер, а это ад и черти придумали ему персональный кошмар). Земля мелькала перед глазами, а лука седла при каждом скачке впивалась в живот. Потом он сполз чуть вперёд, и удар пришёлся между ног, так что явственно стало понятно, что живот — не самое ценное и нежное в хрупком мужском организме.
— Стой!
Кобыла покладисто затормозила всеми четырьмя ногами, и навигатор красиво шлёпнулся на землю, раскинув конечности.
Вид ясного неба чуть прочистил мозги. Во-первых, он чёрт знает где. Во-вторых, на нём ни царапины, кроме тех, что подарила клюква. В-третьих, при нём ни коммуникатора, ни серёжки-клипсы, ни часов. Он где-то у солёного болота в компании лошади. Заповедник? Допустим. А где ребята? Где «Фобос» и как там у них дела? Прижали они этих крейсерных гадов? Кто его, интересно, сдал? Всё ведь проходило по плану, а Фальк был слишком увлечён его задницей и слишком мало мозгами, чтобы заметить, что смазливая игрушка умнее, чем положено. Так что же, чёрт возьми, случилось?!
Лошадь задумчиво обнюхала своего человека. Тот почему-то сегодня часто падал и словно разучился ездить, а раньше всё было хорошо. Да что там! Они обгоняли белых почтовых китов и прыгали по спинам боевых чёрных, чего с плохим седоком никак не сделать. Может, заболел?
Фёдор, полюбовавшись на облачка, наплывшие на лазурь, ещё минут десять, решил, что сначала нужно найти людей, а там по обстоятельствам. Встав, он ухватился за повод и позволил лошади себя вести — она явно в курсе, где её дом, а нападался он за сегодня всласть.
— Иерэ, девочка, отведи меня к людям, а?
Кобылка посмотрела, пофыркала и пошла. Кто этих двуногих разберёт?
Болотная почва сменилась на более твёрдую, лес всё больше густел, всё меньше было подозрительных кустов с красными ягодами и гадким характером. Правда, четвероногая провожатая начала похрапывать, словно бы от страха, но кто их, лошадей, разберёт?
…оно упало сверху, с камня, под которым они проходили. Фёдор даже не понял, что или кто это, дёрнулся вслед за лошадью и махнул рукой. Хотя, если точнее, тело словно бы среагировало само.
Вспыхнуло совсем рядом, руку и правый бок, ближайший к этому «чему-то», обожгло болью. Уже падая, он с какой-то спокойной обречённостью подумал, что обмороки становятся его любимым времяпрепровождением, а боль — незаменимым к тому дополнением.
«Что-то» шлёпнулось рядом, так что он заметил кудлатую приплюснутую башку.
Скальный рэсс.
Выдав эту белиберду, сознание отключилось.
***
Голова раскалывалась. Грудь болела так, словно бы её распилили, а потом сшили обратно, да и вообще общая гадостность организма намекала, что его затянуло в чёрную дыру, пожевало и выплюнуло. Как он от этого не сдох — оставалось загадкой.
Макс открыл глаза с протяжным стоном. Кто же знал, что это простое движение принесёт столько боли.
— Ваша светлость, вам ещё нельзя открывать глаза!
У него в команде есть светлости? Забавно.
Перед глазами появился размытый силуэт. Очень размытый.
Барламе.
— Барламе?..
— Да, ваша светлость! Как вы себя чувствуете? Мне позвать Кауэссе?
— Не надо никого звать…
Боже милосердный, что у него с голосом? Он же вроде бы не срывал его…
Капитан «Фобоса» попытался посмотреть влево. Длинная белая прядь перекрывала весь обзор и была самым чётким из того, что он видел, а всё остальное — цветовые пятна и расплывчатая муть.
— Где я?..
— В ваших покоях. С Серой площади вас увезли сразу же, как нашли. Горожане ещё спали, так что никто не видел! А поисками злоумышленника уже занимаются, так что его, конечно же, вскоре поймают и повесят. Или закуют в клетку нагишом, как вы пожелаете.
Макс желал, чтобы прошла боль, вернулось зрение, а его забрали из дурдома. Какая светлость, какая площадь? Зачем кого-то заковывать, да ещё и голиком в клетку? Какие-то ролевые игры, ей-ей…
— …или отрежут конечности, но умереть не дадут, а хотите — так вскроют живот, опустят в море и его требуху заживо съедят рыбы…
Да этот Барламе не псих, он садист, судя по всему.
Подхалим и дурак.
— Дурак…
— Да, ваша светлость! Есть, ваша светлость!
Ну точно в детстве повитуха уронила…
Капитан попробовал сесть. Позвоночник прострелило от копчика до самой шеи, а из глаз от боли брызнули слёзы. Стон вышел надтреснутым и жалким.
— …мастер Кауэссе!..
— …венценосный идиот. И ты тоже. Вон.
Матрас прогнулся под весом ещё одного тела.
— Ну, хватит притворяться, Артас. Не так тебе и плохо.
— Да пошёл ты…
— О, ругаешься — значит, живой и почти здоровый. Этому чернокнижнику нужно было лучше тебе засветить, а то всего-то «шершень».
Макса мутило. Он явственно ощущал: ещё немного — и его вырвет. И, скорее всего, он захлебнётся, так как поворачивать его, видно, не будут, а сам не в состоянии.
— …и что же на этот раз? Оскорбление? Унижение? Обидел его сестру?
— Понятия не имею… Уйди, плохо…
Лба коснулось что-то холодное, а потом незримый собеседник чертыхнулся и засуетился, но тошнота отступила.
— Грудь…
— Что грудь? Ещё чудо, что жив, вот уж верно — дрянь извести сложнее всего.
Память подкинула воспоминания и о бластере, и о ранениях, и о том, как полыхало позади машинное отделение. Егор…
— Рыжий…
— Кто? А, тот мальчик… Ну надо же, ты способен думать о ком-то, кроме себя. Я узнаю.
— Спасибо.
Сознание поплыло, светлые глаза закрылись, но бывший капитан и так не смог бы увидеть выражение лица мужчины, склонившегося над его кроватью. Ошеломлённое выражение.
***
Егор сладко потянулся во сне, что-то промурлыкал и сладострастно обнял подушку.
— Заклинания, разборки… Да ему и в могиле Ринка приснится.
— Фир! Бессовестный, у тебя брат чуть не умер…
— Не больно-то он на мёртвого похож. Вон как мнёт несчастную подушку. Спорю на золотой — эта чья-то высокая грудь!
— Ты мне просто завидуешь, Федька… — механик лягнул незримых собеседников, удваивая пыл нападения на подушку. — А девушка должна быть пышненькая…
Дружный хохот поднял бы и мёртвого, не то что его — вполне себе живого молодца, снесённого с кровати звуковой волной и приложившегося затылком об пол.
— У! Ироды!
— Кто?
Две склонившиеся над ним рожи взирали с одинаковым недоумением. Они вообще были похожи: рыжие, вихрастые, курносые, веснушчатые и совершенно незнакомые. Они бросались в глаза так же явственно, как и стропила потолка (боже, где-то ещё есть деревянные дома?!), перина на кровати, да и сама кровать на высоких стальных ножках. Таких раритетов даже в детдоме не было.
— А вы вообще кто?
Рожи переглянулись.
Ну, конечно же, это чужие люди! А он дурак, решил, что это Федька и Макс ёрничают над ним в лазарете. С них бы сталось. А ведь некому больше ёрничать… Да и самого его быть тут не должно.
Техник лихорадочно себя ощупал. Голова, одна штука — на месте, руки две — вроде имеются. Две ноги на месте, туловище вроде бы тоже. Опасливо пощупал пах — вроде тоже ничего не пропало. Ура, живём, товарищи!
Братья, а это явно были братья, одним слитным движением шарахнулись, когда Егор захохотал. Радоваться было чему — чай не каждый день воскресаешь.
— Адэ, это он чего?
Тот, к которому обратились, повыше и чуть постарше, только недоумённо плечами пожал.
— Головой, наверно, приложился. Фир, сбегай за лекарем, а? Может, мы рано порадовались, может, он того, — выразительный жест пальцем у виска, понятный на всех языках, — сбрендил?
— Не надо лекаря!
Где бы он ни был, а с мозгоправами связываться нельзя!
Братья вновь переглянулись, и младший пожал плечами.
— Лекаря боится — значит, всё не так плохо.
— А нас не помнит, это как по-твоему, нормально?
Ещё одно пожатие плеч.
— Мастер вроде говорил, что от некоторых чар так бывает. Временное помутнение.
Две пары зелёных глаз стали смотреть особенно сочувственно.
Психи! Ну точно психи! Поэтому одежда такая странная и кровати! Кто ж в психушку нормальные поставит! А они психи, потому что какие к чертям чары?!
Егор очень хотел жить долго и желательно счастливо. В детдоме не замордовали, в армии не прибили, в космосе не расплющило — и тут живым не дастся!
Рыжий рванулся прочь с такой прытью, какой от него не ожидали ни новоиспечённые родственники, ни гравитация, ни собственные ноги. Славный старт не остановила дверь, и даже узкий коридор не был помехой, только роковая встреча лба и притолоки над узкой лестницей на чердак оборвала начинание.
…Следующее пробуждение было уже в гипсе, с воротником на шее и пухленькой женщиной средних лет рядом.
— Родечка, солнышко, мальчик мой, тебе очень больно?
Егор невнятно что-то пробурчал. Старший из братьев — кажется, Адэ или как-то так — положил ей руку на плечо.
— Мама, ну ты чего? Что он тебе скажет, он же упал и горлом напоролся.
— А не надо было инструменты разбрасывать! Брата уморить хотели, душегубы!
Два здоровых лба, каждому лет по двадцать с гаком, потупились.
— Мама, ну что ты… Мы же не хотели… Он сам…
— Сам?!
Женщина ещё долго бушевала, а техник впадал в тихую панику — он переломан, обездвижен, лишён голоса и заперт в дурдоме с психами, считающими, что они — его семья.
Мама, мамочка, которую никогда не знал, роди меня обратно!
