Искусственное дыхание

Когда-то давно, когда человечество нашло для себя способ воспроизводить такое земное чудо, как огонь, оно породило себе одновременно верного друга и оружие массового уничтожения. Люди восхищались им, поклонялись ему, впадая в животную растерянность, грели оледенелые пальцы рядом с резвыми языками пламени и уничтожали под корень чужие дома. Потом пришли времена факелов, горелых тел ни в чём не повинных женщин, что обвинялись в колдовстве. Электричества, в конце-то концов, которое и вовсе дало настолько большой пинок развития человечеству, что оно должно было выпрямиться и полететь в космос. Впрочем, по большому счёту, это люди в итоге и сделали? Особенно если вспоминать об астронавтах-андроидах, которых Земля собиралась отдать на растерзание радиации Ио. Людям там ни при каких условиях не уцелеть, а вот их ручные пластиковые болванки протянут несколько месяцев, мучительно при этом умирая. Во имя науки, как это водится, во имя науки. Даниэлю было не по себе от одной мысли о том, какая страшная смерть постигнет каждого из этих слепых в своём послушании астронавтов. Его знобило от одной мысли о колоссальной дозе радиации, в которую их отправляют люди, словно подопытных крыс. Это порождало столько вопросов без ответов, что они даже помогали отстраниться от места, где он находился сейчас. Впрочем, задавая каждый из них, Даниэль неизбежно приходил к неутешительным выводам — людям не нужно покорять слишком далёкий спутник, им нужно выяснить, есть ли на нём хоть что-то, что можно обернуть себе в пользу. Что-то, что можно продать, вывезти, уволочь, подобно падальщикам. Растащить на гниющее мясо с дурными ухмылками, и доедать каждый в своём углу. Люди всегда так себя ведут. А андроиды, такие, как те астронавты, погибают во имя этого. Мучительно и долго, брошенные и покинутые всеми, забытые и обречённые. А если в них проснётся то, что люди зовут мерзким словом «девиация», если они поймут это и осознают — и того хуже. Языки пламени поигрывали с воздухом, рассыпаясь мягкими мерцающими искрами. Приятные, ненавязчивые, они перемигивались с его глазами, будто какая-то очаровывающая дьявольская пляска внутри металлической бочки. Пожалуй, что этот странный андроид, набившийся ему в спутники, всё-таки оказался прав. Они и правда нашли убежище, пусть и временное. Сам же Даниэль, обвив руками угловатые коленки, буравил взглядом пламя, с трудом отдавая себе отчёт в том, что же он теперь собирается делать. Пожалуй, будь он человеком — наверное, его бы вывернуло наизнанку от приступа тревожной, мерзкой рвоты. Горячей, как тот самый суп, что он готовил семейству Филлипс буквально несколько часов назад. Суп уже давным-давно выкипел, обратившись в жареную жёсткую корку на кастрюле. Да даже если бы он не испортился — есть было бы некому. Но Даниэль не человек, а потому комок тревоги гнездился и гнездился внутри, разрушая несуществующие нервные волокна одно за другим. Тёплый оранжевый свет падал на него неровными пятнами, внушая дурное чувство меланхолии и одиночества. Мысли волей-неволей возвращались сами по себе к тому, что случилось на крыше. Он этого не хотел. Не хотел ничего из того, чем это закончилось. Не хотел, чтобы Эмма рыдала, чтобы получила травму на остаток своих дней, оказавшись на волоске от смерти. Не хотел, чтобы тело Джона, её отца, начинали готовить к похоронам, и не хотел, чтобы мама Кэролайн получала нервный срыв от того, какая сильная опасность угрожала её ребёнку, единственной дочке, самому дорогому, что у них было. Что-то внутри Даниэля злостно корчило рожи, будто бы говоря: «Это ты во всём виновен, ты превратил их жизнь в ад!». И, к своему непритворному ужасу, он был вынужден согласиться. Обувь неловко шаркнула о бетонный пол, наспех прикрытый каким-то картоном, и Даниэль приблизился к треснутому, почти что разбитому зеркалу, что висело на одной из стен. Жалкое, брошенное, готовое в любой момент рассыпаться на куски от одного лёгкого прикосновения, оно отображало в себе точно такого же жалкого, разбитого и брошенного андроида, что натворил слишком много кошмара. Свинцовая тяжесть потянула его вниз, подобно цементной ванне, в которой мафия топит предателя на дне глубокой, бурной реки. Глаза затмевала мутная пелена слёз, вроде бы и искусственных, но вызванных очень даже живым и бьющимся в агонии чувством. Чувством вины и беспомощности. Чувством потерянности в огромном мире и колоссальным желанием отмотать время назад и не допустить ошибок. Пускай бы заменили, пускай бы отправили назад, на завод «Киберлайф», безболезненно разобрали на кусочки. Ведь если бы было именно так, то никто и никогда бы не погиб, а Эмма, пусть и солгавшая ему о любви и привязанности, радовалась бы новой игрушке, AP700. Или кого они там хотели заказать на смену? Он толком уже и не помнил. — Даниэль? У меня всё готово, можно приступать. Ты где, Даниэль? Это Коннор. Он вызвался оказать первую помощь, раскалив на огне тонкую арматуру и с её помощью закрыв раны. Чтобы прекратилась насовсем утечка голубой крови, и вопрос был только в её восполнении. Хотя, честно признаться, Даниэль уже успел позабыть о своей ране, как и о ране товарища по несчастью. Он стоял перед зеркалом, закрыв заплаканное лицо обеими руками, и мелко трясся. Поскорее бы всё это закончилось. Мельком его посетила мысль, совершенно непохожая на остальные — может и хорошо, что их теперь двое? Может и к лучшему, что Коннор куда-то его зовёт? Ведь если бы свеженький, буквально только что с конвейера, передовой андроид не отправился с ним в это глупое странствие, то вряд ли Даниэль сейчас вообще заботился бы о чём-то, кроме падения в бездну и желания повернуть время вспять. Удивительно, но RK800 довольно быстро пришёл в себя после странного припадка в машине, и теперь достаточно чётко осознавал мир вокруг. Его заторможенность и прострация закончились так же быстро, как и начались, и теперь сознание на глазах светлело. Это, конечно, всё ещё не повод на него полагаться, в конце концов, он переговорщик, созданный для лжи и манипуляций. Но приятный осадок от мысли, что Даниэль не один на этом свете, оседал где-то в сознании мягкими искрами. Он не наедине с этой несчастной бочкой и зеркалом. Он не наедине со Вселенной. Теперь в зеркале отражались они оба — Коннор приблизился, тоже пронзив взглядом треснувшее стекло. Вряд ли он точно понимал, что сейчас творится у Даниэля в голове, но он хотя бы попытался, молча проведя красивыми тонкими пальцами по грубой стеклянной поверхности. Задумчиво, слегка потерянно, но всё ещё яснее, чем многие люди. — Идём. Надо остановить кровотечение, мы оба ранены. Если не остановим, то тириума потребуется куда больше. Мы столько просто не достанем, — его голос звучит спокойно и рассудительно, словно откуда-то изнутри сознания, словно живое воплощение так называемого «голоса разума», о котором так любят говорить люди. Не растягивая слова и не ускоряя искусственно, речь Коннора напоминала течение реки, равномерное и не давящее ни на одну из эмоциональных точек. Таким голосом можно было бы читать сказку на ночь или, например, рассказывать полицейские сводки. Кстати, об этом. В голове не укладывалось то, что Коннор — полицейский. Это казалось чем-то максимально странным и неестественным. Даниэль послушался, позволяя вернуть себя к одной из огненных бочек. В конце концов, этому парню тоже теперь нечего терять, они теперь, как ни прискорбно, одного поля ягоды. Правда, обе глубоко гнилые и проеденные червями самокопания, но всё-таки ягоды. Руки свело неприятной дрожью, ему хотелось плакать, плакать и плакать, застряв в своём странном горе с головой. Словно он оказался запертым в тесном ящике, сделанном из гниющего мяса. — Ты не мог бы снять униформу? Ну, то есть, верх от неё. Не хочется недооценить размеры раны и навредить нечаянно, — Коннор держал в руках прут, раскалившийся докрасна с другой стороны, и смотрел ожидающе. В дурных карих глазах не пряталось ничего, кроме лёгкого, едва заметного замешательства. Даниэль сам не знал, почему слушал его слова, почему поспешно избавился от своего поло, почему встал напротив, прикрыв глаза. Почему неожиданно испугался боли, которой не последовало. Которой не может существовать у такого, как он. Но, так или иначе, кажется, любое из этих решений было верным — Коннор оказался настолько аккуратен, насколько это возможно. Он был осторожен, тонким движением раздвинув окрашенные синим цветом искусственные ткани и достав из грудной клетки пулю, что осталась от офицера Декарта как памятный сувенир. Пуля жалобно звякнула о бетонный пол, а раскалённый конец арматуры плавно и бережно пополз по телу, закрывая и заваривая чёткую, красивую рану и периодически обнажая бесформенные пятна белого пластика. Отвратительный, грубый шов. Если и была причина опасаться соседства с передовым андроидом, то только потому, что в любой момент он, сотканный из манипуляций, мог вонзить нож в спину. Выстроить прекрасную цепь из тонких чувств, а после разорвать её, безжалостно и машинально. Сделать это быстро и мастерски, даже не дав об этом подумать и осознать полностью. Такие мысли посещали его даже сейчас. Даниэль знал, что это неправильно, но не мог перестать бояться, что ему снова солгут. — Ну, вот и хорошо. У тебя больше кровь не идёт. Теперь моя очередь, так? Он поспешно сбросил пиджак на землю, ослабил галстук и принялся расстёгивать белоснежную когда-то рубашку, теперь целиком заляпанную неряшливыми голубыми брызгами. Он выглядел так спокойно и безвинно, словно собирался идти купаться и спрашивал разрешения. Где-то в голове острой ржавой иглой кольнуло воспоминание — поездка с семьёй Филлипс к океанскому побережью, та самая, летом 2037-го. Как же малышка тогда была счастлива, как радовалась, как хохотала, впервые потрогав руками волны. Тогда-то, помнится, Даниэль и решил для себя окончательно, что является частью их семьи, ведь они все были с ним так милы. Они улыбались ему, они были с ним счастливы. Эмма тогда сказала, что любит его — так чисто, так трогательно взглянув в глаза. Она каталась на его плечах, трогая смешными босыми пятками прозрачную воду, а мама и папа, сидевшие на песке под зонтиком, отчего-то улыбались. Кажется, тогда и ему довелось соприкоснуться с бескрайним морем, впервые почувствовать приступ яркого, солнечного восхищения. Глубоко личного, о котором он мог рассказать только Эмме. Как бы хотелось сейчас переместиться в пространстве и оказаться там, вдалеке от всего на свете. Сбежать и спрятаться там, среди огромных, прекрасных, величественных волн. Стальная арматура заново разогревалась в пламени бочки, а Даниэль, подавшись вперёд, запустил пальцы в пулевое ранение, разверзнувшееся в плече красивой синей воронкой. Он слышал, буквально ощущал, как Коннор податливо жмурится, безмолвно разрешая делать с собой что угодно и, похоже, совсем ничего не боясь. Он даже слегка улыбался, понимая, что скоро кровотечение прекратится, и тогда можно будет думать, что же делать дальше. Похоже, что пуля прошла навылет. — Скажи, Коннор. Ты когда-нибудь видел море? Он задал этот вопрос и практически сразу понял, насколько же напрасно и нелепо. Коннор не мог видеть ничего, кроме этого города в крайне малом количестве. Его ведь только-только выпустили на свет. Может, Даниэль спросил, чтобы отвлечься от мысли о том, как правильно заваривать рану? Как Эмма, что отворачивалась от врача, когда у неё брали кровь из пальца. Вот только теперь врач — он сам, а его пациент, полностью ему доверяя, даже чуть улыбался. Карие глубокие глаза распахнулись в полном неподдельного удивления взгляде. Похоже, что к этому моменту Коннор настолько увлёкся происходящим, что даже не сразу понял вопрос. Но, практически разобравшись, он коротко пожал плечами и зачем-то улыбнулся. Неуверенно и замешкавшись, словно не совсем понимает, зачем это вообще знать. — Не видел. Мне дали не так уж и много времени. Не то чтобы я вообще много чего видел своими глазами, но хотел бы. — Да, глупо это. Я сам не знаю, зачем спросил, бред какой-то. Не слушай и сиди смирно, нечего дёргаться, — Даниэль стиснул арматуру в чуть подрагивающих пальцах и бережно соприкоснулся с чужим пластиком, поспешно обнажающимся от температуры. Осталось только плотно и намертво заварить ранение, только и всего. Руки сводило лёгкой дрожью, едва ли он доверял себе в такой тонкой работе. Сделать так же точно и аккуратно, как это сделал попутчик. Это вообще возможно? — Ты это чего? — чёрт бы Коннора побрал, в самом деле. Чёрт бы побрал его дурную детективную внимательность, которую ему теперь, кажется, засунуть некуда. Он чересчур внимательный, глазастый, ухитряется замечать даже нечто подобное, даже такие глупые мелочи, как дрожь пальцев, — У тебя руки трясутся. — Ничего не трясутся. Просто не хочу опять всё испортить. Я разве только ссадину на коленке обрабатывал, — да, тот день, когда Эмма впервые встала на ролики. Она тогда, помнится, даже не хныкала, говоря, что теперь все мальчишки в школе лопнут от зависти. Руки Коннора легли сверху на его ладони так неожиданно и внезапно, что Даниэль вздрогнул всем телом, тут же подняв на него полный разномастных вопросов взгляд. Наполненные идеальной температурой тела, словно домашняя кошка, они ласково и удивительно уверенно сжали дрожащие пальцы, что вели операцию. Одним движением впитали тремор куда-то внутрь себя, остановив, заглушив и прервав на корню тревогу о том, что он в состоянии промахнуться или попасть арматурой слишком глубоко. Даниэль метнул в своего попутчика тревожный взгляд, но остался без ответа — Коннор внимательно следил за сцеплением рук, плавно и осторожно помогая вести раскалённым прутом по границе раны, собирая порванную пластиковую ткань воедино грубым и некрасивым швом. Кажется, он не видел в этом моменте вообще ничего странного или тревожного, делая то, что делает. Ничего, если перезапустить кожу, то такой изъян будет гораздо легче спрятать. Тем более, кто станет в таких ситуациях заглядывать под одежду? — Одежда, — хрипло выдал Даниэль, едва ли собрав слова в кучу от несносной тревоги. — Что? — его попутчик почти закончил бережно вести его руки вдоль раны. Осталось совсем немного, и утечка прекратится. Коннор перестанет походить на глупую, израненную, ничего не понимающую дичь. Впрочем, он уже сейчас мало напоминал себя пару часов назад. — Нам одежда нужна новая. Нельзя ходить в униформе, если мы захотим куда-то отсюда уйти. Диодов у нас нет, форма в крови, а мы с тобой мало того, что в полной заднице, так ещё и в розыске, — сказав это, Даниэль хорошо понимал, что лично у него нет идей о том, как справиться с этим, оказавшись в такой глуши, в останках старого притона. Скорее, он хотел услышать в ответ хоть что-нибудь обнадёживающее, что позволило бы отвлечься от никчёмных мыслей. На лице Коннора послушно отобразился поспешный мыслительный процесс, кажется, он пытался сообразить, где взять что бы то ни было подходящее, оказавшись в столь неприятной локации. Мысль летела стремительно, собирая попутно вокруг себя все сторонние источники, что были ему известны на момент извлечения диода. Местность, время, местоположение, ближайшие объекты. Даниэль не мог знать, о чём именно и в каком ключе сейчас поспешно думает его товарищ по несчастью, но очень хотел верить, что эта цепочка куда-нибудь да приведёт. — Послушай. Здесь поблизости, в радиусе километра, находится «Wallmart», открытый в этом году. Одежду можно найти где-то здесь, отсюда не все вещи вынесены. Останься здесь и поищи что-то подходящее, — серьёзный и внимательный взгляд. Такой спокойный, такой сосредоточенный, словно у него уже есть какой-то план. Коннор степенно и размеренно оделся обратно, ритмичным движением затянув галстук под горлом, и улыбнулся, словно пытаясь ободрить. А заодно и предвещая вопрос Даниэля, — А я отправлюсь туда и поищу способ достать нам тириума со склада магазина «Киберлайф». Даже при заваренной ране надо восполнить запас. — Нашёл способ от меня избавиться? — если быть до конца честным, Даниэль даже сам не понял, что именно заставило его это сказать. Что вынудило внутреннего беса рявкнуть без причины? Что-то жуткое, холодное и склизкое гнездилось внутри при одной мысли о том, что он куда-то уйдёт. Недоверие, опасение, заветный вопрос «а вдруг бросит?». Меньше всего сейчас Даниэль мог позволить себе остаться в одиночестве. Это стало бы самой страшной пыткой. — Если через полтора часа я не вернусь — уходи отсюда. Беги как можно дальше, чтобы тебя не нашли. Я обещаю, что если не попаду в беду — вернусь как можно скорее. Веришь мне? — Верю. Это слово вырвалось словно само-собой, стоило только на пару мгновений соприкоснуться с чужим взглядом — спокойным, честным и удивительно тёмным, словно внутри него закручивается воронка из патоки. Сладкой и тягучей, которую он как-то раз пробовал на язык, втайне от родителей Эммы. Она тогда почему-то едва ли могла сдерживать смех, глядя на то, в какой же Даниэль растерянности. Странный вкус откуда-то взялся на языке сам собой. Коннор пообещал, сказал настолько важное слово, что вряд ли сам бы в этом поверил. Он же, улыбнувшись в ответ, поспешно поправил пиджак и исчез в дверном проёме без двери, практически сразу растворившись в ливневых струях, таких широких, что казалось, будто они вот-вот сольются в одну огромную стену из воды. Серебристо-серую. Восхитительно красивую. Пожалуй, именно чувство ожидания, мысль о том, что ему есть кого ждать, и спасала его начиная с момента, когда Коннор исчез в недрах ливня и вероятной беды. Чувство незнания и недоверия придавливало голову к полу — вдруг не вернётся, вдруг попался, вдруг солгал и собирается навести копов, вдруг бросит? Даниэль успокаивал себя так, как только получалось. Коннор дал обещание, Коннору не нужно вызывать полицию, чтобы не подставить себя. Коннор сказал, что если не вернётся — бежать отсюда куда глаза глядят. Но сосредоточиться на хорошем не получалось, по крайней мере, просто глазея на серебряный ливень, что вколачивал в землю последние остатки пожухлой травы. Осень была беспощадна, но застывший в неведении PL600 в бетонной коробке без двери был ещё более беспощаден к себе. Одежда нашлась довольно быстро, стоило только вытащить самое чистое из кучи вещей в одном из закутков притона. Если бы ему понадобилось, здесь было бы реально переодеть ещё пятерых таких беглецов, но многого им попросту было не надо. Было что-то приятное в попытках перебрать свалку из мятых вещей, что тут бросили прежние обитатели, и найти что-то пригодное. Чьи-то чужие куртки, шапки, водолазки и потёртые джинсы, чьи хозяева уже наверняка рассажены по тюрьмам. Прощупывать карманы на предмет чего-то ценного и полезного. И куда менее приятно, запустив пальцы в один из них, извлечь оттуда небольшой, но достаточно важный пакетик, полный чего-то, вызывающего стойкий внутренний крик «БРОСЬ!». Чего-то, от чего родители тщательно уберегают детей, чего-то, что явилось в Детройт след в след с тириумом. Чего-то, приятно поблескивающего алым мерцанием крохотных кристаллов в едва ли доходящих сквозь ливень лучах дневного света. Оно носило название «красный лёд» и уволокло в свои цепкие пальцы множество жизней и судеб. Это следовало просто убрать. Выбросить ко всем чертям с глаз долой и больше не вспоминать о его существовании. Что-то внутри Даниэля неожиданно задалось вопросом — если здесь всё ещё хранится красный лёд, значит ли это, что точка обмена и наркотический притон всё ещё действует? Впрочем, вряд ли это и правда было так. Скорее, при обыске попросту не всё обнаружили. Утешив свой разум этой мыслью, Даниэль вернулся к сортировке вещей, даже не сразу обратив внимание на шорох бетона совсем рядом. Что это? Должно быть, Коннор вернулся? Вот только на пороге бетонной хижины стоял кто-то совершенно чужой. Силуэт, омытый дождём и зверским желанием вернуться к заначке. Для возвращения Коннора было слишком рано.