Часть третья.
17 января 2019 г. в 22:57
Не люблю просыпаться. И вовсе не потому, что впереди обычно маячит новый день с кучей дел и приключений, и не потому что в кровати так тепло, уютно и сон никак не хочет выпускать из своих объятий. Я не люблю просыпаться потому, что первые несколько мгновений ещё не осознаю ни где я, ни что происходит вокруг. Полностью теряется ощущение времени и пространства и этот момент, когда сон ещё не отступил до конца, но реальность уже полностью обвила тело своими гадкими слизкими щупальцами, делает человека самым беззащитным и уязвимым. Я не любила просыпаться по звонку будильника, не любила просыпаться от чужих прикосновений и просто так, и я до зубного скрежета ненавидела просыпаться в малознакомых местах. И несмотря на смену мира, тела и восприятия эту ненависть я умудрилась пронести сквозь время и пространство.
Когда я резко сажусь на покачивающейся кушетке и пытаюсь проморгаться, за окном уже темно. На стене мигает тусклым светом старинная лампа, мерный стук колёс, кажется, отпечатался прямо на барабанных перепонках, а громоздкий чемодан, который я, несмотря на все его заслуги, уже успела возненавидеть за прошлый день, будто насмехаясь, грозится вот-вот упасть с багажной полки. Судорожно тру глаза руками так, что кожа вокруг наверняка покраснеет, и с трудом запихиваю поклажу обратно. Я в купе одна и дверь по-прежнему заперта на замок, так что внутри теплится надежда, что за время поездки мой сон так никто и не потревожил.
Оставлять вещи в купе без присмотра немного боязно, но мне дичайше хочется в туалет, да и привести себя в порядок перед зеркалом тоже не будет лишним. В моём чемодане нет ничего ценного, разве что какой-то бедолага захочет позариться на единственную мантию от известного кутюрье, по кличке Старьёвщик. Именно этим я себя успокаиваю, когда, аккуратно прикрыв дверь, выхожу в коридор и направляюсь к ближайшему тамбуру, надеясь, что возле него, как и в поездах моего мира, есть санузел. Санузел там действительно есть, только заперт, да и звуки изнутри гарантируют долгие минуты ожидания. До второго санузла приходится идти через весь вагон.
В отличие от моего наглухо закрытого купе у многих других двери нараспашку: заходи — не хочу. Ребята приблизительно моего возраста или немного старше едут компаниями, громко болтают о чём-то своём и ненадолго замирают, стоит мне попасть в их поле зрения сквозь открытые двери. Кто-то особо умный даже тыкает пальцем и тихо что-то говорит своим товарищам, на что те заходятся довольным смехом. Задумавшись над причиной такого поведения, я случайно врезаюсь в темноволосого мальчишку, получая в ответ насмешливую улыбку.
— Смотри куда идёшь, магла, — он выше на полголовы и мне приходится задрать свою, чтобы рассмотреть выражение его лица.
— Прости, — я же не улыбаюсь. — Впредь буду осмотрительнее.
Он не спешит освободить проход, и мне приходится протискиваться боком, под тем же насмешливым взглядом карих глаз. И только попав наконец в туалет, я понимаю почему ловила так много всеобщего внимания: на лбу чёрными чернилами отчётливо красуется одно единственное слово «магла».
Я — Идрис — определённо расплакалась бы, случись с ней такое; я — Анастасия — лишь нецензурно выражаюсь сквозь плотно сжатые зубы и принимаюсь оттирать результаты чьей-то идиотской шутки. Видимо, несмотря на запертый замок, у меня всё-таки побывали посетители.
Чернила не спешат пропадать с кожи, чуть блекнут и вместо чёткого слова расползаются уродливым угольно-серым пятном на весь лоб. Я раз за разом намыливаю лицо куском мыла, так что позже кожу обязательно стянет сухой коркой. Вода из-под крана бежит ледяная и ладони почти сразу краснеют, а пальцы начинает сводить от холода. Мокрые волосы неприятно липнут к вискам, роняют холодные капли за шиворот.
Где-то на десятое повторение процедуры в дверь начинают практически ломиться, и мне ничего не остаётся кроме как промокнуть лицо туалетной бумагой в отсутствие полотенца и открыть щеколду. На пороге нетерпеливо переступает с ноги на ногу старшекурсница с орлом на лацкане мантии, и стоит мне открыть дверь, недовольно морщится и обречённо вздыхает, как только наши взгляды пересекаются.
— Мерлин, что не так с этими первогодками? — она театрально закатывает глаза и за предплечье почти вытаскивает меня из злосчастного туалета. — Поезд уже пять минут как стоит. Все перваки на платформе. По головам пересчитали, одной не хватает. Тебя все старосты по вагонам ищут, — продолжает бубнить девушка, за руку выводя меня из поезда. — А мантию ты где оставила, бестолочь?
— Бестолочь оставила мантию в чемодане, — недовольно огрызаюсь я, даже не стараясь вырваться из чужой хватки. На руке потом определённо останутся синяки. У этого тела, как и у меня прошлой, кожа настолько светлая и тонкая, что ткни пальцем — и то след останется.
— И где вас таких дерзких понабралось, — качает головой блондинка, рывком ставя меня на ноги возле толпы детишек, и даёт отмашку огромному косматому верзиле. — Всё, последнюю выловила, можете отправляться.
— А мой чемодан? — запоздало вспоминаю я и уже сама хватаю задолбавшуюся старшекурсницу за ткань мантии.
— Профукала ты свой чемодан, — беззлобно отвечает она, отбирая обратно свой рукав. Но видя, что я вот-вот, сорвусь и брошусь обратно к вагону, всё-таки добавляет. — Да всё в порядке будет с твоим чемоданом, не переживай. Доставят в замок после распределения. Надеюсь, ты не попадёшь на наш факультет.
На нашу непродолжительную перепалку смотрят практически все: кто-то с презрением, кто-то со страхом, и я так и не могу понять, что же такого выдающегося натворила, что стала клоуном в цирке. Я аккуратно поправляю юбку и одёргиваю рукава свитера, чувствуя себя до чертей некомфортно среди тёмных одинаковых мантий. Мальчишка, с которым я умудрилась столкнуться в поезде беззастенчиво показывает язык, стоит случайно встретиться с ним взглядом, и тут же отворачивается, будто ничего не произошло. Хочется бессильно закричать, оправдаться, сказать «какого чёрта?! Я этого не просила и не смейте меня осуждать», но вместо этого я лишь передёргиваю плечами, одновременно незатейливым жестом стараясь скинуть с кожи неприятные холодные мурашки, оставленные чужим вниманием.
Толпа детей медленно начинает двигаться за бородатым великаном и через какое-то время все наконец отвлекаются от меня и случившегося конфуза, чтобы смотреть под ноги. Скользко, грязно и темень вокруг стоит несусветная. Я несколько раз поскальзываюсь на сырой земле и едва не падаю, в самый последний момент хватаясь за ствол дерева или таких же неуклюжих, как и я, товарищей. Спереди кто-то громко чертыхается, а потом раздаётся отчётливый шмяк. Но сопровождающий нас дядька не спешит на помощь пострадавшему, лишь бросает через плечо, чтоб мы, это, не отставали.
Незапланированная прогулка по ночному лесу заканчивается на берегу озера, с множеством даже на вид хлипких пришвартованных лодочек. Нас кое-как запихивают в них по четверо, мельком проверяют, чтобы не осталось никого на берегу, и одновременно отправляют в путь по водной глади.
Замок предстаёт перед глазами спустя несколько минут путешествия. Величественный и странно красивый в своей хаотичности, он словно причудливое дерево растёт башнями вверх, протыкает шпилями ночное небо и будто подсвечивается огоньками-звёздами. Так выделяют памятники архитектуры в моём мире и времени и, признаться, от увиденного захватывает дух. Вот только несмотря на всё великолепие, что-то внутри отторгает эту красоту. Мне совершенно точно не хочется подплывать ближе, заходить вовнутрь и проводить в его стенах год за годом. Он будто чужой, совершенно неподходящий мне по духу и восприятию, тоже противится насильной встрече. Я досадливо поджимаю губы и отворачиваюсь в противоположную сторону. Пусть я волшебница и мне не суждено попасть в королевскую танцевальную академию, но наверняка где-то там есть гораздо более подходящее место, что-то такое родное, куда будет тянуть всей душой. Кем бы ни был мой папаша, я уже заочно его ненавижу за то, что он лишил меня права выбора.
Небо над головой сменяется сводами пещеры и спустя минуту лодка уже сама замирает возле причала, угрожающе покачивая боками, когда первый из моих спутников неуклюже перебирается на устойчивую поверхность. Я вылезаю из лодки самой последней, стряхиваю с юбки непонятно откуда взявшуюся паутину, и поспешно пристраиваюсь в самый хвост уходящей вереницы детей. Великан ведёт нас какими-то запутанными коридорами, тёмными настолько, что едва можно различить затылок впереди идущего. Едва успеваю затормозить, не врезавшись в светловолосую девочку передо мной, когда вся процессия замирает. В окружающей темноте громкий стук кажется раскатами грома, и кто-то из нашей кагалы даже напугано ойкает. Огромные двустворчатые двери открываются резко, с каким-то диким предсмертным хрипом, будто ими пользуются в лучшем случае раз в год, а петли последний раз смазывали ещё в прошлом веке. После окружающей тьмы яркий свет болезненно бьёт по глазам, и чтобы рассмотреть что-то приходится изрядно прищуриться и сложить ладонь козырьком. Но различить что-то с первого раза всё равно получается с большим трудом.
— Это все первокурсники? — чужой голос доносится приглушенно в отличии от зычного басовитого ответа нашего сопровождающего. — Тогда я их забираю.
Нас снова куда-то ведут, только теперь вокруг не беспроглядная тьма, а украшенные яркими картинами и гобеленами стены. Стоит повернуть за угол и вместо картин стены величественно подпирают рыцарские доспехи, одни из которых даже галантно кланяются, стоит нам оказаться рядом. Я машинально шугаюсь в сторону, лишь по счастливому стечению обстоятельств ни на кого не налетев, и машинально трясу головой, стараясь выкинуть увиденное из мыслей. Впрочем, долго думать об этом у меня не получается. Нас всех заводят в небольшой зал, слишком тесный для такого количества детей, и я наконец узнаю в нашей сопровождающей профессора МакГонагалл, со знакомства с которой и начала идти под откос моя жизнь.
Она говорит медленно, с расстановкой, параллельно со словами окидывая нас всех внимательным строгим взглядом. На мне она в очередной раз поджимает губы, но надолго не задерживается, продолжая скользить своими зелёными глазами из-под очков дальше. Я вслушиваюсь в её речь постольку-поскольку, больше занятая разбором собственных мыслей и чувств.
Нам следует собраться с мыслями, привести себя в порядок и стоять как можно тише, изображая мышей, вероятнее всего, мёртвых, чтобы даже писка слышно не было. Отбор - очень серьёзная процедура, определяющая всё дальнейшее существование в школьных стенах. Четыре факультета с труднопроизносимыми названиями. Храбрые, трудолюбивые, умные, хитрые. И к кому из них отношусь я?
Профессор МакГонагалл покидает нас на добрые пятнадцать минут, за которые надлежит привести себя в порядок. Некоторые тут же достают палочки и начинают колдовать над собственной одеждой и обувью, удаляя листики из волос и грязь с ботинок. Другие же, наоборот, замирают с непередаваемым трепетом и испугом, стараясь прямо там на месте как можно сильнее сжаться в комок и стать невидимками. Я же запоздало вспоминаю о вороньем гнезде на голове и уже по привычке принимаюсь переделывать причёску. Пропускаю волосы сквозь пальцы за неимением расчёски, заплетаю два колоска и складываю из их концов гульку на затылке. Несколько шпилек, слегка помятая лента. Короткие пряди у висков наверняка скоро вывалятся из причёски, но на текущий момент это потолок того, что я могу сотворить из имеющегося под рукой. Туфли, в отличие от причёски, очистить не так-то просто. На тёмно-серой коже отчётливо видны коричневые пятна грязи — платок же остался внутри чемодана.
Женщина возвращается неожиданно, как раз в тот момент когда я раздумываю, стоит ли попытаться оттереть туфли пальцами или сделаю ещё хуже. Она снова окидывает всех строгим взглядом, недовольно кривит губы и приказывает разбиться на пары и идти за ней.
Коридор, лестница, ещё одни огромные двери, распахнувшиеся сами собой. Я машинально переставляю ноги вслед за другими, восхищённо всматриваясь в ночное небо с тысячами парящих свечей вместо звёзд. Это действительно необычно и завораживающе, будто кто-то вместо крыши просто натянул прозрачный невидимый купол.
Нас выстраивают лицом к длинному столу с преподавателями, выносят колченогий табурет и заставляют стоически терпеть издевательство над музыкой. Старая потрёпанная шляпа с огромным как у лягушки ртом поёт фальшиво, отчётливо путает ноты и, кажется, даже наслаждается чужими страданиями, стараясь растянуть свою песню на максимально длительный промежуток времени.
Я стараюсь не кривиться слишком уж явно и от нечего делать разглядываю преподавателей и краешки ученических столов, мимо которых мы шли по залу. Все в мантиях и остроконечных шляпах и мне в моём стареньком свитере хочется просто сбежать куда-нибудь подальше, где никто не будет так выразительно коситься.
Шляпа заканчивает свою песню и кланяется острым концом, срывая редкие аплодисменты. А после профессор МакГонагалл, терпеливо дожидающаяся конца это балагана чуть в стороне, разворачивает длинный пергаментный свиток и с первыми слетевшими с губ фамилиями начинается распределение. Детские головы по очереди тонут в шляпе. Над кем-то она думает долго, кому-то практически сразу объявляет свой вердикт. Я не особо слежу за распределением, не запоминаю имена и фамилии, лишь с нарастающим волнением жду своей очереди. Малфой… Мэдисон… Корнелл.
Собственная фамилия похожа на выстрел. Раз — и пуля уже внутри, боль ещё не осознаётся, но по кофте начинает расползаться красное пятно и ничего нельзя изменить или исправить. Дорога одна — в ад.
Я на ватных ногах бреду к табурету, спиной ощущая удивлённые и презрительные взгляды. Это не любопытство, это непонимание и отторжение того, кто выделяется из толпы. И мне вовсе не нравится быть этим кем-то. Но прежде чем я успеваю столкнуться с кем-то взглядом, на глаза опускается та самая говорящая шляпа, создавая лживую иллюзию защищённости.
— Странная ты, деточка. Конфликтная, будто два человека в одной голове тянут друг на друга одеяло.
Шляпа на голове шевелится, но могу поклясться, что её голос слышу только я одна. От неё пахнет затхлостью, как от старых людей или сырой тряпки, долго пролежавшей в шкафу. Я неприязненно морщу нос и крепче стискиваю пальцами края табурета, чтобы не сдёрнуть с себя эту рухлядь.
— И куда тебя?
Я по-прежнему продолжаю молчать, ожидая вердикта.
Для кого-то название факультета звучит радостно, долгожданно, как подтверждение собственных мыслей, стремлений и желаний. Для кого-то это просто случайное слово, новая точка отсчёта, на которую указала рулетка судьбы. Для меня самой название факультета звучит как приговор.
Что ж, мне не привыкать жить со змеями.