На пальцах

      — Магла, не спи, — дёргает меня за кончик косы темноволосый мальчишка, насмешливо ухмыляясь, стоит повернуть голову в его сторону. — Не хватало только, чтобы из-за тебя Слизерин снова потерял баллы.       — Не беспокойся, не потеряет, — огрызаюсь я в ответ, забирая волосы из чужих пальцев, и под громкий смех за спиной стараюсь как можно быстрее покинуть коридор.       Магла. Коротко и ясно. Было бы обидно, если бы не было правдой. Я прекрасно отдаю себе отчёт в том, кто я, даже несмотря на наличие волшебной палочки в кармане мантии. Волшебник это не только магия, волшебник — это мировоззрение, впитанное с молоком матери, это воспитание и традиции, передаваемые из поколения в поколение, это отдельная каста, в которую закрыт доступ простым смертным. И мне искренне жаль тех, кто наивно полагает, что для становления настоящим волшебником достаточно выучить парочку заклятий. Слизерин, в отличии от других факультетов, не даёт обмануться.       Всеобщее равенство, которое пропагандируют на других факультетах и которым особенно кичится громкий Гриффиндор, лишь пустой звук. Розовые очки, которые зачастую разбиваются ещё своими в стенах школы, так что острые осколки ранят не только кожу, но и душу. Даже на храбром и всём таком праведном Гриффиндоре всеобщее равенство работает лишь в тех случаях, когда это не мешает чистокровным. Стоит чему-то пойти не так, стоит случиться какому-то конфликту — и никто не станет разбираться: прав маглокровка или нет. В конфликте всегда выигрывает тот, чья кровь чище, а сейф в банке плотнее набит галлеонами. В учёбе всегда преуспевает тот, в чьих жилах течёт больше магии. И как бы краснознамённые борцы за добро не кричали на каждом углу об обратном, на деле всё оказывается именно так.       На Слизерине нет этой глупой поволоки. Тут нет иллюзии равенства, нет мифической доброты и взаимопомощи. Тут каждый чётко знает своё место, и пока ты не пытаешься прыгнуть выше головы, пока не делаешь неуклюжих попыток встать на ту ступень социальной лестницы, где тебя и быть не должно, тебя не тронут. Условно не тронут, не перейдут определённую черту. В мире магии слишком мало развлечений, чтобы упускать такую возможность, и слишком большое влияние имеет репутация, чтобы можно было позволить себе запятнать её в школе вышедшим за рамки баловством.       Я прекрасно знаю своё место. Я — магла. Забавная зверушка, за которой весело наблюдать, иногда подтрунивать, но никогда не доводить до той опасной грани, когда можно ненароком сломать. Я представляю ценность только пока жива и пока могу огрызаться, пока недовольно морщусь и дую губы, когда в очередной раз попадаюсь на чужую шалость, пока попадаюсь на эти самые шалости. Но стоит мне показать зубы, укусить руку, тыкающую в нос и дёргающую за усы, как меня тут же дружно забьют камнями.       Слизерин не ненавидит Гриффиндор, Слизерин не ненавидит маглорожденных, Слизерин ненавидит тех, кто забывает своё место. Как и я, в течение первых двух месяцев учёбы полностью погруженная в свои проблемы, не обращала внимания на социальную иерархию. Стоило начать замечать дёрганье за косички, обидные прозвища и прочие мелкие неприятности, как факультет наконец угомонился. Я реагировала так, как они хотели, знала свою роль и больше не казалась той самой бунтаркой, преследующей непонятные цели. Стоило оглянуться, перестать выбиваться из колеи и занять отведённое мне место, как большинство однокурсников просто от меня отстали, теперь стремясь поставить на место зарвавшихся маглорожденных львят.       Правда к моему огромному сожалению, большинство не означает все. Рабастан Лестрейндж — головная боль всего первого курса Слизерина и моя в частности. До чертей обаятельный темноволосый засранец с бесами в медовых глазах, чистокровным происхождением и совершенно неаристократическим шилом в неугомонной заднице. Младший Лестрейндж не отличается сдержанностью, зачастую игнорирует правила этикета и не может прожить ни одного дня, чтобы что-то не натворить. Однажды у меня даже проскальзывает мысль, что шляпа перепутала факультеты, по ошибке отправив это неугомонное создание к нам вместо львят, но в отличие от краснознамённых Рабастан зачастую действует гораздо тоньше и, к счастью, до сих пор так и не попадается учителям или чужим префектам. Правда меня это, к сожалению, не касается. Больше половины мелких досадных неприятностей, наполняющих мою жизнь, случаются именно благодаря ему.       Несмотря на вбитые в подкорку сознания манеры и знания этикета, дети остаются детьми. Мне сложно общаться со сверстниками этого тела, сложно понимать и принимать их поведение. От прежней малышки Идрис в моём характере не остаётся практически ничего. Я морально готовилась заново учиться жить в серпентарии, знакомому мне по танцевальной академии из прошлой жизни, а оказалась в детском саду, где у детей просто слишком взрослые и самодовольные лица.       Всё это: дёрганье за косички, жуки в сумке и обидные обзывательства — скорее просто раздражает и отвлекает, чем достигает своей истинной цели задеть. Но я послушно продолжаю играть отведённую мне роль, стараясь как можно меньше времени контактировать с однокурсниками.       Пары пролетают практически незаметно. Я уже даже не кривлюсь на заниженные из-за обычной бумаги оценки, просто выписываю на отдельный листок ошибки, чтобы позже, — если получится — уделить им время. Занятия балетом по-прежнему остаются на первом месте, хоть я пока ещё совершенно не представляю, чем планирую заниматься в будущем. Я понемногу стараюсь узнать магический мир, понять его культуру и традиции, с каждым прочитанным в книгах предложением, всё больше убеждаясь в том, что я лишь чужестранка, которая никогда не сможет до конца проникнуться чужим миром.       В магической Англии культурная жизнь ограничивается высокосветскими приёмами и балами. Тут нет художественных выставок, нет музеев и филармоний, а единственный театр даёт лишь парочку средней паршивости пьес о Мерлине и основателях Хогвартса, на которые изредка приводят детишек. Музыка и чудеса живописи остаются за стенами мэноров, танцы ассоциируются исключительно с балами. Моей мечте и стремлениям просто нет места в этом мире.       Колокол, оповещающий о конце занятий, набатом выбивает меня из собственных мыслей, и я едва успеваю переписать с доски домашнее задание, до того, как оно исчезает по мановению волшебной палочки профессора. Класс уже практически пустой, когда я спешно покидаю помещение, на ходу запихивая в сумку тетрадь, едва не врезавшись в спину злополучного Лестрейнджа.       — Осторожнее, магла, — мальчишка растягивает губы в едкой улыбке, бросая на меня короткий насмешливый взгляд, чтобы тут же вернуться к двум взъерошенным и явно злым мальчишкам из Гриффиндора. — Ты ведь не такая невежливая, как эти грязнокровки, правда?       Трэверс рядом с Лестрейнджем хихикает и смотрит надменно из-под длинной русой чёлки, а Малфой, стоящий чуть в стороне, лишь обречённо закатывает глаза. Блондину нет дела ни до меня, ни до стычки со старшими алознамёнными.       — Прости, Лестрейндж, такого больше не повторится, — виновато наклоняю я голову, отвечая именно то, что от меня хотят услышать. Мальчишки с Гриффиндора сейчас занимают его явно больше, чем привычная магла с родного факультета, и поэтому у меня имеются вполне неплохие шансы без потерь добраться до большого зала.       — Вот видишь, не все маглокровки такие же невоспитанные, как и ты, — продолжает говорить Рабастан, обращаясь к медленно звереющим гриффиндорцам. — Ну так что, будешь просить прощение? Только в этот раз уже на коленях, обычного поклона после такого наглого выступления уже недостаточно. Или сразу проклясть?       — Не зарывайся, малолетка, — скалится в ответ уже красный от гнева мальчишка. — Слизни совсем страх потеряли, никакого уважения к старшим.       Лестрейндж недовольно цокает языком и неторопливо достаёт палочку из кармана, а я наоборот тороплюсь убраться в противоположную сторону. Я знаю, что будет дальше. Это повторяется раз за разом. Коротко, весьма заковыристо, унизительно и вероятнее всего больно. Каждый раз это что-то новое, немного извращённое и трудно снимаемое, но даже проверив его палочку, вряд ли кто-то сможет доказать его вину в произошедшем. Да и сами гордые грифы никогда не признаются, что их в одиночку уделал младшекурсник.       За спиной слышатся ругательства вперемешку с тихими стонами и громким смехом, и я машинально ускоряю шаг, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег, закрывая уши руками. Внутри плещется отвращение вперемешку со страхом. Страхом, что однажды на их месте окажусь я сама.       В Большом зале как всегда оживлённо. Воздух заполнен разговорами и запахом еды. Я осторожно устраиваюсь на своём месте в конце стола, стараясь не издавать лишнего шума. Напротив негромко переговариваются два старшекурсника-полукровки, рядом вяло ковыряет картофельное пюре вилкой Александра Лукас, пятикурсница из окончательно обветшавшего чистокровного рода. Мои однокурсники обедают дальше, вместе со старшекурсниками, почти элитой. Андромеда Блэк неторопливо пережевывает листья салата рядом с Урсулой Флинт. Напротив пустуют места для мальчишек. Нас, первокурсников Слизерина, вообще мало. Трое девочек и четверо мальчишек, чистокровных до такой степени, что зубы сводит. Я не особо в восторге от общества малолеток, родившихся с золотой ложкой в заднице, они еле переваривают наличие в непосредственной близости нищей грязнокровки, но как-то сосуществовать вместе нам всё же приходится.       Я делю комнату с Андромедой и Урсулой и на самом деле всё не так печально, как могло бы быть. Мне никто не подкладывает жуков в постель, не приклеивают обувь к полу и не портят и так малочисленные вещи. Большую часть времени истинные аристократки предпочитают попросту меня игнорировать, стараясь холодным взглядом проморозить до костей. Но меня такое положение вещей более чем устраивает, как и натянутые, настороженные отношения с мужской частью курса. Я практически не пересекаюсь с Трэверсом и Булстроудом, изредка сталкиваюсь с Малфоем, негласным предводителем нашего курса, и никак не могу поладить с взбалмошным взрывным Лестрейнджем. Он будто ставит себе за цель зацепить побольнее, ходит по самому краю, стараясь вогнать иголки ещё по-детски глупых, но от того не менее обидных слов в самое сердце, а затем, когда рубеж как никогда близок, и вовсе забывает о моём существовании, переключаясь на более важные дела. Он дёргает меня за косички, ставит подножки в проходах между партами, а потом всё с той же издевательской улыбкой, будто снисходительно, называет «маглой», высмеивая ошибки в заклинаниях. Иногда мне кажется, что таким способом он даже старается помочь, не смея напрямую высказывать свои мысли и эмоции. Хотя, кто знает. Наверное, я никогда не смогу понять, что у него в голове.

***

      С наступлением рождественских каникул я наконец вздыхаю с облегчением. Помимо меня с нашего факультета в школе остаётся тихая Лукас, и, встретившись вечером в гостиной, мы только киваем друг другу, полностью удовлетворённые такой компанией. Несмотря на огромное количество домашнего задания, жизнь начинает казаться прекрасной. Я подолгу просиживаю в библиотеке за написанием эссе, с маниакальным упорством отрабатываю заклинания, стараясь нагнать одноклассников и в несколько раз увеличиваю дневную нагрузку во время занятий балетом. Вечерами по возвращению в спальню ноги нещадно ноют, но это не идёт ни в какое сравнение с той болью, когда я только начинала заново танцевать на пальцах в этом мире. Подобная нагрузка ожидаемо не может пройти бесследно и первыми сдаются пуанты, делая дальнейшие тренировки практически невозможными. Носок окончательно размягчается, увеличивая и без того немаленькие шансы получения травмы.       Я впервые за долгое время не выдерживаю. Тихо вою всё в том же заброшенном классе, усевшись прямо на дощатом полу. У меня нет с собой запасной пары, а полгода пропущенных занятий станут не просто небольшой неприятностью. Они станут практически концом всему тому, что я с таким трудом нарабатывала всё это время. Сухие глаза невидяще смотрят сквозь износившиеся танцевальные туфли с окончательно стёртыми носками. Это действительно глупо, но в тот момент, мне кажется что отжившие своё пуанты это самое кошмарное из того, что происходило со мной с момента осознания себя в этом теле. Я сомнамбулой шатаюсь по опустевшей школе, машинально ем и сплю и чисто механически выполняю оставшиеся домашние задания, и окончательно прихожу в себя лишь на третий день этой своеобразной депрессии.       Репаро. Короткое описание в эссе, подготовка к практическому изучению в конце года. Но это действительно то, что может мне помочь. Я впервые в жизни пробую сама выучить заклинание. Раз за разом повторяю взмах палочкой с картинки в учебнике над разорванным листом и чётко произношу этот короткий активатор, пока из носа не начинает капать кровь. Клочки бумаги даже и не думают принимать свою изначальную форму, и заткнув ноздри носовым платком, я вынуждена отложить дальнейшие практические тренировки до следующего дня. Вследствие чего в моей голове поселяется мысль поискать в библиотеке ещё какие-нибудь специфические чары для обуви я так и не запоминаю, но спустя несколько вечеров, когда от практических тренировок магии уже кружится голова, а домашние задания на каникулы лежат ровной стопкой в комнате, в выделенной под это дело тетради появляется несколько довольно полезных заклятий, обеспечивающих изделиям износоустойчивость и прочность. Правда, выполнить их мне пока не по силам. А в самый канун Сочельника разорванный лист бумаги наконец склеивается обратно, вызывая на глазах слёзы счастья. Теперь я наконец могу починить свои пуанты.       Приступить к ремонту я решаюсь лишь через пару дней, ещё не раз разорвав и склеив лист бумаги и значительно подрезав подошву на своих повседневных туфлях. Их в случае неудачи мне почему-то было жалко гораздо меньше. Подошва таки приклеивается обратно, и нитки восстанавливаются, будто и не обрезали их вовсе. А вот пуантам заклинание почти не помогает, лишь возвращает на место недавно оборванную ленту.       Я громко чертыхаюсь, чувствуя как к глазам подступают злые слезы, но руки всё-таки не опускаю. Малодушно психую, раз за разом направляя волшебную палочку на изношенные танцевальные туфли, пока из носа в очередной раз не начинает идти кровь. Но повторённое хоть сто раз «репаро» всё равно не способно вернуть туфлям их первозданный вид.       После истерики наступает принятие, вскоре сменяющееся жаждой действий. Я снова зарываюсь в книги, стараясь найти решение своей проблемы. Список заклятий в тетради растёт, но ни одно из них так и не спасает ситуации. На полях пустой страницы звёздочкой отмечаю заклинание, позволяющее наложить на небольшой предмет качественную иллюзию. Так в одной из книг сапожник превращал свои потёртые ботинки в самые лучшие сапоги из драконьей кожи и продавал аристократам втридорога. Вероятнее всего, автор книги значительно приукрасил действительность, но попробовать выучить подобный фокус всё же стоит.       Сочельник подкрадывается как-то незаметно. Погружённая в свои проблемы, я полностью теряюсь во времени, и выныриваю из некого забытья лишь когда в Большом зале накрывают праздничный ужин за одним большим совместным с остатками преподавателей столом. В воздухе витает запах хвои, над головой взрываются праздничные хлопушки, в то время как я продолжаю механически ковырять ложкой овощное рагу. Рождество — это в первую очередь семейный праздник, наполненный теплом и той неповторимой атмосферой, когда голову кружит ожидание чуда, а лёгкие забиты ароматом волшебства. Но в этом мире у меня нет родственников, с которыми я бы могла сидеть за одним столом и петь праздничные гимны, нет ни одного мало-мальски близкого мне человека, чтобы с утра найти под елью подарок и надеяться, что посланный в ответ не оставит получателя равнодушным. Я машинально хлопаю со всеми, бормочу какие-то безликие поздравления и максимально быстро стараюсь скрыться в своей комнате, сворачиваясь в тугой комок под плотным одеялом. Я скулю в подушку как побитая собака, в качестве подарка или форменного издевательства лишь на один день позволяя себе отпустить контроль, сорваться, выпуская наружу всю боль и отчаяние, скопившиеся за прошедшее полугодие. Лишь один вечер для жалости к себе и слёз в подушку, один чёртов вечер, когда я опускаю руки, чтобы на следующий день вновь стиснуть зубы и продолжить ползти из болота к своей так и не определённой цели. Я засыпаю полностью разбитая, когда от высохших слёз неприятной плёнкой стягивает щеки.       Рождественского чуда не бывает. Я попросту не верю в него, чтобы не было так больно разочаровываться несбывшимися надеждами. Но когда на следующее утро я наконец спускаюсь в слизеринскую гостиную, мне все-таки приходится пересмотреть свои взгляды на жизнь. Лукас, разбирающая небольшую горку подарков под ёлкой, бросает в мою сторону короткий взгляд, а после кивает в сторону одинокого сиротливо лежавшего свертка с другой стороны от ствола. Я на несколько мгновений недоумённо застываю перед рождественским деревом, неверяще разглядывая небольшой свёрнутый вдвое листок, придавленный бечёвкой к самой простой упаковочной бумаге. Мне не от кого ждать подарков, но на бумаге будто в жестокой насмешке аккуратным убористым почерком выведено «для Идрис Корнелл». Нервы, кажется, сжимаются в один тугой комок, и сердце замирает, пока я одеревенелыми пальцами разворачиваю записку. Несколько слов: «не забудь после вернуть в библиотеку». Бумагу разворачиваю осторожно, стараясь не порвать, пока в голове набатом стучат вопросы, на которые у меня нет ответов. «Портные чары. Расширенное издание» и небольшой кусочек пергамента в качестве закладки на разделе Реставрационных чар.       Из горла впервые за долгое время вырывается счастливый смех. Это самый замечательный подарок судьбы за всё время, проведённое в этом теле.

***

      Второй семестр пролетает и вовсе незаметно. Я по-прежнему разрываюсь между библиотекой и своим приватизированным заброшенным классом для занятий балетом. Я пишу эссе прямо на полу, сидя в шпагатах, разрабатываю кисти с простым карандашом одновременно с плие и батманами, и волчком кручусь, стараясь добить количество фуэте хотя бы до двадцати, но вестибулярный аппарат раз за разом сбивается на двенадцати. Заклинания, как и трансфигурация, выходят два из трёх, все ещё не очень уверенно, с немного барахлящим контролем, но всё же это гораздо лучше, чем неудачные попытки первых месяцев учёбы. Однако вне зависимости от приложенных усилий, оценки продолжают колебаться между выше ожидаемого и удовлетворительно, чаще перевешивают чашу весов в сторону последнего. На факультете я всё ещё остаюсь маглой, уже привычная и практически безобидная роль, в то время как отношения с другими факультетами всё больше накаляются. Если в начале обучения я, сама не осознавая этого, игнорировала заинтересованных в общении маглорожденных, то теперь дети, не получив желаемого, начинают смотреть на меня волком.       Я для них слишком неправильная, непривычная, маглокровка, по какой-то неведомой причине прижившаяся в серпентарии. Я не поддерживаю митинги за всеобщее равенство, не становлюсь на защиту несправедливо обиженных и угнетённых, не реагирую на чужие выпады в адрес чистоты крови. В отличие от них, я попала на Слизерин. На моих глазах нет розовых очков. Я понимаю и принимаю реалии магического мира, хоть они мне и не нравятся. Тут, как и в обычном магловском, мире никогда не будет равноправия. Чистокровные, подобно высокому классу или особому элитному сословию, всегда будут стоять выше простых обывателей. Этого не смогут изменить ни митинги, ни брошенные в спину злые слова, ни стенание на свою судьбу, определившую вас как маглокровку в этой социальной лестнице. Но большинство этих детей заведомо едут в сказку, вступают в новый мир с розовыми очками на пол-лица, и в тот момент, когда стёкла начинают идти трещинами, тут же обвиняют во всём окружающих, не оправдывающих чужих надежд.       Злость, зависть, разочарование. Если высказать это в лицо чистокровному в энном поколении однокурснику слизеринцу, с рождения занявшего одну из верхних ступеней классовой иерархии, есть достаточно неплохие шансы получить в ответ проклятье. Зато сделать виноватой маглокровку, не идущую против системы, и проще и приятнее.       В последние дни семестра, когда вся школа с нетерпением ожидает результатов экзаменов, меня и делают виноватой во всём. Джина МакКензи, Сара Грей и обычно тихая и милая Мэри Старгарден решают высказать свои претензии прямо возле входа в Большой зал, когда обед уже давно идёт и все места за преподавательским столом заняты. Девочки становятся полукругом, давят несуществующим авторитетом и растягивают губы в злых ухмылках, так мерзко и неестественно смотрящихся на детских лицах.       — И каково это, Корнелл? — первая не выдерживает игры в гляделки Сара. — Каково это пресмыкаться перед пресмыкающимися?       Шутка откровенно так себе, но девочки и несколько проходящих мимо зевак с красными галстуками всё равно смеются. Я в ответ лишь неоднозначно пожимаю плечами, так и не определившись с ответом.       — Ты ведь просто зарвавшаяся грязнокровка, — слово слишком грубое, такое несуразное, когда произносится такой же грязнокровкой, призванное бить в самое сердце. Но вместо меня вздрагивает Старгарден, непонятно как очутившаяся в этой компании. Неверяще хлопает своими большими голубыми глазами и поджимает пухлые губы.       Мне безразличны чужие слова, лишь немного обидно от окончательного понимания того, что даже с такими же детьми, как я, ужиться у меня не получится. Это не разрушившиеся воздушные замки, не израненные острыми осколками разбитых розовых очков веки. Просто факт, гадкий и мерзкий для личной копилки неприятных событий. Немного потерпеть и попросту забыть, вычёркивая из жизни возможную линию событий, в которой мы могли бы стать если не друзьями, то хотя бы приятельницами.       — Поделись, Корнелл, что нужно делать, чтобы слизням не было до тебя дела? — видя, что прошлая попытка не возымела нужного эффекта заходит с другой стороны Джина. — За стенами вашей гостиной ты служишь чьим-то пуфиком для ног или вылизываешь ботинки?       — Расстроены, что вам даже подобной чести не досталось? — отвечает вместо меня до боли знакомый голос. Рабастан Лестрейндж предельно расслабленно опирается на ближайшую колонну, поигрывая палочкой между длинными аристократическими пальцами, и улыбается тонкими губами так зло, будто в этот самый момент у себя в голове подбирает проклятие позаковырестей.       Сара из этой своры самая смелая, до глупого безрассудная, как и большинство гриффиндорцев. Девочка расправляет худые плечи и неудачно старается повторить чужую гримасу, сотворив на лице что-то уж совсем несуразное. В отличие от Лестрейнджа, привычного к злым ухмылкам и холодным взглядам, ей недостаёт мастерства.       — Иди куда шёл, Лестрейндж, — пытается отмахнуться девчонка. Видимо, неплохо наслышана о том, как этот слизеринец общается с такими как она.       — А я сюда и шёл, — сверкает золотыми хищными глазами мальчишка. — Мне ноги класть некуда. Докатились, грязнокровки пытаются чужой пуфик для ног украсть. За мной, Магла.       Я не отпираюсь, просто бреду вслед за мальчишкой к нашей гостиной, забив на пропущенный обед. В голове раз за разом прокручивается произошедшее. Это было бы даже похоже на спасение, если бы мы хоть немного лучше общались и в воздухе не висело столько обидных слов.       Туфли звонко стучат каблуками по каменному полу, в полной тишине забивают уши, синхронизируются со стучащей в висках кровью. Ещё один день и я вернусь в магловский мир. У меня нет планов на лето, нет денег ни на что, кроме билета до родного города, и я даже не уверена в том, что по приезде найду в своём доме биологическую мать, а не каких-то незнакомцев. Сойдя с красного паровоза, переступив барьер между платформами я окажусь в неизвестности. Маленький, бесправный ребёнок посреди жестокого мира. Мне страшно.       — Не связывайся с грязью — потом не отмоешься, — чужой голос резко вырывает из собственных мыслей, как сильная рука на загривке, выдёргивает уже почти утопленника из заполненной ванной, заставляя с болью проталкивать кислород в горящие огнём лёгкие.       В ответ лишь молча киваю, лишь после понимая, что идущий впереди мальчишка уж точно не может этого видеть.       — Хорошо.       Молчание снова бьёт по нервам, но в этот раз, уйти в собственные мысли не выходит. Только стук каблуков, как таймер, отсчитывает секунды до вынесения смертельного приговора.       — И сделай одолжение, не становись за это лето такой же дурой, как эти грязнокровки, — мальчишка останавливается возле тупика в конце коридора, но так и не называет пароль. Смотрит в глаза своим жидким золотом, а кажется что душу под микроскопом разглядывает. — Я расстроюсь, если мне будет не на кого класть ноги в следующем году.       Пароль, открывшийся проход и только это чёртово золото перед глазами, в то время как сам мальчишка уже давно скрылся в гостиной. Дверь закрывается сама собой, а я всё продолжаю бестолково пялиться в потемневшую от времени каменную кладку.       Я абсолютно точно не понимаю Рабастана Лестрейнджа.       Ещё немного и я шагну из злой сказки в бездну.