Одинокий стяг

С наступлением темноты в горах становится очень холодно. Да еще мелкая ночная роса навела зябкий глянец на стылые гранитные утесы. Огня было не развести, и трое эльфов терпеливо меряли шагами свое тесное и неприютное убежище. Лагор нашел удобный угол меж двух столбов, откуда можно было, не обнаруживая себя, довольно ясно видеть всю долину. И теперь, кутаясь в отсыревший плащ, он то и дело выглядывал из-за скал, всматриваясь в окрестности мрачной цитадели. Неунывающий Рандир что-то еле слышно насвистывал, встряхиваясь иногда, словно вымокший пес. Гвануру ожидание было невыносимо, он настораживался при любом шорохе и что-то шептал - то ли бранился, то ли взывал к Валар. Одна Росса, нахохлившись, будто сова, сидела на камне, поблескивая из-под капюшона задумчивыми глазами и чертя в серой пыли наконечником стрелы что-то, понятное лишь ей одной. Сколько предстояло ждать не мог предугадать никто. Но если для пленника уже готов был конь – вероятно, ожидание не затянется. Странно выглядел уединенный уголок меж столбов. В полном молчании по нему бесшумно, как призраки, скользили три темных плаща. Но сами эльфы чувствовали, что напряжение растет с каждым часом. Тишина натягивалась струной, нервы уже готовы были зазвенеть. Сто непредвиденных случайностей могли стать на пути Рамена, и еще сто – на пути самого Леголаса. Не раскрыт ли дунландский вождь в его благородном, но преступном стремлении освободить бесценного узника? А мог ли он – хоть об этом старались не думать – иметь собственный план, где четверо Квенди всего лишь играли какую-то неведомую им роль? Ответов не было, оставались лишь бесконечные зябкие часы этой непредсказуемой вахты. Луна равнодушно глазела холодным оком на пустынную долину, у подножий скал прятались густые тени, замок был темен, лишь в нескольких местах можно было заподозрить тусклый отблеск одинокого факела. Вдруг Лагор встрепенулся и буквально распластался по скале, напряженно глядя вперед. На его энергичные призывные жесты Рандир и Гванур бросились к «наблюдательному пункту». Они с изумлением следили, как словно прямо из стены замка выскочил легкий силуэт, огляделся, спешно оправляя капюшон плаща, и метнулся в тень башни. Мгновение спустя оттуда галопом вылетел всадник на темном коне. Наискось промчавшись по залитой неярким лунным светом долине, скакун приблизился к скалам и… исчез, словно пройдя сквозь могучий монолит. Нолдо поднял голову и красноречиво поморгал. Гванур нетерпеливо махнул рукой, едва слышно процедив: - Видимо, там ущелье какое, просто нам не видно. Вы не разглядели этого скромника? - Я разглядел. – Если б шепотом можно было кричать, то именно это делал Рандир, - Это тот ублюдок, что на Леголаса напал у дворца. Видели, как руку вскинул к капюшону? Я этот жест не забуду вовек. Слова корабельщика вызвали бурю волнения, но его пришлось ограничить сдавленными проклятиями и угрожающим размахиванием рук. Эльфы ждали продолжения этой странной сцены, но, лишь только замерло эхо конского топота, долина стала такой же тихой и безучастной, словно привиделся внимательным часовым беглец на быстром коне. Минуты текли, растягиваясь, словно гуттаперчевые. Тишину изредка нарушал писк летучих мышей в расселинах скал. Одинокий камень сорвался со склона, встревожив бессонных наблюдателей, но ничьи шаги не прозвучали ему вслед. Негромко и задумчиво вздыхал в ущельях ветер. Эльфы не знали, долго ли испытывала их терпение судьба, как вдруг снова серая, изрытая неровностями стена замка выпустила высокую фигуру. Косматое меховое одеяние укрывало плечи вышедшего, но корабельщики не могли не узнать его царственной осанки. - Леголас… Клянусь жезлом Ульмо, это Леголас… - в приглушенном голосе Гванура звучало истинное ликование. - А кто же… Ишь, шагает вельможно…- Лагор привычно язвил, пряча радостно улыбающиеся глаза. Леголас огляделся и уверенно двинулся влево, зайдя за грубо высеченный бартизан. Около получаса протекли в напряженном ожидании, и наконец новый всадник показался в долине. Вороной конь, навьюченный двумя с виду тяжелыми тюками, ровной рысью несся прямиком к скальным столбам, за которыми укрылись эльфы. Несколько минут спустя дробный топот приблизился вплотную, и всадник, очерченный тусклыми мазками лунного света, показался меж утесов, настороженно оглядываясь и держа наготове длинный кинжал. - Оружие-то спрячь, вояка, - прошелестел в шорохе ветра знакомый шепот, и сияющий восторгом Гванур выступил из-за скалы прямо перед конем. И впоследствии Леголас не помнил, как спешился. Он просто оказался на земле и его окружили дорогие лица. Все тревоги, все потрясения и удары последних недель слетели с лихолесца, как изношенное рубище. Друзья, не сразу обретенные, нелегко заслуженные, не вдруг понятые и оцененные им снова были рядом, и душа открылась нараспашку, упиваясь залившим ее после стольких дней непроглядного мрака ослепительным светом. Лагор криво усмехнулся, неловко пробормотал что-то и сжал Леголаса в костедробильных объятиях. Рандир, верный себе, украдкой показал в сторону замка непристойный жест, более принятый в людском обиходе, и хлопнул беглеца по спине. Гванур же просто резко сдавил плечи Леголаса мозолистыми ладонями, помолчал несколько секунд и вдруг несильно приложил принца кулаком в челюсть. - Герой морготов… - зеленые глаза блеснули в темноте, и их отчаянный взгляд лучше всяких слов описал лихолесцу, как терзался друг все эти долгие дни. Он собирался уже о чем-то спросить, когда чья-то рука отстранила Гванура, и к Леголасу шагнула невысокая фигурка, на ходу сбрасывая капюшон. - Ну, здравствуй, рыцарь, - и Росса без всякого смущения бросилась в объятия беглеца. Отстранившись, она улыбнулась своей особой, восхищенной и бесхитростной улыбкой. - Да ты настоящий принц. Что за камзол! О скольком нужно было спросить, сколько всего обсудить. Но прежде всего, необходимо было покинуть неприветливую долину замка, и эльфы, нехотя оставив разговоры на потом, вывели из хаоса столбов лошадей и вереницей скрылись в ущелье. *** Еще не занимался рассвет, и сгустилась предутренняя тьма, когда беглецы достигли выхода из ущелья и вновь оказались в знакомой тесной долине с «алтарем» и поленницей. Уже побывавшие здесь эльфы с немалым изумлением увидели, что сожженная Раменом связка полешек уже заменена новой. Видимо, ночью здесь были подданные таинственного хозяина замка. Только откуда они пришли сюда и каким чудом не наткнулись на непрошеных гостей? Вероятно, Рамен знал, что этого не случится, а потому и оставил пришельцев у скал безбоязненно. Росса торопливо спрыгнула с коня, на ходу вынимая кресало. Подожгла поленницу, жадно глядя, как дым воровато ускользает в расщелины и принюхиваясь к его запаху… …Привал в этот день устраивать не стали, необходимо было подальше уйти от замка и его воинственных обитателей. Кони мерной рысцой шли каменистыми тропами. Гванур тревожился, что без проводника им не найти обратной дороги среди нагромождений неприветливых скал, но помощь пришла с неожиданной стороны. Вороной, так неохотно подчинившийся Леголасу, уверенно шел вперед, то и дело всхрапывая и настороженно втягивая ноздрями воздух. Конь хорошо знал путь через Мглистые горы, и лихолесец еще раз убедился, что его хозяин давно уже служит двум господам. Вскользь обследовав тюки, навьюченные на вороного, он обнаружил лишь две вместительные и плотно закрытые медные фляги, содержимое которых едва ли стоило изучать на ходу. Кто знает, какие еще секреты могли открыться в загадочном грузе коня. Беглецы двигались сплоченной группой, вполголоса пересказывая события последних дней. Леголас больше ничего не скрывал, время тайн и масок минуло, и он сполна и начистоту выложил друзьям все те странные и столь неожиданно разрешившиеся события, что произошли с ним в плену таинственного и гениального интригана. Лихолесец был пьян ослепляющей радостью свободы, холодным воздухом гор и самим звуком своего имени, наконец возвещавшим избавление от опостылевшей ему лжи. Одна лишь тень омрачала его счастье – нелепая и бессмысленная смерть Рамена. Он коротко и сдержанно описал друзьям последние минуты вождя, и на несколько минут воцарилось молчание. Нет, Рамен одним своим стремлением помочь пленнику ставил под угрозу свою жизнь. Но не пасть, разоблаченным в своем предательстве, а лишь не вовремя подвернуться под руку обезумевшего от страха беглеца – что за кривая ухмылка судьбы… Однако о вожде оставалось лишь скорбеть. Росса же, неприметным движением утершая глаза, вдруг наклонилась к Леголасу и пощупала снятый с Рамена мех. Слегка нахмурившись, поворошила пальцами слипшиеся от крови грубые волоски: - Рыцарь, дай мне это оплечье. Тебе оно уже ни к чему. Удивленный лихолесец скинул с плеч косматую шкуру и свернул вдвое. - Изволь. Только что в нем за нужда? Но Росса лишь задумчиво покачала головой, словно попросила не допытываться. Леголас пытливо вгляделся в лицо эльфийки, слегка отсутствующее и оттого беззащитное, в серые глаза, устремленные куда-то в недра напряженных размышлений. Невольно пришли последние слова Рамена о дыме. Росса, дескать, догадалась… Не сможет ли остропонятливая дочь лекаря помочь ему разобраться в паучьем плетении интриг Истималора? Отстегнув от запястья снятую с тела алхимика медную сферу, он протянул ее Россе. - Взгляни, миледи. Вот и оружие, которым так успешно манипулировал мой сомнительный наставник. Девушка внимательно рассмотрела изящную вещицу. - Никогда не слышала ни о чем подобном, да и отец едва ли. Береги этот артефакт, рыцарь. Кто знает, где он тебе пригодится. Вернув calphsule Леголасу, эльфийка нахмурилась и заговорила быстро и взволнованно: - Имейте в виду, господа, как ни мало мы знаем о мастерстве покойного Истималора, одно известно точно – его главным оружием безусловно стали зелья, приводимые в действие нагреванием. Они могут вызывать страх, ярость, а могут и постепенно разрушать разум. И это только то, что мы видели в действии. Кто знает, какие еще силы сумел подчинить себе Истималор. Он был великим алхимиком, этот дунландец. И больно думать, какие свершения могли быть достигнуты им, направь он свой блестящий ум на благо. Но каждому свой путь. Я поразмыслила на досуге о поленнице там, в долине. Ее задача – отпугивать гоблинов, которым эти горы, по сути, принадлежат. Полешки смазаны смолистым снадобьем, в которое добавлена гоблинская кровь. В этом весь фокус. Зелье подействует на того, чью кровь содержит. И потому дым горения действует только на этих тварей. Затем Истималор и брал у тебя кровь, Леголас. Это замкнуло эффект calphsule на тебе, тебе одном. Как нацелить дым на целый народ или на конкретного индивида? Один алхимик то и ведал. Не знаю, кто еще применяет его искусство, или оно умерло вместе со своим создателем. Но нам нужно избегать дыма из неведомого нам источника, пока мы не покинули этих гиблых мест. Леголас слушал Россу со все возрастающей тревогой. Он не задумывался прежде о масштабе мастерства своего хитроумного сеньора. Если Истималор умел воздействовать выборочно на отдельную жертву или на целую расу, это делало его почти всесильным. Но мастера больше не было, и главным вопросом было, передал ли он кому-то свои знания. Помимо же алхимика, оставался еще изменник, разоблаченный так неожиданно Леголасом и сбежавший, оставив хозяина на милость обезумевшего узника. Это был единственный секрет, не раскрытый в ту холодную ночь в Мглистых горах. Имя предателя не было знакомо митлондцам. А потому Леголас оставил его при себе, считая себя вправе самому отыскать мерзавца. А там… Эру велик. *** Замок все дальше уходил в лабиринт вековых ущелий, горы были тихи и пустынны. Ни хищники, ни законные хозяева гор, ни рать Истималора не тревожили пятерых путников, эльфы умерили стремительный шаг скакунов и уже на следующую ночь остановились на привал. Едва заметный тусклый костерок слегка разгонял вязкую осеннюю тьму. Лошади мирно пощипывали чахлую травку, то и дело встряхивая ушами, но не подавая признаков тревоги. Черная стена непролазного соснового бора возвышалась слева от лагеря, справа могучий утес, изрытый морщинами времени, преграждал путь ветру. Ужин был съеден, утихли разговоры, и лагерь уже начинал погружаться в чуткую походную дремоту, что слетает от едва слышного треска ветки под ногой, но равнодушна к перешептыванию и смеху знакомых голосов. Леголас сидел у костра, устремив бессонные глаза в трепет неяркого пламени. Можно бы сказать, что «ему о многом нужно было подумать», но мысли не шли. Они путались и метались, мешая друг другу и отказываясь выстраиваться в связные цепочки. Он свободен… и он снова на распутье. И теперь он не уверен, зависит ли от его выбора только лишь его судьба. Он чувствовал, что Средиземье стоит на пороге новой войны. Истималор ушел, но куда б ни обращался воспоминаниями лихолесец, повсюду мелькал край серого клобука. Атака на Митлонд, загадочный недуг владыки, сожженные верфи… А что творилось тем временем в прочих землях, о которых не доходили вести в Линдон? Галадриэль должна была пасть от его собственной руки, доселе не замаранной ни единым поступком, которого он стыдился бы. Леголас нахмурился. Истималор преследовал эльфов. Именно эльфов, с невероятным терпением, виртуозно расставляя сеть за сетью, сея раздор между королевствами. Лагор рассказал о смутных слухах, ползущих по Митлонду, дескать, занедужил Кэрдан от вина, привезенного лихолесским монархом. Первая трещина… А если б замысел Истималора удался, то все эльфы Средиземья отшатнулись бы от проклятой династии Лихолесских владык, запятнавшей себя столь позорными злодеяниями. Леголас почувствовал, как в груди свиваются ледяные кольца страха. Отец… Светлый король могучих и воинственных синдар. Вокруг государя все туже стягиваются паучьи сети, а он, некогда надежная опора отцовского трона, скрывается в тени, лелея свои обиды. Лихолесец больно закусил губу и ударил кулаком в стылую землю. Что ему делать? Куда рвануться в первую очередь? Вернуться в Митлонд и просить встречи с Кэрданом? Сможет ли он рассказом о кознях алхимика обелить имя оболганного отца? Или мчаться в Лориэн и открыться мудрой Галадриэль? Или… Или просто отбросить сомнения и скакать во весь опор в Лихолесье, предупредить отца о сгустившихся над его головой тучах, о гнусном предателе, заведшемся при дворе… Только станет ли отец слушать его, или просто укажет дерзкому на дверь? Эру милосердный, как же уродливо, гротескно разрослись в его душе сомнения, недоверие и горечь на тучной и щедрой почве оскорбленной гордости. Леголас не узнавал себя, некогда честного и неколебимо верного своим принципам воина в ощетинившемся иглами подозрений, циничном самозванце, в которого незаметно превратился за эти долгие месяцы. Тугая петля сдавила голову, и эльф раздраженно потер лоб. Сейчас его сменит на часах Гванур, и нужно попытаться уснуть. Грядет война… Его война. Он воевал за Эсгарот и за Хорнбург, воевал за Минас-Тирит, за Мораннон и за Митлонд, но это всегда была война в защиту других. А сейчас пришло время сразиться за честь своего рода – пока еще неведомо с кем, и за собственную честь с самим собой. Неслышно поднявшись, эльф отошел от огня и лег на землю. *** Гванур уютно устроился у костерка и задумчиво устремил взор в беззвездное небо. Завтра снова не видать солнца, что за тоска… Но не беда, выбраться бы из этих холодных враждебных лабиринтов, а там морем потянет, и уж до дома рукой подать. За спиной прошуршал песок, и эльф резко обернулся. - Не шуми, зеленоглазый, - из темноты выступил темный плащ, и у огня тихо опустилась наземь Росса, - не спится мне. То сова пролетит, то конь копытом стукнет. Как дитя малое, просто срам. – В голосе эльфийки прозвучали нотки смущения, и Гванур невольно улыбнулся. Некоторое время у костра царила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием хвороста. Росса зябко куталась в плащ, и Гванур вдруг заметил, как неуместно белы и хрупки ее пальцы, мнущие кромку грубой серой шерсти. Всклокоченные рыжеватые кудри поблескивали в отсветах огня, насмешливые губы, всегда словно прячущие в упрямых уголках очередную колкость, были сжаты, что придавало им выражение странной беспомощности. На дне глаз, позлащенных язычками костра, таилась усталость и несвойственная им тоска. Гванур не был ни дураком, ни невежей. Но держать язык за зубами ему удавалось не всегда. Вот и сейчас, взволнованный незнакомым выражением горечи на задумчивом лице, он невольно прошептал: - Не печалься. Он ведь просто ни о чем не догадывается. Росса вскинула голову, губы исказились, и Гванур уже приготовился к пощечине, когда натянувшаяся струной спина вдруг обмякла, и эльфийка усмехнулась. - Однако, ты догадался. Она не ждала ответа на это замечание, снова вперив взгляд в костер. Но Гванур помолчал, сцепил пальцы, словно пытаясь обуздать собственную несдержанность, и тихо проговорил: - Росса, этот олух так занят врагами, что подчас может проглядеть друзей. Он слишком привык взваливать на себя все ошибки разом, не разбирая своих и чужих. Он слишком привык сражаться. Позволь догадаться и ему, и тогда… -… и тогда он взвалит на себя еще и вину за мое разбитое сердце. – Росса говорила очень ровно, но в ее сдержанном шепоте позванивала струнка отчаяния. – Не стоит, Гванур. Я излечусь от этого. Я обязана излечиться. Неужели ты так плохо знаешь занозу Россу? Неужели, имей я хоть малую надежду, я устыдилась бы напрямую сказать ему о своей… своих чувствах? Нет, Гванур. У него другая тропа, и если б он и позвал меня за собой, я б не поспевала за ним по этой тропе. А жизнь дана не для того, чтоб бежать, обивая колени, за тем, с кем тебе не по пути. Эта приглушенная, сбивчивая речь оборвалась так же внезапно, как началась, и Росса снова замолчала, глядя в сторону. Ее лицо раскраснелось, но Гванур видел, что это не румянец стыда. Эльфийка не прятала своих чувств и не видела в них позора. Постепенно кровь отхлынула от горящих щек, утихли подрагивающие пальцы, и Росса медленно подняла взгляд на корабельщика, словно ожидая увидеть насмешку и готовясь отразить ее. Росса была далека от ханжества, а может, даже бесцеремонна. Дочь лекаря, она много знала об обнаженных страданиях, и ей чужда была условная стыдливость. Но сочувствие претило ей, как претила жалость тем, из чьей истерзанной плоти ей доводилось вынимать дротики или обломки раздробленных костей. Но в ярко-зеленых глазах читалась лишь растерянность и что-то еще, похожее на боль и не похожее. Росса никогда не вглядывалась в насмешника с верфей, лишь привычно перекидываясь с ним при встрече легкими уколами. Пожалуй, ему последнему она доверила бы звуки самых потаенных струн своей взбалмошной души. А сейчас именно он с бесхитростной прямотой вломился в запертый альков, и смотрел на девушку со смешанным выражением вины и понимания, бессознательно теребя пальцами и без того спутанные серебристые пряди. Гванур набрал было воздуха, чтоб что-то сказать, но Росса коротко покачала головой. - Не стоит, зеленоглазый. Не извиняйся и не утешай. Я сама. С этими словами она бесшумно поднялась и растворилась в темноте лагеря, не желая затягивать эту немую, неловкую сцену. *** Рассвет застал эльфов уже в пути. Ночь канула, унеся с собой сказанные в ее время слова и открытые тайны, и если кто-то и размышлял о полуночных откровениях у костра – то виду не подавал. Время для сантиментов было неподходящее. Перед путниками вздымался последний перевал, за которым заканчивался неизведанный лабиринт Мглистых гор, и несколько торных дорог расходились в разных направлениях. Неширокая, крутая тропа, усеянная мелким кварцем, петляла меж невзрачных кустарников и искривленных от ветра сосенок, походивших на неопрятных старух. Где-то неподалеку шумел водопад, на который, как на главный ориентир, указал спутникам Рамен. Уже преодолены были самые тяжкие лиги, и уставшие эльфы понукали потемневших от пота лошадей. Рандир, оступившийся на крутом склоне, прихрамывал, бранясь сквозь зубы, но щадил утомленного коня и упрямо шагал вперед пешком. Вот вырисовался на фоне рваных облаков кособокий утес с темным зевом низкой пещеры, и путники благополучно минули неприветливое место. Вот тропа резко вильнула влево мимо крутой каменной осыпи, уходившей куда-то вниз, в дебри каменного лабиринта. И вдруг вороной остановился и фыркнул, тревожно и словно бы призывно, постоял несколько секунд, нетерпеливо переступая копытами и уверенно двинулся вперед, сойдя с тропы. Леголас не сдерживал умного скакуна, уже не единожды убедившись в его надежности. Конь, ускоряя шаг, вел эльфа за собой, и наконец меж двух монолитных склонов открылся тесный грот, сужавшийся и уходивший вглубь гор мрачным ущельем, скупо освещенным пробивавшимся сквозь теснину светом осеннего солнца. Там, на сухой земле, лежали потухшие угли недавнего костра, еще укрытые хрупким ковром пепла, не потревоженного ни ветром, ни дождем. У кострища, полузатоптанная в мелкий песок и камешки, лежала изящная серая перчатка.