Одинокий стяг

В разрывах туч холодно поблескивали звезды, ветви кедров негромко поскрипывали, жалуясь то ли на ветер, то ли на иные, им одним ведомые невзгоды. Четверо коней паслись на опушке рощи, брезгливо выбирая пучки жесткой травы из-под скользкого хвойного ковра. Три темные фигуры сидели у подножия могучего ствола, молча передавая друг другу флягу. Росса наотрез отказалась возвращаться в Митлонд. А потому четыре дня назад, когда маленький отряд спустился с отрогов Мглистых гор, Рандир один двинулся на родину, чтоб передать владыке Кэрдану вести об убитом дунландском алхимике и его возможных последователях. Трое же остальных терпеливо ждали возвращения Леголаса в условленном месте. Вороной конь нагнал их еще в горах, и эльфы не знали, добрым ли знаком это следовало считать. Однако Гванур надеялся на опыт и изворотливость друга и отсчитывал дни без настоящей тревоги. Лагор взял на себя хлопоты о пропитании и подолгу пропадал в лесу. Росса же, постепенно добившись относительного доверия вороного, все чаще заглядывала в чересседельные сумы и исследовала содержимое фляг, что-то бормоча и задумчиво хмурясь, но никого не посвящая в свои размышления. Гванур приглядывался к девушке с все возрастающим беспокойством. Он замечал все больше странностей в ее повадках и не находил им объяснения. Один за другим на ее руках появилось несколько небольших порезов, которые она тщательно бинтовала. Дважды Гванур глубокой ночью заставал ее у костра плачущую, бледную и странно испуганную. Он пытался расспрашивать ее, но Росса лишь мотала головой, вздрагивала и снова заливалась слезами. И корабельщик, смятенный ее странным отчаянием, отбрасывал условности, сжимал ее в объятиях, неловко гладил взъерошенные кудри и утешал, словно ребенка. Он не понимал, была ли то боль неразделенной любви или какая-то другая беда снедала Россу. Но ночь отступала, и назавтра, побледневшая, осунувшаяся, но совершенно спокойная, дочь лекаря снова чистила дичь, поила коней и возилась с ношей вороного. Гванур недоумевал. Он не мог обсудить это с Лагором, поскольку сердечные тайны Россы были для него святы, а сам нолдо, если что-то и замечал, деликатно не вмешивался. Особенно мучили Гванура кровоточащие раны на тонких пальцах девицы. Она явно наносила их себе сама, и эта пугающая причуда приводила корабельщика в неистовство. Он пытался не спускать с Россы глаз, но ее независимый характер и резкий язык делали всякую слежку невозможной, ибо больше всего Гванур боялся поссориться с девушкой и окончательно утратить возможность хоть как-то на нее влиять… Уже позади была неделя, о которой условились они в тесном гроте Мглистых гор. Четыре дня шли эльфы по горам втроем, кто знает, сколько на это нужно времени одному, да еще пешему. Гванур не знал, за кого трепетать сильней, никогда за свою жизнь он еще столько не молился. Еще два дня оставалось до крайнего срока, и корабельщик старался не думать о том, что Леголас может не появиться до тех пор. Тогда ему надлежит свернуть лагерь и двинуться в Лихолесье. Предстать перед очами своего некогда покинутого монарха со страшной вестью. Сумасброд Гванур, однако, всегда умел держать свое слово, и он знал, что выполнит просьбу друга. Но как невыносимо было думать о том, что Леголас может запоздать, может быть ранен и нуждаться в поддержке. Что он может выйти из-за рощи сразу, лишь только соратники скроются за поворотом дороги, и застать еще горячие угли костра и полное одиночество. От этих мыслей, уже истрепанных и изжеванных на все лады, Гванура отвлек приглушенный звук конского фырканья. Обернувшись, он увидел, что вороной чутко навострил уши и вытягивает морду на северо-запад. Враги? Но остальные лошади продолжали мирно пастись. Тишину ночного леса по-прежнему нарушал лишь шорох ветвей да редкое уханье филина, но вороной снова тряхнул ушами и негромко всхрапнул. Гванур глянул на спутников, бесшумно поднимаясь на ноги. Росса дремала, опершись спиной о толстый ствол кедра, но Лагор уже стоял, сжимая рукоять меча и прислушиваясь. Бегло коснувшись пальцем губ, нолдо призраком скользнул в темноту, а Гванур остался на своем посту, оберегая Россу. Он ждал… Звона ли клинков, вскрика ли… Все существо его натянулось единой тетивой, обратившись в слух и готовность к бою. Но тишину вдруг прорезал лучший из звуков, коего не чаял услышать Гванур в эту ночь. Приглушенное восклицание, негромкий смех и легкий шелест, с каким ладонь хлопает по суконному оплечью камзола. Еще стихал в холодном воздухе звон той натянутой тетивы, и Гванур не успел еще снять ладонь с гладкого оружейного металла, как из-за стройных стволов выступили две знакомые фигуры, и Леголас крепко сжал друга в бесцеремонных объятиях. Он сумел быстро спуститься с гор, ведь с ним не было коня, для которого нужны удобные тропы. Он столкнулся с небольшим отрядом гоблинов, спеша на место встречи с соратниками и неосмотрительно решившись продолжать путь ночью. В тусклой лунной мгле горной ночи его не спасли бы ни скудные стрелы, ни верный кинжал, но он вспомнил о calphsule, снятом с тела Истималора. Мастер, радея о своей безопасности, предусмотрительно насытил свое творение снадобьем, не разбиравшим рас и душ, а потому дымок, исторгнутый медной сферой, заставил гоблинов с животным визгом отпрянуть от желанной добычи. А эльф опрометью бросился в темноту, пытаясь подавить дрожь, что пронизала его, стоило ему лишь отдаленно почувствовать запах колдовского дыма. Одна лишь удача отвела с его пути иных недругов. Он шел по горам, ведомый звездами, не ощущая усталости, не помня опасности, подстегиваемый нетерпеливым чувством, что захлестывает любого, кто долго метался, ища свой путь, и, наконец, обрел его. Он ни слова не сказал друзьям о погибшем предателе. Лишь отрывистое «казнен» объяснило эльфам, что Леголас настиг своего врага и смертью его оборвал неуловимо вьющийся в пыли змеиный след. Немногим лишь более недели мелькнуло со дня их последнего общего привала. Но Гванур видел, как неуловимо изменился друг. Исчезли давно ставшие привычными острые углы, спрятались шипы, разгладились надменные морщинки, отмечавшие усмешливым прищуром уголки янтарных глаз. Только теперь окончательно канул в прошлое Хирингель, унеся с собой остатки грима и обрывки маски. Настоящее, ничем не прикрытое лицо Леголаса было безмятежно, а взгляд чист и исполнен достоинства. Он прошел все ступени борьбы с самим собой, он поборол, наконец, своих демонов, он сумел отчистить с души ржавые пятна уязвленного самолюбия и слепого упрямства. Пройдя извилистый путь сомнений, он знал теперь, кто он, и готов был следовать избранным путем. Разговоры заняли совсем немного времени. Слишком много сказал Нарбель в ярости и желании ранить преданного принца. Неведомо, все ли его слова были правдой, но сейчас оставалось лишь спешить, отчаянно спешить в Лихолесье, уповая на то, что Нарбель лгал… И же на удачу, что позволит им вовремя вмешаться. *** Туман сонно путался в ветвях деревьев, там и сям подбирая из оврагов рваные лоскутья молочно-белой кисеи. Солнце еще не показалось из-за лесных крон, первые птицы зябко отрясали с крыльев рассветную росу, и лес стоял неподвижный, густо укутанный синеватыми тенями. Эту продрогшую осеннюю тишину нарушал ровный гул, накатывавший, как отдаленный шум прибоя, и приближавшийся по широкой лесной дороге, укрытой переплетением ветвей старинных дубов. По дороге плотными когортами шло воинство эльфов-синдар. Конница на могучих длинногривых скакунах щетинилась длинными глевиями, остро отточенными, не в пример тем, какими пользуются в бою люди. Легкие шлемы, не знавшие кичливых султанов, поблескивали чеканными крыльями. За конницей ровными рядами шла стрелковая пехота, вооруженная тяжелыми боевыми луками, чьи смертоносные стрелы легко пробивают кирасу, и не щадят кольчуг. В арьергарде ступали мечники. Вместо тяжелых латных рукавиц, что ценились в Гондоре, на их руках лоснились перчатки доброй кабаньей кожи, не стесняющие движений запястья и незаменимые для ратного дела. Трандуил на вороном жеребце выступал во главе войска. Доспехи, выстуженные ночным ветром, приятно освежали разгоряченную кожу, лицо короля пылало, шлем был снят. Поход двигался к концу, не далее, чем после полудня, армия эльфов должна была достичь границ леса и встретиться с противником. Король более полугода воевал сам с собой, с собственными призраками и страданиями. Странно, порой века мелькали суетной вереницей, и Трандуил замечал ход времени лишь по деревьям, что помнил хрупкими и трогательными ростками, а вдруг уже уверенно мог привязать к иной ветке коня. А эти нескончаемые полгода тянулись, словно сосновая смола, приставшая к рукаву, и каждый день был хорош лишь тем, что подошел к концу. Но теперь не было места унынию. Трандуил шел сразиться, отомстить и умереть. Жизнь, опостылевшая, как изношенный плащ, обрела свой кратковременный, вожделенный смысл. Пергамент с завещанием был надежно заперт в сокровищнице, в ларце, вместе с тонкой, украшенной бериллами короной наследного принца. Без особых колебаний трон король оставил Нарбелю. Пусть секретарь не блистал ратными уменьями, но честность его, преданность отчизне и несомненный политический талант делали его единственным, кому мог государь доверить бразды высшей власти. Увы, верный вассал еще не вернулся из своей очередной продолжительной отлучки, столь обычной для того, кто истово служил королевству, пока король предавался меланхолии. Нарбель и прежде много разъезжал с депешами и поручениями, но последние полтора года, когда война Колец достигла апогея, он и вовсе не знал отдыха. Трандуил нахмурился, впервые за многие месяцы подумав, что фактическим королем давно уже стал Нарбель. Отчего-то доселе его не тревожили эти думы. Что ж, поделом ему. Если монарх не в силах совладать со своим горем, он должен лишь возрадоваться тому, что нашелся достойный преемник. Это делало Нарбеля еще более уместным наследником престола. За этими размышлениями короля застало утро, не по-осеннему яркое и солнечное. Лес вспыхнул красками, засиял еще не просохшей росой. Деревья щедро и радостно бросали под копыта коня полные пригоршни червонных листьев, словно восторженные подданные, осыпающие короля лепестками цветов. Сойка сверкнула голубой изнанкой крыльев, словно девица, жеманно всплеснувшая голубым кружевом нижней камизы. Рябина ласково провела трепещущими пальцами по плечу Трандуила. И грозный король улыбнулся дивному лесу, чувствуя, как замирает душа. Эта древняя пуща, прозванная Лихолесьем, вовсе не принадлежала ему. Он сам принадлежал ей целиком и шел сражаться не за власть свою и славу, но за эту шелестящую, щебечущую красу, что породила его, дала ему все, что он любил, все, что уже потерял и все, что обязан был теперь сохранить. Уже солнце восходило в зенит, заливая желтеющие просторы последними остатками летнего тепла, одаривая своими поздними щедротами. Войско синдар выступило из леса на необозримую равнину Рованьона, окаймленную вдали золотящимися холмами. И, словно по неслышному сигналу, из-за холмов хлынули темные потоки, неуклонно затапливая поле. Орочья рать шла навстречу эльфам, извечным своим недругам. Тысячи воинов Тьмы, однажды уже поверженных, но готовых взять кровавый реванш. Вой варгов и визгливые кличи всадников наполнили воздух, взметнулись и заполоскались на ветру темные полотнища знамен. Мелькали то шлемы, украшенные человеческими черепами или сплетенными эльфийскими волосами, то невообразимые головные уборы из шкур и кусков кожи, то просто грязные космы. Латы и кольчуги, разномастные кирасы, щиты с массивными умбонами, длинные копья, тяжелые секиры. Эльфы стояли, не нарушая рядов, молча глядя на приближающегося врага. Трандуил не замечал, как на его лице зажегся лихорадочный румянец, и улыбка с оттенком детского восторга коснулась губ. Как много… Что за незабываемый будет бой… Орки остановились в полутора фарлонгах. Ближе к лесу они подходить не решались. По сигналу древки копий гулко врезались в пожухшую траву, и орки издали оглушительный вой. Но Трандуил не ответил на вызов вызовом. Он перехватил поудобней ремень щита, вырвал из ножен меч и пришпорил коня. Строй орков распался, вперед выступили арбалетчики, но не более сотни стрел успело взвиться в воздух. Налетевшая конница эльфов смяла пеших стрелков. Позади сомкнулись щиты, и из-за них со свистом вылетела туча стрел. Эльфы не знали себе равных в стрельбе из лука. Пока конница опрокинула первый ряд орочьего войска, лучники накрыли шквалом стрел следующую шеренгу. Черная кровь хлынула наземь, и запах ее разжег в орках звериную ярость, погасившую смятение от первой атаки. Орки мгновенно перестроились, и рычащая волна варгов грудь в грудь схлестнулась с конницей синдар. С визгом замелькали лезвия глевий, вихрь стрел поднялся в воздух, вибрировавший от шума, звона, криков и осязаемой, горячей ненависти. Они стоили друг друга, эти два народа, бывшие когда-то одним, и так страшно разделенные на две полные противоположности. Одни сражались за свою землю, другие – за само право на существование. Одни – за короля, другие – против всех. Варги вцеплялись в горла лошадей, эльфы падали наземь и гибли под копытами собственных скакунов. Лезвия глевий поражали мохнатые тела хищников, и уже множество воинов, выживших при падении, сражались пешими среди грохочущего, ревущего, огрызающегося ада копыт и клыков. Два часа пронеслись в угаре схватки, когда орочье войско начало отступать к холмам. Шаг за шагом, эльфы теснили противников назад, оставляя позади вытоптанное, усеянное телами поле. В ясном голубом небе уже кружили грифы, ожидающие конца битвы. Трандуил, опьяненный восторгом сражения, вдруг почувствовал холодок тревоги. Он знал орков. Эти грязные твари были отважными воинами. Не в их обычае было сдаваться, не потеряв и трети войска. Так отчего же они отступают? Все инстинкты короля вдруг заголосили о подвохе, и король уже готов был скомандовать перестроение… Но было уже поздно. С юга, прямо из-за могучего ельника, с незапамятных времен зеленым мысом врезавшегося в ровную гладь поля, выступила армия смуглолицых людей в косматых одеяниях. Дунландские легионы подоспели как раз вовремя. Гигантского роста бородатый воин, стоящий во главе, взмахнул рукой, и дунландцы пошли в атаку. Во мгновение ока, пока эльфы, не ожидавшие атаки с тыла, разворачивали коней, воздух наполнился свистом дротиков и камней, с поразительной меткостью и силой вылетающих из пращ. Не прошло и получаса, как синдар были отрезаны от леса и окружены. Это был страшный бой… Эльфы сражались с отвагой одержимости, но врагам не было счета. Трандуил уже не помнил, за что и против кого он ведет баталию. Он просто бился, бился насмерть, не думая, не рассуждая. Несколько секунд назад на его глазах метательный топорик раскроил голову Рамаилу. Смерть была близка, он знал. Совсем недавно в вихре битвы он видел воина в окровавленном лихолесском плаще и шлеме с забралом. Вероятно, ему лишь привиделось, но ему была так мучительно знакома бесшабашная уверенность, с какой воин этот взмахивал мечом… *** -Скорее! Поторопись, зеленоглазый! Гванур старался изо всех сил. Топор мелькал в сильной руке, сухие сучья с треском разламывались, пот градом лился по лицу. Позади были дни отчаянной скачки, когда пыль набивалась в рот, лошади хрипели, а в голове билась лишь страшная мысль – не успеть. Эру, как страшно, как непозволительно они опаздывали. Там, внизу, бушевал ад. Там лились реки крови, а они, могущие остановить хоть часть этого кошмара, не могли найти сухих дров. Кто же знал, что тут, у порога леса, голая, как стол, равнина не родила и чахлого кустарника. -Хватит. Складываем. – Она рубит короткие фразы, она почти грубо понукает, а в голосе звенят слезы, и он готов сорваться на крик. Корабельщик подхватил охапку дров и начал торопливо складывать костер. Всего одна сухая сосенка, которую они с нолдо нашли у самого подножия, и, обливаясь потом, рубили, а потом тащили вверх, сейчас уже лежала смолистыми полешками у ног Россы. Леголаса давно уже затянул водоворот битвы. Лагор с минуту стоял на вершине холма, глядя вниз невидящими глазами, а потом, одним взглядом попросив прощения у друзей, выхватил меч и ринулся вслед за лихолесцем в кипящий кровавый котел. Росса высекала искру, сжав зубы, бледная до синевы, она подносила кресало к дровам. Еще секунда, еще одна, и каждая потерянная секунда – это чья-то не спасенная жизнь. И вот огонь лениво ползет по сушняку, а вот все веселее и веселее слизывает смолу. И наконец, жадное и злое, пламя вгрызается в древесину, и костер взвивается вверх, исторгая удушающий жар и клубы белесого дыма. Росса отирает со лба испарину и обращает к Гвануру покрасневшие от дыма глаза: - Неси фляги, пора. Две тяжкие медные фляги, снятые с вороного, глухо ударяются о землю, и Росса лихорадочно вынимает тугие пробки. Гванур подхватывает тяжелую медную посудину, и густая струя льется на горящие дрова, источая запах чего-то терпкого и кисловатого. Раскаленные сучья не шипят, лишь приветливо вспыхивают синеватыми язычками, принимая угощение, и дым становится грязно-желтым. Что дальше? Этого Гванур не знал. Росса, разгадавшая назначение таинственных фляг, до конца не хотела делиться своими открытиями, руководствуясь, вероятно, страхом, что ее попросту отправят в Линдон, не нуждаясь более в ее помощи. И сейчас она опрометью бросилась к своему скакуну и сорвала с ремней тугой тюк. Завязки путались в нетерпеливых пальцах, и Гванур подал Россе нож. Секунда за секундой, скорее… Завязки лопнули, и Росса вынула из полотняного покрова косматый мех, в котором Гванур с удивлением узнал оплечье Рамена. Некогда красивое особым, грубоватым колоритом, сейчас оно выглядело жалко и неприглядно, смятое и слипшееся бурыми кровавыми клочьями. Росса шагнула к костру, на ходу расправляя мех: - Ну, зеленоглазый, - голос девушки дрожал, - теперь молись. Молись Эру, Манве и Элберет, чтоб ветер не переменился. Или все было зря. Косматое оплечье полетело в огонь, дубленая кожа закорчилась, словно живая. Окровавленный мех съежился от жара, и Гванур, во все глаза глядящий на этот странный, варварский обряд, до боли сжал челюсти. Он понял… Манве был милостив в тот жаркий и жестокий день. Дым взметнулся выше и, влекомый влажным западным ветром, призрачными пеленами устремился к полю битвы… Дунландцы не знали жалости. Они были, как никогда, близки к своим стародавним чаяниям и целям. Они бились со слепой яростью, круша на своем пути всё. Они мстили за лишения и обиды целых поколений. И вдруг в солоноватый смрад боя влился новый запах, странный, кисловатый аромат неведомого дыма. Молодой эльфийский лучник, сражавшийся с рослым смуглолицым воином, пригнулся, чтоб пропустить над собой взмах топора. Но лезвие дрогнуло в воздухе, и топор вдруг выпал из могучей руки. Суровое лицо дунландца исказилось, глаза стремительно налились животным, первобытным страхом, и воин неожиданно бросился бежать, напролом несясь меж сражающихся. Один за другим, дунландцы бросали оружие, одни закрывали головы руками, другие обращались в слепой неистовый бег, третьи просто падали на колени с воем ужаса и обезумевшими глазами. Даже туповатые орки недоуменно заозирались, ища причину такой паники союзников. Эльфы так же насторожились, но оглядываться не было времени. Еще несколько мгновений, и вся дунландская армия в слепом страхе отступала с поля, топча собственных упавших соратников. Воины гибли под настигающими их ударами эльфов и орков, что казнили трусов за бегство, они десятками сдавались в плен, словно ища защиты у собственных врагов. На поле воцарился полный хаос, сражающиеся, бегущие, умирающие и убивающие смешались в один кипящий водоворот тел. Вопли страха, торжества и ярости слились в оглушительный гул. Орки, приведенные в бешенство позорным отступлением союзников, казалось, утроили напор. Очаг столкновения, где сошлись главные силы эльфов и Темного народа, превратился в ужасающую мясорубку, где подчас не разбирали своих и чужих. Двое Квенди, мужчина и женщина, стояли на холме, в немом отчаянии глядя на разворачивающуюся внизу кровавую драму. Они пытались помочь, они смогли остановить одну армию руками умершего ныне злодея, но вторую им было не одолеть. И оставалось лишь молча смотреть, как гибнет цвет синдарской расы… *** Сукно на бедре пропиталось кровью и, прилипнув к ране, на время остановило кровотечение. Плечо, пронзенное дротиком, быстро немело, но, к счастью, левое. Кровь из рассеченного лба заливала глаза, и Трандуил торопливо смахивал багровые капли с век рукавом. Ну же… Варвары отступили, неведомо почему, но какая разница. Оставались эти выродки… Похоже, их уже не победить, слишком неравны оказались силы… Неважно… Убивать, убивать, убивать, пока есть хоть капля сил. В память сына, в память Рамаила, в память и славу всех тех, кто лежит, еще теплый, на этой несчастной, опоганенной земле, и тех, кто лежит под ней, из чьих тел растет этот древний лес… Он знал… Знал, что этот бой будет великим боем… И вдруг облако пыли снова встало над ельником… Но вместо дунландских кличей раздались серебряные звуки рогов, и на равнину вырвалась когорта воинов в серых плащах. Статный эльф на караковом коне воздел руку, в которой блеснул длинный меч. Это было чудо… Истинное чудо, в которое Трандуил давно перестал верить, умудренный слишком многими жизненными уроками. Но сейчас не было места сомнениям. Трандуил, чувствуя, как разом возвращаются силы, приподнялся на конской спине: - Кэрдан!!! Кэрдан, друг!!! Еще взметалась в приветственном жесте ладонь, и улыбка не погасла на губах, когда Трандуил почувствовал тычок под лопатку… металлический вкус крови во рту… Потемнело в глазах, спина коня скользко качнулась влево… Удар о землю, и король почувствовал щекой жесткую щетину травы, и копыто коня гулко ударило в сухую землю у самой головы. Боль накатывала упругой волной, перехватывая дыхание. Топот коней. Стонет под головой земля. Чей-то шлем со смятым крылом… сломанное древко копья… Уже проваливаясь в никуда, Трандуил видел, как к нему приближается крылатый силуэт воина, и слегка улыбнулся. Все, как в легендах… Вот он, несется, будто по воздуху… Крылья? Или просто разорванный плащ? Размытая тень бросилась на колени рядом с поверженным государем. Багровая пелена задернула взгляд, и боль сдавила грудь раскаленным обручем. Но знакомые сильные руки охватили плечи, ослабляя пылающую боль, и словно издали донесся дорогой голос из другой жизни: - Я здесь, отец… Я здесь, мой король…