Одинокий стяг

Вода была холодна, как лед. Если б зажмуриться и отрешиться от терпкого йодистого запаха, то можно было б представить такие же ледяные струи Лесной, в уединенных заводях которой Леголас всегда купался после охоты. Но соленые брызги обдавали лицо, смывая морок, а неспешный рокот прибоя ничуть не напоминал разноголосый шепот лихолесских крон. Эльф неторопливо подплыл к прибрежным валунам. Пальцы слегка занемели от холода, но выбираться из воды не хотелось, так прозрачны были зеленовато-бирюзовые волны. Однако пора. Леголас подтянулся на руках и сел на влажные камни, чувствуя, как тяжко ложатся на плечи мокрые волосы. Умиротворенно жмурясь на ярком солнце, эльф следил за игрой цветных огоньков, вспыхивающих на поверхности воды – здесь было довольно мелко, и лазурь вод не мешала разглядеть на далеком дне хаотичные гряды камней, среди которых суетились серебристые рыбки. За пределами же бухты, полумесяцем врезавшейся в нагромождения скал, море было темно-синим, бездонно-глубоким и безупречным для судоходства. Сегодня выдался свободный день. Два судна были осмолены вчера в рекордный срок и оставлены на просушку, сегодня намечали плести рангоут и сколачивать снасти, но невесть откуда налетевший среди ночи ливень превратил заготовленные материалы в груды мокрых мотков пеньки и сырых поленьев. Выслушав на заре несколько залпов красочной и разномастной брани Орикона, эльфы были неохотно отпущены им «побездельничать», пока подсохнет древесина и веревки. Те, у кого в Митлонде были семьи, с восторженным гомоном вывели из стойл коней, остальные разбрелись кто куда, выпить эля и развлечься сообразно вкусам. Сейчас небо сияло голубизной дивного тона, и Леголас уже около часа проплескался в холодной воде, упиваясь свежестью и яркими оттенками утра. … Эльф тряхнул головой и поднялся на ноги, хмуро оглядывая разводы соли на подсыхавших штанах. В отличие от привычных старожилов Гаваней, лихолесца раздражала липкая жесткость, приобретаемая одеждой после торопливых морских купаний. Неспешно натягивая рубашку, Леголас двинулся к южной оконечности бухты. Там, сразу за моллюсковой отмелью Мариль-Фалас начинался узкий и крутой подъем меж скал, приводящий прямо на дорогу к верфям. Мариль-Фалас давал знать о себе издали. Выловленные моллюски оставлялись на день-другой на берегу и начинали подгнивать. Дурной запах, однако, окупался тем, что раковины вскрывались не в пример легче. Леголас и сам дважды нырял за моллюсками, и это, признаться, было довольно азартным делом. Огибая скалу, эльф вдруг услышал скрежет некого острого предмета и негромкое сердитое бормотанье. Невольно замедлив шаги, Леголас вышел из-за камней, и перед ним предстало неожиданное зрелище. На мелкой гальке возле горки отвратительно смердящих морских тварей сидела девица в ярко-голубом шерстяном платье, задрапированная вдобавок в неприметный серый плащ. Взъерошенная масса золотисто-каштановых кудрей была небрежно перехвачена лентой. Девица увлеченно ковыряла крупную раковину устрашающего вида ножом, что-то недовольно бубня себе под нос. Раковина размыкалась неохотно, но незнакомка и не думала сдаваться. Леголас замер на миг, досадуя на свой мало презентабельный вид и ища учтивый путь к отступлению. Девица же вдруг вскинула голову и обожгла лихолесца пронзительным взглядом зеленовато-серых глаз: - Ты чрезвычайно вовремя пожаловал. Открой эту ужасную раковину, во имя Ульме. Эльф еле удержался от глупого «Что?», ошеломленный неожиданным напором. Не найдя однако более подходящих слов, молча приблизился к деве, взял из хрупких ладоней склизкого моллюска и легко отомкнул ребристые синеватые створки. Девица выхватила раковину из его рук, и вдруг выжидательно нахмурилась: - Ну? Леголас окончательно запутался: - Я еще чем-то могу быть полезен тебе, миледи? - Полезен? И не будет извечных деликатных расспросов и тактичных намеков, что девице, дескать, негоже возиться с морскими гадами на пустынном берегу? С пару секунд лихолесец соображал, посреди какой пьесы вышел он на сцену, не зная роли, но тут ему вдруг стало смешно: - Право, миледи, я бы намного более изумился, увидев, как ты вышиваешь на этой отмели салфетку. А вот вскрывать раковины здесь куда как уместно. Девица вскинула брови: - Ты лжешь, рыцарь, но делаешь это так любезно, что я, право, охотно поверю. Леголас усмехнулся. Эксцентричность незнакомки смущала столь же сильно, сколь интриговала: - А почему ты называешь меня рыцарем? Я не слишком на него похож. - Ну, ты же называешь меня миледи, хотя я не перестаю тебе грубить…- дева вдруг запнулась и покраснела, прикусив губу, - на самом деле все просто. Ты из благородных, по речи слышно. А на руках светлее кожа до локтей, наручи носишь. Стало быть, рыцарь. Леголас снова почувствовал укол неловкости от внезапной проницательности странной девицы. Он вдруг осознал, что волосы его нечесаны, на рубашке следы соли и смолы, а уж босым и без камзола он сроду не показывался женщинам на глаза, кроме как при обстоятельствах самого альковного характера. Девица меж тем вспомнила о раковине и снова взялась за нож. Лезвие уверенно рассекло студенистую плоть моллюска, и в отвратительной массе показался невзрачный белый шарик. Нимало не смущаясь, эльфийка погрузила пальцы в скользкое нутро и вынула жемчужину. Вскочила и бросилась к берегу прополоскать добычу в прибрежной зыби. - Рыцарь! Взгляни же! – в ее голосе слышалось волнение. Леголас подошел ближе: в мокрых пальцах девицы переливалась средних размеров жемчужина нежнейшей белизны, солнечные лучи зажигали перламутр теплым розоватым сиянием. - Не правда ли, чудо… А ведь это просто сор, попавший в раковину… … Уже солнце близилось к зениту, когда девица встрепенулась, ссыпала добытый жемчуг в поясной кошель и обернулась к Леголасу. - Мне пора. Батюшка снова разбранит, лучше уж до обеда свое получить… Спасибо тебе, рыцарь. Эльф помог деве подняться: - Меня зовут Хирингель, миледи. Эльфийка восхищенно покачала головой и бесхитростно улыбнулась: - А я просто Росса, неоригинально, верно? Росса… «Дождь»…Она стояла напротив него, в измятом платье, с мокрыми рукавами, взъерошенная и разрумянившаяся. Это имя до странности шло ей, столь же прямолинейной и непредсказуемой. С невольным сожалением Леголас проводил девицу вверх по скальной тропе, где ее ожидал конь. Ловко вскочив на серого жеребца, Росса обернулась к лихолесцу: - Я надеюсь снова увидеть тебя, учтивый лжец, доброго тебе дня. Леголас поклонился, опять чувствуя неловкость, отлетевшую во время увлекательного поиска жемчугов. - Я буду счастлив, миледи. Дробный топот затихал вдали, а лихолесец поспешил на верфь. Новое знакомство вызывало у него одновременно приятное волнение и легкую досаду от собственной неловкости. У стапелей Леголаса встретил Гванур, праздно сидящий на бухте причальных канатов. - Ты где бродил, дружище? Я обыскался тебя. - Я содержательно провел время на Мариль-Фалас, - отшутился Леголас, но Гванур уже прищурился и сверкнул пронзительной зеленью глаз. - Не с Россой ли ты там любезничал? – Скулы Леголаса предательски вспыхнули, а Гванур залился хохотом. -Не смущайся, Хирингель, Россу все здесь знают. Невыносимая девица, хоть и миловидная. Заноза, хуже Орикона. А уж с каким хладнокровием она возится с этой дрянью, что на Мариль-Фалас гниет, я просто диву даюсь, хотя вроде у моря меня ничем не удивить. Она любит добывать жемчуг, причем сама не носит его никогда. Отец ее просто рвет и мечет от этих ее причуд, но уж такая она, ведьма. Пойдем лучше, охладим элем твой пылающий лик. – Гванур заговорщицки подмигнул, и Леголас, не удержавшись, тоже расхохотался. *** Запад догорал последними лилово-алыми мазками заката, звезды столь щедро усеяли небосвод, что теснились, будто ягоды на кусте малины. Море негромко рокотало у подножия скал, верфи были тихи, а дальше, там, где обширный дом корабельщиков, кузня, конюшня, шатры и прочие легкие сооружения образовывали шумный и живописный поселок, виднелись огни костров, слышался говор и взрывы смеха. Когда выпадает по счастью праздный денек, эльфы утрачивают веками воспитанную обязательность, и возвращается отрадная беспечность, свойственная Первым Сынам Эру по природе… Леголас бездумно полулежал на хвойном ковре у подножия исполинской сосны. Ополовиненная кружка темного эля стояла неподалеку, а пальцы рассеянно блуждали по струнам гитары, давно уже непонятно чьей и неприкаянно скитавшейся меж всеми, кто любил говор звонких нитей. Он начал привыкать… Острый ум и ловкие руки помогали быстро осваивать основы ремесла. Гибкие пальцы лучника легко справлялись с пенькой и волокном, мускулы, умевшие сотню раз подряд натянуть тетиву, с той же выносливостью часами могли рубить, вытесывать, пилить. Работа увлекала, затягивала, занимала ум и душу без остатка, не давая лазейки ненужным мыслям. Леголас совсем сдружился с Гвануром, в котором всегда клокотала столь кипучая жизнерадостность, что броня сдержанности лихолесца не выдерживала искрометного потока шуток и беспечной болтовни. Необъяснимая же неприязнь Лагора, его ревнивая подозрительность и резкость вызывала у эльфа лишь недоумение. Отчаявшись наладить отношения с ершистым нолдо, Леголас предпочел просто поменьше иметь с ним дело. Дни летели незаметно, полные новых впечатлений и забот, а вот ночи… Леголас боялся ночей. Тоска по дому и мучительное чувство утраты ночью овладевали им с отчаянной силой, вцепляясь в разум и душу ядовитыми зубами. Порой эльфа захлестывала жгучая ярость, что иссушала его единственным вопросом: неужели? Неужели все, кто знал его столько лет, кто пил с ним за одни и те же победы, кого он прикрывал в бою своим телом, с кем делился светлым и горьким, все они просто поверили в его предательство? Неужели друзья, чьи раны он перевязывал, не усомнились в том, что он попросту ушел искать легкой славы и приключений? Но он не знал. Не ведал, что творилось в тех местах, что он не мог уже называть домом. Его там помнили, он не сомневался. Но помнили ли его другом, принцем, или ренегатом? Печалились о нем, или избегали разговоров, словно о пятне на чести династии? И снова Леголас метался на узкой койке в своей похожей на келью комнате, снова задавался вопросами, не имеющими ответа, и оттого сводящими с ума. Порой ему казалось, что он должен был из Рохана мчаться прямиком в Лихолесье, потребовать ответов, объяснений, доказательств, и только тогда уйти, не имея более сомнений. И тут же жаркая волна уязвленной гордости вскипала в воспаленном мозгу, и он тысячу раз клялся себе, что не переступит более порога замка, где его имя втоптали в грязь, даже не сподобившись узнать, остался ли он жив в той страшной войне. Лихолесцу хотелось той чистой, незамутненной радости бытия, что так полно и щедро вливается в сердца эльфов вместе с вольным ветром, светом звезд и добрым хмелем, вырываясь из сердец этих песнями и смехом. Не все Квенди одинаковы. Лориэнцы, возвышенные и несущие в себе вековую печаль народа нолдо, слывут существами, едва ли предающимися бездумному веселью, и склонными более к размышлениям, нежели к ликованию. Но воинственные и подчас бесшабашные синдары, пусть и не столь поэтичен их образ в глазах прочих рас Средиземья, не знают удержу как в отваге, так и в радостных безумствах. Леголас услышал беззаботный хохот и поморщился. Нет, он вовсе не пытался себя убедить, что ему неприятно царящее на верфях веселье. Но он был вне этого круга, хоть никто его и не гнал. Неизбывное одиночество стало его верным спутником. Словно толстое стекло отделяло Леголаса от прочих, давно уже принявших его, как своего, но чувствовавших этот незримый барьер. Изгой, отщепенец. Эти клейма отравляли и запечатывали его душу, никому не давая войти и поселиться в ней. Леголас давно перестал понимать самого себя, истерзав, измотав, изранив ум и совесть постоянными вопросами, сомнениями и болью. Ярость оскорбления сменялась мучительным чувством вины, снова перетекая в плохо объяснимую боль. И лишь одиночество, одиночество, одиночество было постоянным и неизменным его бременем. Едва ли кто-то догадывался о его терзаниях. Неутомимый, задиристый и острый на язык Хирингель умел повеселить всех забавной байкой, никому не спускал зубоскальства и никогда не говорил о прежней своей жизни. Леголас незаметно сжился с ненавистной ему прежде маской. Хирингель был несентиментален, независим, и оберегал неколебимой броней своего «хозяина», упорно пытавшегося вытравить из души боль, что сильные мужчины так ошибочно принимают за слабость. Однако когда посторонние глаза были далеко, Леголас устало сбрасывал опостылевший образ, позволяя тоске по той, прежней, СВОЕЙ жизни завладеть душой, находя в этом болезненную отраду и презирая себя за нее. Высоко вверху покачивались сосновые ветки, где-то у корней задумчиво стрекотал сверчок. В Лихолесье сейчас, конечно, цветут вишни… Пальцы неторопливо коснулись струн: Пусть звездам впредь не отомкнуть очей, И слепо буду я впотьмах брести. Пусть я никто, и в сущности, ничей, Я не забуду верного пути. Пусть позабудет мое имя лучший друг, И нет ни чаши мне, ни места за столом, Пока дышу, пока натягиваю лук Я не забуду, где мой отчий дом. Слуга погасит в комнатах огонь, И с глаз подальше плащ мой уберет… Пока моей руке послушен конь – Я не забуду скрип родных ворот. Последняя со звоном лопнет нить, И нет на небе светлого серпа, Пусть мне тропой знакомой не ходить – Я буду помнить, где эта тропа… Звуки голоса растворились в шорохе ветра, и Леголас досадливо отложил гитару. Хотя баллада нравилась ему и прежде, он не воспринимал ее столь живо. Потянувшись за кружкой, он насторожился. Под чьей-то неосторожной ногой скрипнула хвоя. Из темноты вышел Гванур. - Прости, я, признаться, подслушивал, - начал он и опустился рядом, - ты чего здесь баллады один распеваешь? - А чтоб гитару не отняли, она на всех одна, - отшутился в своей манере Хирингель. Но Гванур коротко покачал головой: - Странный ты, словно двое в тебе уживаются. Печаль у тебя на сердце, недаром, глушишь себя работой, как иные вином… Хирингель… - корабельщик еще что-то хотел добавить, но видно, услышал, как запираются засовы, лишь с горечью посмотрел в темные глаза. Запенился эль, в тишине соприкоснулись кружки, эльфы молча сидели рядом, не желая перебивать вкрадчивый говор моря и сосен. Гванур неподвижно сжимал руками кружку, только серебристые пряди волос тихо колыхались на ветру. А Хирингель бросил быстрый взгляд на сидящего рядом эльфа и незаметно коснулся лица, словно поправляя сползающую маску…