Одинокий стяг

Хлоп! Леголасу почудилось, что он услышал, как лопнули тесемки ненавистной маски. Медленно, очень медленно лихолесец повернул голову, и встретил взволнованный изумрудный взгляд. Ослышался? Но Гванур, словно отвечая на этот безмолвный вопрос, нетерпеливо качнул головой: - Не смотри, словно прикидываешь, по какой скуле меня приложить. Леголас, все еще оглушенный, машинально потер виски – ему казалось, что имя, которое он уже считал утраченным, все еще эхом отдается в воздухе: - Когда я проговорился? – криво усмехнулся он, ловя себя на нелепом страхе, что Гванура мог кто-то услышать… а еще хуже, что ему попросту все это снится… Корабельщик замолчал, покусывая губы. Когда тишина, казалось, натянулась струной, и готова была зазвенеть, он заговорил, негромко, запинаясь, а потом все быстрей, горячее, то глядя Леголасу в глаза, то резко вскидывая голову к небу, будто ища там верные слова: - Ты не можешь помнить меня… Ты видел меня всего раз, много лет назад, на конюшне, когда спорил с моим отцом, требуя дать тебе необъезженного жеребца… Я не запомнил твоего лица, только твой властный тон, да жест, каким ты вертел в руке рукоять хлыста… ты так же вертишь тесак для кренгования… Гванур говорил, бессознательно теребя воротник, а перед глазами Леголаса, словно из тумана юношеских воспоминаний, проступало суровое лицо главного конюшего с тугими серебристыми косами у висков. Он никогда не соглашался давать принцу свирепых роханских скакунов, невозмутимо повторяя, что "государь зело разгневается", и тем доводил наследника до бешенства. Значит, это был отец Гванура? А корабельщик продолжал: - В то лето государь отправил владыке Кэрдану в подарок чудесную серую кобылу. Отец лично доставил ее в Митлонд. Маменька была так горда за него, но когда отец вернулся он был другим. Он услышал море … Он грезил плачем чаек наяву… Он долго молчал, борясь с собой… потом долго уговаривал маменьку уйти на Запад. Она, было, согласилась, она всегда соглашалась с отцом. Но мы не дошли до Митлонда. Отряд дунландцев атаковал наш караван… Зачем мы были этим людям? Они даже не попытались нас ограбить, просто засыпали дротиками и исчезли, как тени. Шесть сотен лет минуло с тех пор, а я все еще вижу во сне багровые пятна на маменькином голубом плаще. Не помню ни ее лица, ни того, что чувствовал в тот миг, только это багрово-голубое сукно, разметавшееся в пыли… Отец уцелел, один из немногих. После погребения он все же ушел в Валинор, теперь уже не сомневаясь, у него не было более сил оставаться в Средиземье. А я остался. Я не смог простить отца за то, что он невольно послужил причиной гибели матушки… и за то, что он выжил, когда она умерла. Я был несправедлив, оставив его одного, не разделив с ним нашего общего горя. Так несправедлив… Но он понял. Он ушел, не терзая меня ни упреками, ни просьбами, словно признал мое право самому избрать свое бремя. Я надеюсь, он обрел покой. Я же остался на верфях… Гванур снова замолчал. Леголас не прерывал молчания, он чувствовал, что друг еще не все сказал. Приглушенно шипели волны, словно не желая мешать этой непростой исповеди. - Я не вдруг вспомнил тебя, - повторил, наконец, корабельщик, - но лихолесца в тебе угадать нетрудно, и ты мне словно душу отогрел своим приходом. Твои повадки скоро показались мне знакомыми, да я не придал значения. А потом настала та ночь… И снова дунландцы со своими дротиками. Вы считали меня умирающим. В сущности, вы были правы. Но в этой тьме, ничего не видя и почти ничего уже не чувствуя, я слышал вас… слышал по-настоящему, как слышат лишь те, кто уже почти шагнули за порог… Леголас, смятенный рассказом друга, вдруг с удивлением услышал в его голосе знакомые, теплые, насмешливые нотки: - И вот тогда я узнал тебя. Ты орал на Нартана совсем как тогда в конюшне орал на моего отца… Нервический смех уже клокотал в горле лихолесца, готовый отпустить мучительно сжатую в груди пружину, а Гванур вдруг встал и преклонил перед сидящим Леголасом колено: - Я не знаю и не могу спрашивать, почему ты оставил дом и престол, мой принц. Но я знаю теперь, кто ты и хочу присягнуть тебе. Но Леголас устало провел ладонями по лицу: - Встань, дружище… Тебе ли присягать тому, кто под чужим именем учился у тебя конопатить борта. Гванур не пошевелился, лишь мозолистые пальцы коснулись груди: - Сюзерен вправе отвергнуть вассала, Леголас. Но вассал вправе избрать сюзерена и придерживаться своего выбора. Лихолесец безнадежно покачал головой – зеленоглазый буян умел быть невероятно упрям и сентиментален. Но Леголас и не думал спорить о терминах – Гванур, бродяга, стосковавшийся по дому, хочет снова почувствовать себя вассалом своего монарха, и это действительно его право. Слова не имели значения, другие чувства захлестывали сейчас эльфа. Леголас, сбросивший маску, только сейчас ощутил в полной мере, как отчаянно тяготился ею. Пусть другие называют его глупым именем, которым он прикрыл пылающее стыдом незаслуженного оскорбления лицо. Пусть. Он больше не будет влачить груз своего позора и притворства. Круг одиночества разомкнулся, и уже не хотелось щетиниться и огрызаться от боли и унижения, касаясь собственных ран… …Уже светало, когда Леголас окончил свой рассказ. Он ничего не скрывал, стремясь освободить душу от скопившихся сомнений и тревог. Договорив, и почему-то избегая глядеть Гвануру в лицо, лихолесец встал. С моря веял пронизывающий утренний бриз, первые чайки уже встряхивались на прибрежных скалах, полускрытых рассветной дымкой. Зябко трепетали ветки, расшитые прозрачными бисеринками росы. Леголас невольно поежился, только сейчас ощутив, как отсырела одежда. Что за печаль? Он снова мог дышать полной грудью. Обернувшись, эльф хлопнул друга по плечу. - Хватит тяжких воспоминаний, сегодня и других хлопот будет вдосталь. Пойдем. Сбегая по дощатому настилу причала, Леголас уже не видел, как Гванур хмуро смотрел ему вслед. Что-то в рассказе друга не сходилось... Конечно, сын конюха, сроду не бывавший при дворе, мог и не знать причуд коронованных властителей. Но все же что-то звучало не так… *** Выпад, выпад, удар! Меч вырвался из руки Рамаила и рассыпал по галерее звонкий рикошет эха. Король Трандуил, без камзола, с прилипшими ко лбу прядями, отступил на шаг и поклонился, приглашая противника поднять оружие. Воин повел нывшей кистью и наклонился за мечом, но беглый этот жест не укрылся от глаз государя. - Отдыхай, Рамаил, хватит на сегодня. Ступай, и позови кого-нибудь из караульных. Король отошел к окну, оглаживая чеканную рукоять меча, до блеска отполированную ладонью. Вечерняя прохлада коснулась разгоряченного лица, фамильярно потрепала по спутанным волосам. Сейчас придет новый противник, и можно продолжать, пока мышцы не будут выжаты до отказа. Это стало ежевечерним ритуалом. Только выцедив силы до капли, король забывался настоящим сном, и потому, покончив с делами государственными, изнурял себя фехтованием, кулачным боем и иными экзерцициями. Возвращение из Митлонда снова ввергло короля в тоску, на сей раз отягощенную еще и страшным происшествием во дворце. Глубоко оскорбленный подозрениями Фородрена, Трандуил в гневе зарекся было еще хоть раз посетить Линдон. Но король не умел легко вычеркивать из жизни своих немногочисленных близких, и обида не умаляла его тревоги. Он так и не знал, оправился ли Кэрдан от неведомого яда, и терзался беспокойством за друга. Надежду в него вселяло лишь то обстоятельство, что Нарбель поборол свой недуг и недавно встал с одра болезни, хоть и чудовищно исхудал. Он пытался было приступить к своим секретарским обязанностям, но был так изможден, что Трандуил непреклонно отослал верного вассала из дворца на поправку в Ривенделл, измыслив ему незначительное поручение. Не знавший прежде поражений король чувствовал сейчас, что мир рушится вокруг. Потеря сына, раздор с близким другом, ныне к тому же находящимся на краю могилы – все это походило на некий порочный круг несчастий, замкнутый злою и могучей рукою. Трандуил впервые в жизни всерьез ощущал собственное бессилие и подкрадывающийся страх. Сгорбившись в кресле у камина, вдыхая горячий аромат поленьев и бессмысленно терзая в пальцах перчатку Леголаса, король медленно скатывался в безумие. Некогда несгибаемый и бестрепетно смотревший в лицо бед и невзгод, Трандуил не находил в себе ни силы ни воли к борьбе. Впервые попытавшись найти утешение в кубке вина, король испугался уже и собственной слабости, что могла завести его в дебри, вовсе не достойные монарха. И тогда мечи, глевии и протазаны стали заполнять бесконечные вечера Трандуила, занимая его и не оставляя сил для тягостных раздумий. Он все чаще замечал, что скучает по суровым и кровавым годам прежних эпох, когда все было просто и понятно, был враг, его надлежало сразить, а потом, оплакав павших, отпраздновать победу, и жить весело и тревожно в ожидании новой войны. Жизнь Трандуила постепенно теряла смысл, и в голову его подчас закрадывались мысли, что, сумев стать настоящим монархом, он не сумел стать настоящим эльфом. Оттого ли ушла за море жена, что не смогла противиться зову? А может быть, она просто была несчастна с ним? А Леголас – что погнало его из дома на поиски ратных подвигов, погубивших его во цвете лет? Не Трандуил ли, радея о благе отчизны, упустил из вида благо тех, кого любил? Эти мысли иссушали, подгоняли к горлу тугой ком боли и не давали сна. И король, не умея лить слез, снова сжимал рукоять меча, и бросался со свирепостью отчаяния в поединки с солдатами, часовыми, а то и попросту расставленными в залах доспехами. *** С приглушенным скрипом отворилась дверь, впуская неприютную ночную прохладу, и Рамен шагнул в полутемный коридор, с сожалением покидая библиотеку хозяина, где на душу нисходил блаженный покой и уверенность. Знакомый коридор повлек его к выходу, но у поворота он едва не столкнулся с новым визитером. Этого типа он уже встречал, но никогда не мог разглядеть его лица под бесформенным капюшоном, в трепетном свете факелов походящем на назгулий. Вот и сейчас незнакомец еле слышно прошелестел мимо, навеяв Рамену неприятные ассоциации с духами, что, по утверждениям шамана, скитаются ночами на просторах Дунланда. Невольно поведя плечами, Рамен запахнул поплотнее плащ и хмуро зашагал к выходу… … Он вошел в зал, скрывая невольную робость за неизменной грацией движений, и нетерпеливо поискал хозяина глазами. Он всегда ждал этих встреч с душевным трепетом, мечтая увидеть благосклонную улыбку на тонких губах Мастера. Чародей отошел от очага, где все так же негромко что-то клокотало, приблизился к гостю. - Господин! – экзальтированный восторг охватил визитера, и он опустился на колени, припадая губами к сухой руке хозяина. Но чародей покачал головой: - Довольно подобострастия, тебе не к лицу ронять свое достоинство. Какие новости с юга? - Владыка Кэрдан плох, мой господин, и иначе не может и быть, - овладев собой, вкрадчиво заговорил гость, - к тому времени, как иссякнет снадобье, в нем уже не будет нужды. Государь же Трандуил в глубокой хандре, и хоть могуч телом – душой зело ослаб. Он в своей тоске утратил прежнюю хватку да напор, не ведает, что по славному Лихолесью уж ползут слухи. Оно конечно скверно, но народу разве рот заткнешь… Там да здесь шепнули - дескать, король рассудком повредился. Случись какое волнение… Эру велик. Чародей молча сцепил пальцы: - Не переусердствуй. Мне не нужен в Лихолесье неконтролируемый государственный переворот, который просто приведет на трон нового воинственного эльфа из хорошего рода. И тем более это не нужно тебе. Гость вскинул встревоженные глаза, лихорадочно сжались кулаки в изящных перчатках: - Мне далеко до твоей прозорливости, господин, прости мое скудоумие. - Пустое, - хозяин покровительственно коснулся лба все еще коленопреклоненного собеседника, словно благословляя: - Встань наконец, вот же упрямец, - в голосе его звучало неприкрытое торжество, - итак, послезавтра. Флот готов? -Все готово, хозяин. После бойни на верфях Митлонд в смятении, мы возьмем его одним набегом. - Превосходно. – Чародей протянул гостю тускло блеснувший фиал, - вот, обнови запас. Я жду тебя с докладом о победе… … Да, все было готово. Но сейчас, идя к коновязи, он ощущал невольное беспокойство. Он не сказал хозяину, что так и не узнал, чем кончилась атака на верфи. Но что было делать, с него не спускали глаз, он не мог рисковать… А вчера капитан эскадры, проклятый увалень, сообщил, что ни один из посланных на берег в ту ночь не вернулся с докладом. Однако и хозяин не знает ничего особенного, а уж ему всегда все ведомо, словно сам ветер ему наушничает… Поежившись, интриган вскочил в седло. Хватит. Бой не мог окончиться иначе, кроме как поражением корабельщиков. Как могли бы эти ремесленники победить умбарских волков? Не иначе те попросту перепились все на радостях… Эта мысль неожиданно слегка покоробила. Все же, умбарцам он не симпатизировал никогда. Но сантименты необходимо было отбросить. В той роли, что он готовился сыграть, излишняя чувствительность недопустима, понеже она вовсе не в характере победителей. Послезавтра они добьют снобов из Линдона и тогда… "Тогда" было столь захватывающим, что всадник ощутил в груди волну неудержимого восторга. Конь мчался в ночь, нужно было спешить.