Two steps nearer to my grave

***

      Как только Фредди вошел в свою относительно просторную комнату, он тут же устало рухнул на кровать, сладко-сонно потянувшись и хрустнув позвоночником, при этом бормоча что-то мелодичное себе под нос. Джон, замешкавшись на пороге, опустил взгляд в пол, слегка стесняясь расположиться как ему хотелось бы в чужой комнате. Он подошел поближе к Фредди, наблюдая за тем, как тот извивается на постели, разминая свою натруженную за день спину. — Что ты встал как вкопанный? — несмотря на усталость по-дерзки задорно спросил Фредди. — Присаживайся. Он похлопал рукой по местечку на кровати подле себя, давая понять своему другу, что он может и должен чувствовать себя совершенно свободно. Джон осторожно, будто бы во всем этом был какой-то подвох и Фредди мог в любой момент наброситься на него с каким-нибудь кухонным ножом или секирой, сел чуть поодаль от Меркьюри. Фредди закурил сигарету. Сквозь легкую дымовую завесу он неотрывно смотрел на Дикки, пытаясь наконец поймать его избегающий встречи взгляд, по видимому, так он хотел помочь Джону преодолеть ту неуверенность и неловкость, которые поселились в нем с недавнего вступления в группу. Эти неуверенность и неловкость как сигаретный дым мешали Фредди до конца рассмотреть своего нового друга. Молчание длилось около десяти минут, показавшихся Джону вечностью. Десять минут борьбы с проникающим, чутким взглядом Меркьюри и полнейшая тишина. В течение этого времени Фредди, изящно поднося сигарету к губам скорее от желания дополнить свой образ этим жестом нежели от тяги к курению, обдумывал дальнейший ход событий, пытаясь вспомнить что сподвигло его отвести Дикки к себе в комнату. Наконец он заговорил, и его звучный, динамичный голос будто разогнал нависшие над ними грозовые тучи неловкой тишины: — Удивительно, но мне кажется, что я почти ничего не знаю о тебе и о том, кем ты был до вступления в группу, — Фредди перестал сверлить Джона взглядом, чему тот был несказанно рад, и принялся рассматривать свои покрашенные черным лаком ногти. — А что именно тебе нужно знать? — тихим и грудным от сдерживаемого волнения голосом спросил Дикки. — Прости, просто я не привык говорить о себе, — пытаясь отмахнуться от разговора по душам, сказал он. — Но сейчас я хочу говорить именно о тебе, — промурчал Фредди, ободряющее легонько ударив Джона по плечу. — Да брось ты уже наконец, мы оба слегка пьяны, так почему бы не открыть друг другу свои черные души? — сказал он игриво, но не слишком, чтобы не спугнуть Дикки, понемногу начинавшего выходить из взволнованного оцепенения. — Ну вообще-то я вовсе не чувствую себя пьяным, — с оттенком некоторой гордости пояснил Джон, нервно теребя пальцами кружевной край покрывала, на котором лежал Фредди. — Ха-ха, ну это не проблема! — Фредди взял с прикроватной тумбочки бутылку вина, принесенную им из гостиной, чтобы подать ее другу, но, откупорив крышку, остановился в нерешительности. — А может тебе нужно что-нибудь покрепче? Фредди разочарованно, почти печально посмотрел на вино, как ребенок, тщетно пытавшийся играть с игрушкой, из которой он уже давным-давно вырос. Он поставил бутылку обратно и вопросительно посмотрел на Дикки. Выражение глаз Фредди казалось радостным, смеющимся, но Джон без особого труда мог разглядеть, что эта радость лишь тонкая ширма, скрывающая бесконечную усталость, и тем тоньше становилась эта ширма, чем больше нарастала усталость. — Скажи мне, Фред, тебе действительно так хочется выпить? — голос Джона опять перешел на тихие нотки заботливости, которую он не мог не проявлять по отношению к этому уникальному, но чертовски измотанному юноше, что валялся возле него на скрипучей кровати, пытаясь развести на исповедь с помощью алкоголя. Фредди не отвечал, он отвернулся от Дикки, повернувшись на живот и почти что сладко потянувшись, утыкаясь лицом в подушку. Его смоляно-черные волосы растекались по белой наволочке, подобно лужам густой нефти, растекающимся по поверхности воды, после крушения танкера. Он с брезгливостью выбросил уже дотлевшую сигарету куда-то за спинку кровати, (Джон тут же живо представил себе целую свалку недокуренных бычков в узком пространстве между кроватью и стеной); пару раз он сдавленно кашлянул в подушку, и Дикки, который сам всегда был не прочь покурить, внутренне усмехнулся. По-правде сказать показушные движения пальцами каждый раз, когда Фредди подносил сигарету к губам, и неумелые, поверхностные затяжки курящей школьницы, вовсе не убедили Джона в том, что Меркьюри заядлый опытный курильщик, и не произвели на него нужного впечатления. Джон почувствовал нечто вроде умиления, наблюдая как Фредди пытается спрятать свое лицо в подушку — видимо он почувствовал, что Дикки уже раскрыл все его карты, и не знал как вывернутся. Почему-то хотелось думать, что Меркьюри пытается скрыть смущение, краску на щеках, хотелось думать, что он умеет смущаться и краснеть, увидеть как наконец разрывается тончайшая ширма легкомысленности. Казалось, что теперь они поменялись ролями. Теперь уже Дикки пытался выяснить, что происходит в голове у Фредди, вскрыть его «черную душу», а вместе с тем может наконец и свою. Опять повисла тишина, прерываемая лишь глубоким дыханием Фредди, горячо выдыхавшим воздух в подушку, и его редкий сухой кашель, который он всячески путался заглушить. Но Джон не чувствовал ни малейшей неловкости, теперь ее заменили азарт и любопытство, ему хотелось выпытать из этого восточного красавца все мельчайшие подробности его существования. Хоть он и понимал, что это невозможно сейчас, и ночь слишком коротка, чтобы описывать все изюминки и шероховатости насыщенного жизненного пути Меркьюри, но ему безумно хотелось, чтобы первое слово откровенности было сказано не им, Джоном, а Фредди. — Не волнуйся, мне обычно нужно выпить гораздо больше, чем я выпил сегодня, чтобы по-настоящему опьянеть, — успокаивающе сказал Дикки, нарушая молчание так неожиданно, что по спине Фредди пробежали легкие мурашки от испуга и глубокого, полного беззаботной нежности голоса друга. — Неважно. Мне что-то совсем расхотелось пить, — ответил Фредди. — А ты можешь допить эту бутылку, если тебе хочется, — он произнес это с выделанным, нарочитым спокойствием, и даже сделал какое-то неясное ленивое движение рукой в сторону тумбочки, чтобы показать Дикки, что ему совершенно без разницы, о чем они будут говорить сейчас и будут ли говорить вообще, но все получилось так, будто он обращался вовсе не к Джону, а к пустоте между тумбочкой и кроватью. Джон взял с тумбочки бутылку отчасти для того, чтобы успокоить Фредди, отчасти просто потому, что ему понравился тонкий, не слишком терпкий вкус вина. Он сделал несколько глотков, затем вновь обратился к Фредди: — Прости мне мою неразговорчивость, кажется она завела тебя в тупик, — теперь же в голосе Дикки слышалась какая-то изящная насмешка над попытками Фредди вести себя с ним так же, как он вел себя со всеми при первом знакомстве. — Или мне все же не удалось смутить саму невозмутимость Фредди Меркьюри? Фредди был более чем удивлен и смущен тем, что это с виду абсолютно тихое и безобидное создание способно так тонко колоть и мягко выискивать его самые слабые места. Он с выражением недоуменного испуга посмотрел на Джона из-за плеча. Черные волосы упали ему на лицо, и Фредди с облегчением подумал, что Дикки не может видеть его глаз. Ну, по крайней мере ему так казалось. — Да черт с тобой! — рявкнул Фредди, опять спрятавшись в подушку.  — Ха-ха, ты не представляешь как часто я слышу подобные восклицания, — иронично засмеялся Дикки. — Да ладно тебе, Фред, будь оригинальнее. Я всегда считал тебя очень оригинальным.  — Ох, пожалуйста, прекрати быть таким чутким! Это выводит меня из себя, — раздраженно вскричал Фредди, подняв голову. — Объясни мне, черт возьми, почему я не увидел всей этой ебаной язвительности, когда в первый раз пожал тебе руку? Мир Фредди начал постепенно выворачиваться наизнанку уже тогда, когда Джон все-таки согласился выпить с ними, а сейчас, когда тот постепенно колол и надавливал на каждое мягкое или зияющее ранами место в его душе, у Фредди просто не выдерживали нервы.  — Может просто-напросто не все в этом мире способно поддаться твоему пониманию? — Дикки обладал удивительной способностью с помощью иронии обуздывать любое, даже самое разросшееся самолюбие, он всегда делал это потрясающе холодно и немногословно, но сейчас, с Фредди, ему хотелось говорить и успокаивать, скорее просто научить, чем обуздывать. Фредди замолчал, и его дыхание стало неровным. Он то ли готов был прийти в ярость, то ли зарыдать, Джон не мог понять этого по его сбившемуся дыханию. Дикки действительно недоумевал и был удивлен тем, какое влияние ему удалось оказать на подрастающую королеву рок-н-ролла. Ему хотелось как-то исправить то, что он сделал, загладить вину за то, что коснулся того, чего нельзя, но следовало бы касаться. Джон вновь потерял свою уверенность, резким импульсом охватившую его и быстро покинувшую, возвращая к вечной замкнутости. Ему не хотелось замыкаться в себе, когда он был наедине с Фредди, когда почти довел его до слез, Джон не хотел возвращаться к тому, с чего они начали. Не зная каким образом можно было бы извиниться в данной ситуации, как обычно люди ведут себя в таких ситуации, и бывают ли у остальных такие ситуации, Джон несколько нерешительно положил свою теплую ладонь на спину Фредди, который вовсе уже не высовывал своего персидского носа из кучи смятых подушек. Дикки мягко провел ладонью выше по его спине, оглаживая довольно мускулистые, напряженные плечи, будто делая Фредди расслабляющий массаж. Он слегка задел пальцами его густые тяжелые волосы, слегка скользкие на ощупь от того, что Меркьюри на индийский манер недавно покрыл их кокосовым маслом. Эти черные волосы источали приятный аромат и поблескивали при тусклом свете торшера. Джон невольно зацепил пару выбившихся из общей чернеющей массы прядей, пропуская их между своих длинных пальцев и завороженно наблюдая, как они подобно густому сахарному сиропу медленно стекают с его ладони. И вновь воцарилась тишина. Фредди затаил дыхание, стараясь до конца прочувствовать каждое боязливое прикосновение Дикки к его волосам. Его не впервые гладили по спине и запускали пальцы в его прекрасные волосы, порою, так настойчиво, что хотелось послать всех своих обожателей куда подальше, а напоследок набить им морды, пока они не превратили чудно уложенные локоны в воронье гнездо. Но сейчас ему вовсе не хотелось ударить Джона по его аккуратному, довольно детскому лицу, с яростью оттолкнуть его руку, он просто был поглощен и полностью околдован той нежностью с которой Дикки едва касался его плеча самыми кончиками пальцев, будто бы дотрагивался до источника непрекращающейся боли на своем собственном теле, боясь причинить еще большую боль и почувствовать новый жгучий удар по сознанию. Рука Дикки проследовала дальше, пробегая пальцами по чуть выступающим позвонкам, оставляя за собой след мурашек. Фредди не мог понять почему эти ощущения казались ему такими новыми, и все его тело потихоньку начинало откликаться на них, подаваться навстречу теплым и сильным рукам басиста. Меркьюри, нежащийся на постели под его неловкими прикосновениями, великолепное в своей нереальности зрелище, настолько привлекательное своей необычной красотой, что Джон на мгновение, казалось, вовсе забыл как дышать. Светящаяся пастельными оттенками по-кошачьи изящная фигура Фредди, его однотонная бронзовая кожа и пронзительный взгляд похожих на угольки влажных глаз, — все было наполнено знойным веянием Востока. В этих черных глазах обыкновенно блестело особенное выражение: гремучая смесь невероятной самоуверенности, чувственности и вместе с тем абсолютного спокойствия, поистине свойственное только человеку побывавшем в умиротворенном, неторопливом мире восточных сказок. И в то самое мгновение, когда Фредди все-таки решился повернуться к нему лицом, Джон увидел во всей красе эти становившееся все темнее и темнее карие глаза, сверкающие при свете лампы, и эти маленькие, исчезающие блики были подобны множеству звезд в чернеющей персидской ночи. Меркьюри прикусил губу своими большими белыми зубами, отчего та сделалась влажно-алой; он все еще не мог оторваться от удивленного, даже завороженного выражения лица Дикки. Он пытался понять, что все это значило? Какое значение имело его пребывание в этой заваленной вещами комнатке с новоиспеченным басистом сейчас и в таком положении? А что это такое новое и манящее в его приоткрытых пухлых губах, неужели чувственность? Дикки осторожно касается этих губ, чуть надавливает пальцем на нижнюю, заставляя пошире приоткрыть рот, случайно задевает ногтем белые резцы Меркьюри, прежде чем коснуться его влажного языка, и улыбается своей собственной неуклюжести уже тогда, когда два его пальца оказываются во рту у Фредди. И вокалист послушно принимает их, нисколько не отстраняясь, не сводя взгляда с Джона. Он задевает самым кончиком языка чувствительные подушечки, покрытые мозолями от постоянной игры на гитаре, а потом обхватывает губами его пальцы почти по самое основание, проникая языком в промежуток между ними, делая заигрывающие, заманивающие движение, и как-то умоляюще смотрит в светлые глаза басиста. И этого взгляда достаточно, чтобы окончательно разрушить стену смущения — кажется, Фредди все-таки добился своего, или же они оба проиграли… Это парящее чувство свободы, вседозволенности, оно полностью захватывает Джона, как же ему нравится это ощущение, когда всем телом предчувствуешь нежную твердость будущих прикосновений и тепло чужого тела. Джон навис над Фредди, лежащим на животе, его длинные каштановые волосы закрывали его лицо, но Меркьюри все-таки смог разглядеть, что оно не теряет выражения сосредоточенной мысли даже в самых безрассудных, чувственных ситуациях. Вскоре Фредди почувствовал легкие прикосновения горячих губ басиста между лопаток, сквозь шелковую ткань женской блузы, которую он надел после концерта. Снова щеки залились краской. Меркьюри очень удивлялся себе в этот вечер: шумная тусовка не удалась, а теперь еще его бросает в краску он неловких поцелуев какого-то мальчишки. Но он ничего не мог с собой поделать. Когда Дикки спустился ниже по его спине оставляя горячий след невесомых поцелуев, Фредди не знал как сдержать резко нахлынувшего на него возбуждения. Он прогнулся в пояснице неосознанно извиваясь от истомы. «Блять, у меня что, на него встал?»  — за те секунды, что Дикки приподнимал его блузу, оголяя смуглую кожу и целуя ее, Фредди успел мысленно обматерить и Джона, и свое тело, так послушно отзывавшиеся на ласки, и надравшихся Брайана с Роджером, которые испортили ему вечеринку и заставили провести остаток дня с басистом. Но почему-то он прогнулся еще сильнее, когда сильная ладонь Дикки легла ему на поясницу. Возбужденный член Фредди сквозь ткань джинс терся о простыни, заставляя изнывать от ожидания и проклинать все, на чем свет стоит. Джон мягко прижал Фредди к себе, утыкаясь носом ему в ухо и одновременно расстегивая его ремень. Он горячо выдохнул и, крепко проводя ладонями по всей спине Меркьюри, прикусил мочку его уха.  — Блять, с каких пор ты у нас такой страстный?  — Фредди попытался прорваться через захватывающий его туман новых ощущений и удовольствий.  — Только для вас, моя Шахерезада,  — Джон усмехнулся и легким движением спустил с Фредди штаны вместе с бельем так, что тот даже ахнуть не успел.  — Слушай, а ты ведь действительно как Шахерезада. Весь такой черноволосый с черными глазами, да еще и двигаешься как танцовщица. Ты ведь перс, да?  — говорил Дикки, руками поглаживая упругую задницу Фредди.  — Точнее парс, дорогуша. Чувствуй разницу,  — Фредди еще слабо отбивался; он решил, что если его тело больше не хочет ему подчиняться, то язык по крайней мере ему принадлежит. «Черт, хотя нет, уже не принадлежит», — со стыдом понял Меркьюри, вспоминая вкус и текстуру грубоватых пальцев Джона у себя во рту.  — Ага, извиняюсь,  — Джон уже не обращал внимания на этот случайный разговор, он уже припал губами к ягодице Фредди, присасываясь к ней и чуть прикусывая гладкую кожу. — Но ты все равно Шахерезада,  — невнятно пробормотал Дикки, оставляя засос на заднице Меркьюри.  — Иди на хуй, умник,  — буркнул Фредди, пытаясь увернуться от горячих и ищущих губ Джона, но тот, схватив его за бедра, уверенно-грубо притянул обратно вплотную к себе.  — На хуй здесь пойдешь только ты, Шахерезада,  — Джон перевернул вокалиста на спину, заставляя того показать румянец на щеках и испуганно-взволнованный взгляд поблескивающих глаз. Дикки поцеловал его. Пылко, страстно, почти укусил, но даже те укусы, оставленные им на пухлых губах Фредди, показались вокалисту невероятно нежными. Он не потерял своей уверенности, даже когда больно столкнулся зубами с торчащими зубами Меркьюри. Джон упорно углубил поцелуй, проникая языком между этими большими резцами. Дикки почувствовал, как тело Фредди постепенно становилось все горячее и горячее, будто у него был жар, а сплетаясь с ним языками, Джон будто бы отпивал горячего вязкого напитка со сладким вкусом, который потом долго остается губах липким следом. Фредди никогда не думал, что может серьезно бояться кончить сию же минуту от легчайшего прикосновения к головке его члена. Но когда мозолистые руки Джона крепко прошлись снизу вверх по его стволу, Меркьюри едва сдерживался, чтобы тут же не потерять себя в болезненно-приятном оргазме. Джон не стал отсасывать ему, не в его это было манере, но Фредди был искренне благодарен ему за то, что тот воздержался, иначе бы он кончил ему прямо в рот, как какой-то неопытный школьник.  — Ну что,  — Дикки сделал многозначительную паузу, пока расстегивал и стаскивал с себя одежду, наконец освобождая стоящий колом член,  — расскажешь мне какая такая восточная любовь? «Ну пиздец, я попал»  — внезапно осознал Фредди. Он сглотнул ком в горле и дрожащим голосом ответил:  — А-ага, д-давай начинай уже, черт! Дикки не заставил себя ждать. Он молча плюнул на руку и ввел сразу два пальца внутрь. Фредди ахнул от неожиданности, а затем зашипел от боли, впиваясь ногтями в спину басиста, царапая почти до крови. Слюны определенно не хватало.  — Прости пожалуйста. Тебе очень больно? У тебя нет никакой смазки?  — слегка взволнованно спросил Дикки, вытаскивая пальцы. «Опять эта забота, как можно быть таким грубым и таким заботливым в одно и то же время?» — Фредди внутренне негодовал, ему было плевать на боль, лишь бы больше не слышать этих ноток заботливости в голосе. Его жутко бесило и всегда выводило из себя, если кто-то пытался обращаться с ним осторожно, будто бы он был сделан из дорогого фарфора.  — Нет, ничего, неважно… Продолжай! Джон продолжил разрабатывать узкое колечко мышц теперь уже одним пальцем. «Нет, блять, он все равно не может не заботиться» — раздраженно подумал Фредди. Но когда Меркьюри вновь почувствовал боль и жжение, выбивающие слезы из глаз, он поблагодарил Джона (безусловно только мысленно) за эту его маленькую заботу, которая на самом деле была приятна ему и вовсе не вызывала отвращения. Как он не пытался заставить себя с презрением отнестись к этой неуместной нежности, он чувствовал только умиление, переходящее в упоение. В конечном итоге было почти не больно, когда Джон вынул пальцы и медленно ввел головку члена в растянутую дырку. Боль осталась, но смешалась с наслаждением, и из уст Фредди вырвался первый за сегодняшнюю ночь стон. Он обнял Дикки за шею, утыкаясь носом в его длинные волосы и шепча на ухо что-то невнятное, какой-то влюбленный бред. Их тела двигались в такт друг другу, будто отбивая ритм какой-то незамысловатой, но прелестной своей незамысловатостью музыкальной композиции. Джон целовал шею вокалиста, щеки, все, что попадалось навстречу его разгоряченным губам, успокаивая Меркьюри, когда тот вздрагивал от боли и начинал тихонько хныкать после чересчур сильного толчка. На секунду Джон остановился, чтобы перевести дух и отцепить от своей шеи обнимавшие его руки Фредди и, сплетая с ним пальцы, крепко прижать к постели, ускоряя ритм. Он опять поцеловал его, глубоко, влажно, и Фредди, полностью расплавившийся под ним и превратившейся в воск в руках Джона, простонал ему в губы. Голос его был высоким и, как всегда певучим, так что эти стоны без всякого преувеличения были музыкой для ушей Дикки. Полуприкрытые черные глаза вокалиста светились желанием, влага скопилась на ресницах, и сейчас он был действительно похож на Шахерезаду во время брачной ночи. Волосы его, прежде напоминавшие собой нечто цельное и непрерывное, рассыпались по подушке. Джон даже сдавленно засмеялся, когда подумал, как сильно ему потом влетит за эту испорченную укладку. Последнее движение бедер, последний шумный вздох, и Дикки кончает и устало, почти лениво заваливается между ног любовника. Хоть здесь Меркьюри остается победителем. Дикки откидывает прядь волос с покрасневшего, покрытого испариной лица и склоняется над членом Фредди. Неумело, но уверенно он проводит языком по головке, чуть обхватывая губами, затем берет глубже, помогая себе рукой, стараясь довести до оргазма. Он вовсе не стыдиться того, что кончил первым, будто специально с гордостью показывая Фредди, что он настолько прекрасен, что просто невозможно сдержать себя. Делая движения вверх-вниз вдоль члена вокалиста, Дикки невольно улыбается, насколько это возможно, мысли, внезапно пришедшей ему в голову. «А ведь и правда, когда я впервые жал ему руку, думал ли я, что дойдет до такого?»  — спрашивал себя Джон,  — «да кого я обманываю, я при первом же знакомстве захотел уложить его в постель, не говоря уже о последующем». Меркьюри кончил Джону в рот. После тяжелых секунд оргазма, показавшихся Фредди вечностью, он почувствовал себя совершенно разбитым и смятым, собственно, так оно и было. Джон уютно устроился рядом с ним и успел уже забраться под одеяло, пока у Фредди в голове происходила обработка информации и осознание случившегося. Дикки с наслаждением прижался к его плечу, исподлобья заглядывая в его черные глаза, прижимаясь губами к щеке.  — Ты меня любишь?  — серьезно, с нотками отчаяния в голосе спросил Фредди, будто заранее готовился получить отрицательный ответ. Складывалось впечатление, что задавал этот вопрос уже не раз, различным людям и всегда слышал, что-то вроде: «Надеюсь ты не думаешь, что этот раз действительно что-то значит». Поэтому он и спрашивал с некоторой опаской, но в душе Фредди твердо думал услышать нечто иное чем «я люблю тебя». Слишком много между ними решилось само собой без слов. Фредди вспоминал те задумчивые, ищущие чего-то взгляды, которые Джон искоса бросал на него все это время, иногда не успевая вовремя оторваться от затягивающих угольков глаз Меркьюри и смущенно смотря в пол. Короткие, случайные касания, которые всегда как ножом разрезали привычное течение жизни. Роджера он мог постоянно дергать и толкать, нарочно, в шутку схватить за задницу Брайана, не испытав при этом ни малейшего смущения, но случайно задев плечом этого нового в повседневности группы человека, Фредди готов был провалиться сквозь землю. Он с замиранием сердца ждал ответа Джона, который, прежде чем ответить, с минуту молчал. Долгая, тягостная минута наконец закончилась и сквозь тишину раздался глубокий голос Дикки:  — Да, черт возьми, я тебя люблю.