Эпоха интернационального джаза

Когда Кеноби думает, что рассказать оставленному дома Энакину о Царьграде, первыми вспоминаются солнце и Лада. Энакин наверняка сразу забудет об обиде, о том, что Ольга не взяла его с собой, вытрет зареванное лицо и потребует: как так-то? Наша Лада, у греков? Но ему, конечно, придется сначала выслушать про полные солнца улицы, и только потом про сотканные из лучей волосы с вплетенным перламутром жемчуга. Разумеется, Энакин узнает не все. Останется тайной нежный взгляд, ласковость бледных рук и по-человечески огромное сердце. У богов таких не бывает. Но Кеноби все равно чувствует необъяснимое счастье, обращаясь к богине на языке северных степей: — Лада, Лада, — солнечное тепло разливается на языке. — Ладушка. Девушка замирает в его объятьях, непонимающе хмурится. А затем меняется в лице и с горящими глазами (в каждом — по маленькому солнцу) начинает лопотать что-то на своем причудливом языке. Кеноби внимательно слушает, безотчетно поглаживая бока через ткань платья. Отчаявшись, девушка указывает на себя и повторяет сказанное. Лицо Кеноби светлеет. — Сатин. В награду она дарует поцелуй и смеется над озадаченным юношей. Кеноби расслабляется. Нечто ему подсказывает, что на это Энакин должен важно кивнуть и подтвердить: это же богини. Им можно все. В том числе называть себя с полдюжиной имен, коли охота. Энакин замечает солнечный зайчик на небритой щеке и думает, что целовать приплывших с севера юношей им, видимо, не возбраняется тоже.