Quaestio frater

      Старый пьянчужка Франсуа восседал на козлах, при том даже и не заметив, как быстро небо затянули свинцовые тучи. Лишь когда мелкие капли дождя упали на его распухший от вина нос, старик надел прохудившуюся соломенную шляпу, которая, если судить по её убогому внешнему виду, являлась не иначе как семейной реликвией и досталась старику еще от его деда, а то и прадеда. Тем временем изморось медленно переросла в ливень. Редкие деревья, возвышающиеся по обеим сторонам дороги, гнулись от малейшего дуновения ветра, иногда жалобно постанывая. Порывы ветра трепали гриву хилой лошаденки, но Франсуа уверенно следовал намеченной цели и подгонял её то хворостиной, то грубым словом. До леса оставалось не больше мили; стоит лишь добраться до первого попавшегося деревца, а там уже не составит труда привязать к нему судью и оставить на расправу диким зверям. Вдруг старик спохватился, пошарил рукой возле себя и с облегчением вздохнул – веревка была подле него, к счастью, он не забыл её. Дело оставалось за малым. Судья хоть и высок, да и в плечах шире, чем того бы хотелось Франсуа, но на толстяка он все-таки не тянет, так что долго с ним возиться не придется. «Высох от своей злости, скотина. Да-а, мясом волки не обожрутся, разве что кости обглодают», - думалось старику Бертлену.       Франсуа оглянулся через плечо – проверить, не очнулась ли его поклажа. Нет, как был соломой накрыт, так и лежит себе не шевелясь под сухими стеблями. Пьяница так и улыбнулся сам себе, обнажив кривые пожелтевшие зубы (вернее, то, что от них осталось) – до того был доволен собою да ловкостью, с какой он с задачей управляется. Не ровен час, как всё разбойничье отребье будет перед ним снимать свои шляпы. А кто не снимет, так тут же получит затрещину от товарища. На его удивленно-сердитые возгласы ответят, что это ведь сам Франсуа Бертлен, тот, что однажды судью Фролло взял и прихлопнул, ей-богу прихлопнул, как назойливую муху, мельтешащую перед лицом честного господина. И вот с тех-то самых пор весь парижский сброд сам себе судья – что хочет, то и делает. Для всех судья Фролло был как удавка на шее. Стоило лишь сделать шаг-другой в сторону, как она смертным узлом затягивалась на шее и ломала с холодящим кровь хрустом шейные позвонки. И наконец-то народ сбросил с себя этот силок и вздохнул полной грудью. А кто стал тем героем-освободителем, не побоявшимся один на один пойти против судьи? Франсуа Бертлен, кто же еще мог им быть!       До того увлекся старик тщеславными мыслями, что и не заметил, как его кляча свернула с дороги и пошла совсем другой тропою. И ладно бы, пусть её, все равно все пути приведут к лесу, да вот только сильный дождь размыл и без того не особо надежную тропинку, превратив её в месиво из грязи и слякоти. Оно мерзко хлюпало под копытами лошади, с каждым шагом норовясь засосать её ноги в свои пучины. Но когда Франсуа в кои-то веки понял, что повозка едет не той тропой, было уже поздно: колеса завязли в грязи, и как не тянула кобыла воз, все одно он стоял на месте, лишь иногда судорожно подаваясь вперед как бы в надежде освободиться из крепких лап схватившего его чудища, но в конечном итоге он все равно возвращался в изначальное свое положение, которое, к слову, было далеко не завидным. Капли дождя, перемешавшиеся с потом, градом текли по лошадиной шее, глаза её налились кровью. Старый пьяница от злости стегал незадачливое животное кнутом по спине и крупу, понукал его, но то так и не сдвинуло телегу. Последний раз рванула она вперед, да так и осела наземь – колени сами собой подогнулись, и всем своим весом лошадь грузно упала в лужу грязи.       Бертлен плюнул на клячу и порешил, что придется ему тащить судью на своем горбу. Может, кобыла еще успеет оклематься к его возвращению. Франсуа вовсе не прельщала мысль, что весь обратный путь придется пройти на своих двоих. С трудом спустившись с козел, едва не запнувшись и не повалившись в грязь, он подошел к телеге и, отбросив пучки соломы чуть поодаль, потряс Фролло за плечо. Голова его безвольно вторила плечам, который содрогались от резкой тряски. Клод не издал ни звука, лишь грудь его то поднималась, то с тихим сопением опускалась. Франсуа выругался про себя, да что поделаешь, не бросишь же его тут на всеобщее обозрение. Да и до Парижа отсюда не так далеко, так что если судья соизволит очнуться и вернуться обратно, то у Бертлена и всей его компашки будут большие неприятности. Очень большие, даже слишком.       Плюнув себе под ноги, Франсуа взял Фролло за ворот рубахи и стащил его на землю. «Что-то ты, братец, тяжеловат будешь…» Пронеся судью на себе меньше сотни шагов, вновь он сбросил его на землю, словно то был мешок с зерном. Обмякшее тело было тяжелее, чем думалось старику изначально. «Сух, как тростник, а взяться за тебя все равно не могу, прямо ноги подгибаются… А если за ноги тебя подвязать да и волочить прямо так?» - в голову завсегдатая парижских кабаков пришла идея. Франсуа достал веревку из-за пазухи, которую он, покидая воз, успел прихватить с собой и, как оказалось, сделал это не зря. Он перевязал ею ноги судьи, крепко затянул тугой узел и потащил свою ношу в сторону леса. Пока Бертлен тянул за собой Клода, которого трудно было разглядеть через грязь, в которой он успел вываляться, он вспомнил старую сказку о коне и осле, которого хозяин нагружал двойною ношей, пока верное животное не издохло от непосильной нагрузки. Таким ослом сейчас чувствовал себя и Франсуа, силы которого были на исходе. Казалось, что и он сейчас свалиться с ног, пока его лошадь отлеживается где-то позади. Но, зайдя слишком далеко, найти обратный путь уже не представлялось возможным. Через какое-то время пьяница остановился. Спина нещадно заныла. Он обернулся и, увидев, что повозка осталась далеко позади, превратившись в маленькую точку где-то на горизонте, с облегчением смахнул струившийся со лба пот. Значит, идти оставалось еще недолго. Отдохнув немного на небольшом камне, старик решил продолжить свой путь и быстрее покончить с этим гнусным делом. Его снедало предчувствие, что ничем хорошим эта проделка для него не закончится. Каждый шорох, каждый звук, издаваемый лесным зверем, заставлял сердце Франсуа биться в два раза чаще. Ноги его становились как будто ватными, а разум минутно помутнялся. Он уже было хотел бросить Клода в ближайших кустах или канаве. Если дождь не прекратиться, то в ней судья наверняка захлебнется потоками грязи и дело с концом. Но а если не захлебнется? Что тогда? Виселица. Тут уж сомнений не возникало. Фролло не был снисходительным человеком, мягкостью он тоже не отличался. Рука Бертлена потянулась к шее, будто бы это могло его спасти в случае опасности. С каждым шагом отчаяние и ужас все сильнее и сильнее вгрызались в душу старика. Причиной тому являлись усталость, тяжелая поклажа и трусость перед ночным лесом и его обитателями, рыскавшими в этой округе. На ум сразу же пришли все страшные рассказы знакомых и приятелей о нападениях волков на ничего не подозревающих прохожих, рассказанные перед камином во всевозможных кабаках, в которых Франсуа едва ли не проживал.       Наконец, показался небольшой лесок. «То, что нужно!» - подумал Бертлен и, насколько это было возможно, ускорил шаг.       Лес в сгущавшейся над ним тьме был безобразен. Мгла, словно саван, окутала темные вершины многовековых деревьев. Выпирающие из земли узловатые корни, как руки покойника, тянулись и старались схватить незваного гостя и утащить прямиком в преисподнюю. В высокой траве тут и там прятались гады, готовые впиться клыками в плоть всякого, кто посягнет на их владения. Где-то вдалеке ухал филин, будто смеясь над несчастным глупцом, оказавшимся в этом месте в такой поздний час. Быстро темнеющий лес наполнился шорохами и звуками. Франсуа не заметил, как в лесной чаще сверкнули и тут же исчезли желтые волчьи глаза. Вдруг совсем рядом раздался треск. Кто-то неосторожно оступился и угодил прямо на сухую ветку.       Франсуа остановился. Сердце его пропустило удар, а руки повисли безвольными плетьми. Клод остался лежать в стороне, возле кустов, которые сегодня стали для него хорошим подспорьем. Услышал позади утробное рычание, Бертлен понял, что теперь нет смысла оборачиваться. Он затрясся, не представляя, что делать дальше. Вдруг рычание дополнил вой, раздававшийся откуда-то из-за деревьев. Всюду, как огни свеч, загорелись желтые волчьи глаза.       Франсуа бросился бежать. Он понимал, что до телеги он не успеет добраться живым, потому он стал неистово кричать и звать лошадь, будто бы надеясь, что по мановению волшебной палочки его скакун окажется где-то неподалеку. Знал бы он только, что от лошади, застрявшей в луже грязи, остались только лишь кости с ошметками мяса на них. В скором времени старого Франсуа Бертлена ждала та же участь.       Последнее, что оглушило лес той ночью, был долгий и истошный крик человека, прожегшего жизнь на дружеских попойках и разгулах. В ту ночь не Клоду Фролло, а именно бедняге Франсуа предстояло стать волчьей поживой. Еще долго предсмертные хрипы, уже не такие громкие, но все-такие же ужасающие сотрясали покой лесных жителей. Птицы, уже было устроившиеся на ночлег, перепуганными стаями взлетали с ветвей деревьев, будто бы стремясь уберечь себя от предсмертных стенаний.       К концу ночи все закончилось. Волчья стая, сытая и довольная, покинула пир и устремилась поскорее скрыться в своих неприглядных логовах. Забрезжил рассвет. Жизнь медленно приходила в привычный ритм. Дождь, шедший всю ночь, омыл землю от крови. От вчерашнего поля брани почти не осталось следов.       Тем временем Клод начал приходить в себя. Судья был очень слаб, голова нещадно болела; на мгновение он открыл глаза, чтобы после вновь их закрыть и пребывать в забытьи.       В то утро в лесу Фролло был не единственным человеком – в него решило нагрянуть семейство Пажо, состоящее из мужа по имени Жак и его жены Мари-Анж. То были нищие, рыскавшие по лесу, словно дикие звери, в поисках того, чем можно было бы поживиться и не помереть с голоду. В ход шли ягоды, грибы, в особо тяжелые времена они не брезговали тушками мелких животных. Жили они неподалеку от леса и часто наведывались в него, вылезая из своей землянки, как кроты. Лачуга их была больше похожа на берлогу – пол устилали охапки сухой травы и водорослей, стены вымазаны глиной. Впрочем, чету Пажо все устраивало. Их отцы были бедняки, деды – еще беднее. Но чем они были богаты, так это свободой. Пока крестьяне как ломовые лошади пахали землю, взращивали картофель и скот, Жак и Мари-Анж разгуливали по окрестностям, словно вольный ветер. Нередко под покровом ночи они пробирались во владения местных жителей и ненавязчиво уносили с собой плоды чьих-то многодневных трудов. Люди знали о их проделках, но почти никогда не упрекали их – все прекрасно осознавали, что те делают это не от хорошей жизни, и что, может, у крестьян мало прелестей в жизни – картошка да бараньи потроха, но а у этих малых не было даже и этого. И именно этой парочке сегодня предстояло обнаружить под кустом не россыпь земляники, а знатного человека. Они поняли это, даже не смотря на то, что тот был с ног до головы покрыт комьями грязи. Мари-Анж сразу же схватила руку и стала с интересом её рассматривать. - Гляди-ка, Жак. Эка важная птица! В первый раз вижу этакую белоручку. Точно тебе говорю, что это аристократская рожа, - во время осмотра она с быстротой и ловкостью дикой кошки сняла с длинных тонких пальцев судьи все украшавшие их кольца. - Без тебя вижу. Да вот только что эта птица делает в лесу, да еще и под кустом? – Жак растерянно почесал затылок. - Брось свои рассуждения, болван! Посмотри, какая ткань! Какие роскошные одежды! Чего ты вылупился, что твой баран на новые ворота?! Снимай скорее с него всё: Сапоги, плащ, да и пояс с бляшкой не забудь захватить! Ах, какая удача выпала на мою…нашу голову! Это Бог послал мне свое благословение за то, что я вот уже десять лет терплю твою тупую голову. Ну же, поторопись! Нам нужно прихватить с собой всё, пока он не очнулся. Жак метался из стороны в сторону: он хватался то за кожаные сапоги, то за рубаху из дорогой ткани. На минуту он будто бы превращался в соляной столб – хотелось просто подержать в руках всё это дорогое одеяние, ощутить своей бедняцкой кожей всю силу и власть человека, которому принадлежали эти побрякушки. - Ну что ты встал, глупец? Чего смотришь? Беги быстро за соломой да прикрой этого голубчика. Да поторапливайся же! – Мари-Анж была до того взвинчена, что даже на мужа роптала с улыбкой на устах. Жак Пажо стрелою бросился к их с жениной хибаре. Набрав полные руки соломы, он воротился назад. Он протянул жене свою ношу, но в ответ получил оплеуху. - Не женское это дело, обворованных вельмож соломой забрасывать! Будь добр сам поработать, дело даже для твоего умишки не хитрое. Жак, за много лет затравленный своей женой, угрюмо насупил брови и примостился возле судьи. - Слушай, Мари, мне его лицо будто бы знакомо… - Ну да, на одном из светских приемов, наверное, с ним встречался. Ну не глупец ли, ну не идиот! Как тебе, черни из какой-то глухой деревушки, можно знаться с господином при таких вещичках? – ехидно поддевала мужа госпожа Пажо, но Жак присек её издевки. - Прикуси свой язык. Говорю тебе, что видел его. Дай-ка его плащ или рубаху… - Еще чего! Заляпаешь их своими грязными ручищами, - Мари отступила от мужа на несколько шагов, прижимая к груди одежду Клода, будто то был сверток с младенцем. - Делай, что велят! У таких «птиц» нередко их имя вышито на изнанке одежды, - Жак потянул было руку к жене, но та всё еще недоверчиво глядела на него. - Это откуда такие познания, дорогой мой Жак? Разве что и ты в далеком прошлом был каким-нибудь графом или маркизом. - Был, не был – не твоего ума дело! Дай сюда ты эту несчастную тряпку, - Жак вышел из себя и вырвал из рук жены льняную рубаху судьи. Глаза его судорожно бегали от одного куска ткани к другому, пока не нашли то, что искали. Жак тут же изменился в лице, побледнев и вскинув брови ни то от удивления, ни то от ужаса. - Что там такое, Жак? Покажи мне, - женщина поспешила заглянуть за плечо мужа, но тот с силой сунул ей рубашку, будто то было раскаленное добела железо, случайно оказавшееся в его руках. Мари-Анж опешила. - Это парижский судья, черт возьми! Надо убираться отсюда, пока он не очнулся. - Парижский судья? А это случаем не… - Он самый, - Жак замотал головой, тупо уставившись на лежащее неподалеку тело Клода Фролло. Мари-Анж в ужасе вскрикнула и выронила из рук ценную поклажу. Затем с тем же ужасом она стала собирать её с земли, попутно загребая руками камни и пучки травы. Когда все было на месте, они поспешили удалиться куда подальше от этого злополучного, хотя и благодатного, места.       Спустя несколько дней местные крестьяне долги терли свои глаза, не веря им: Жак и Мари-Анж разгуливали по грязным деревенским улочкам в парче и шелке. На главе семейства блестел золоченный пояс, жена его нанизала на свои короткие пальцы кольца с дорогими каменьями. Никто не мог объяснить себе, откуда это семейка Пажо обзавелась такой роскошью, продолжая проживать едва ли не в пещере. На все злые толки Мари и Жак только склабились и ехидно улыбались. Мадам Пажо даже выдумала историю, чтобы еще больше досадить своим завистникам: - У моего милого Жака, оказалось, все это время в Марселе жил очень знатный родственник, дядюшка по материнской линии. То ли граф, то ли барон. Ну, в общем, кто-то из этих… К несчастью нашему, дядя Пажо скоропостижно скончался, однако, не позабыв о своих менее удачливых родственниках! – рассказывая свои басни всему и вся, Мари улыбалась и иной раз даже хохотала, до того забавной её казалась её выдумка. Иногда Жак осекал её, боясь, как бы люди не узнали, кого они обокрали. Иначе болтаться им с их побрякушками на Гревской площади. Крупное лицо Мари тут же теряло лучезарную улыбку, на нее находила мрачность и задумчивость. Они наконец-то заимели роскошь, но и та в конечном итоге могла сыграть против них. Как несправедлива жизнь!       Вернемся же к оставленному в полном одиночестве, да еще и почти в нагом виде, парижскому судье Клоду Фролло. После того, как Пажо, прибрав к рукам все более-менее ценные вещи Фролло, удрало восвояси, Клод начал приходить в себя. Открыв глаза, он на минуту впал в ступор. Он надеялся увидеть немного иное окружение, нежели лесная чаща. Клод немного приподнялся и огляделся кругом. Да, это был лес, все верно. Кроме разве что одной важной детали – какого черта он вообще здесь делает? Последнее, что он помнил – это то, что завернул на переулок… Зачем? Он не помнил. Должно быть, что-то привлекло его внимание, а потом произошло то, что произошло. Но на этом его открытия не закончились. Почувствовав, как его кожи коснулось дуновение ветерка, Фролло поежился. И стоило ему опустить глаза немного ниже, как громовой раскат в виде его собственного голоса окатил всю лесную округу. Птицы в страхе вспорхнули ввысь, прекратив петь свои чудесные песни, а мелкие животные поспешили скрыться в норах от неведомого зверя, ибо миролюбивое создание не могло бы издать столь пугающего звука. И в самом деле, Клод в ту минуту был далеко не самым миролюбивым созданием. Остаться совершенно одним в незнакомом месте, да еще и полуголым… Ну уж знаете, это слишком! Он, не смотря на бессилие, подлетел, словно ужаленный змеей, и стал яростно переводить взгляд из стороны в сторону. Оставаться в лесу было небезопасно, поскольку вечером его наводняли дикие животные, только и стремящиеся улучить момент и вгрызться в вашу глотку. Но и к людям выходить в таком виде было просто непростительно. Он, судья Клод Фролло, вершитель судеб и страх всех грешников и в таком виде?! Он тяжело вздохнул и решил для начала найти речку, чтобы смыть с себя уже засохшую грязь. Пройдя меньше четверти мили, Клод наконец наткнулся на небольшой источник. Он погрузился в воду и очистил себя от налипших комьев земли. Был уже полдень, когда судья, немного обсохнув под теплыми солнечными лучами и высушив выстиранные остатки своей одежды, надел их и решил держать путь в сторону людских селений. Он надеялся увидеть дым от костра или топящейся печи, чтобы хоть как-то сориентироваться на местности, но, выждав какое-то время и так и не получив никакого знака, было решено двигаться дальше. В долгих поисках всегда есть результат – на это и уповал Клод. И хоть на лице его читались решительность и нервозность, в душе он был испуган и растерян. Где он? Куда ему идти? В его голове возникала сотня вопросов, но ни на один из них не был дан вразумительный ответ.       Вдруг неподалеку он услышал голос. Фролло остановился и прислушался. Он стал ждать.