Клан

Алый чувствовал себя усталым и совершенно больным. Больше всего хотелось уронить голову и провалиться в сон, но до конца дежурства было еще четыре часа, а визит к медикам был одним из простейших способов создать себе неприятности. На экране отображались картинки с четырех камер, установленных в боксах с Дурной кровью: один пустой и три - с обитателями. Обитатели, почему-то, Дурной кровью и другими, менее цензурными проклятиями определяли Алого и остальных охранников. Самый младший, черно-болотного окраса парень по имени Рывок, вроде бы из клана Ровного, мерил шагами свой вольер. Первые дни он бросался на решетку и кричал; потом немного успокоился. Алый не знал, что он такого сделал, что даже вместо искупающей любые грехи смерти отправился в лаборатории, но все равно сочувствовал Кровавому. Жить бы еще и жить, набирать кольца в гриву и самок в гарем... Второй, мелкий и мрачный Блик с поврежденным глазом, сидел в углу, нахохлившись, как больная птица. Он демонстративно отказывался от еды и питья и давно уже питался исключительно насильно, внутривенно, во время экспериментов. Третий, Стон из клана Взрыва, бывший Мастер охоты, казался самым адекватным и умел совершенно правдоподобно врать. Рассказывал, что его, раненого в окончании Охоты на Полосатке, атаковали неизвестные существа и притащили сюда. Говорил с полной уверенностью в словах, не сомневаясь ни на символ, но Страшим было явно виднее, поэтому Стон сидел взаперти, принудительно сдавал кровь и другие образцы и не имел ни малейшего шанса снова оказаться на Охоте. Сам Алый служил на "Рифе" в охране научников уже три года. Служил не то чтобы ревностно, потому что порядки станции не слишком ему нравились, но и уйти не решался. Что было до "Рифа", самец помнил очень плохо, отрывками, потому что сюда попал с тяжелейшей черепно-мозговой травмой. Медики залатали, но выяснилось, что клановый корабль ушел, попросту списав бойца из экипажа, как погибшего. Деваться было некуда, и с некоторым трудом таскающий лапы Алый поступил в охрану, благо драться здесь требовалось редко, можно было подлатать шкуру и вспомнить. Подлатать шкуру получилось, вспомнить - не очень. Кроме того, на второй год у Алого появился... ну, скажем, секрет, о котором сообщать ни руководству, ни соратникам не было ни малейшей возможности. Вообще никому сообщать возможности не было. Четыре часа тянулись, как смола с обломленной ветки или слюни - долго, неторопливо. Когда Алый, наконец, получил разрешение покинуть пост, ноги его от долгого сидения на месте отекли, а ступни вовсе раздулись, как подушки, и идти было неудобно. Он привык не обращать внимания на такие мелочи, хотя понимал, что рано или поздно они могут стоить воину жизни. Сменил его Громкий, махнул рукой в жесте, отгоняющем зло, и красношкурый самец побрел в сторону личных отсеков, осторожно ступая нечувствительными конечностями. Вот бы посмеялся Крошка, если бы увидел... Впрочем, Крошка над его слабостями смеялся нечасто, отлично зная, кто в доме хозяин. А отгонять зло на "Рифе" было не то чтобы некуда, но... все-таки некуда. На ходьбе заболела спина, а потом еще и колено. Алый открыл дверь в свою каюту, вошел, закрыл и заблокировал вход за собой и, с трудом дохромав до постели, уселся, а потом улегся. Внизу зашуршало, скрипнуло, и из-под сетчатого гамака высунулась растрепанная грива. - Плохо? - Средне. Крошка вздохнул и вылез из своего укрытия весь, насколько про него можно было сказать это слово. Подтянулся, цепляясь за стойку изуродованной кистью, посмотрел на Алого сверху вниз, поблескивая глазами. - Так ты дотянешь до того, что сдохнешь в постели. Отвечать не хотелось. Оба прекрасно знали, что даже на Последнюю Охоту с "Рифа" уйти невозможно - все или почти все, кто уходил, никогда не возвращался, а насколько Алый знал то, что ему было неположено знать, не возвращался вообще никто, даже те, кого формально отпустили - на Сезон или еще куда-то. Командир Соль слишком любил секретность, окружающую работу его станции. - К медикам не пойдешь? - На опыты добровольцем? - Соври что-нибудь. Алый покачал головой, и задрал ноги на стену, чтобы излишек побыстрее "стек". Крошка устроился на краю гамака, покачиваясь при удержании равновесия. Воин, уже три года никак не доблестный, посмотрел на свой "секрет", щерящий очень ровные зубы, и подумал, что если в самом деле загнется, тому придется тяжело. Также тяжело, как было до Алого... У Крошки не было обеих ступней и одной кисти. От второй осталось три пальца, не способных разогнуться полностью и что-нибудь держать, даже нож. Возможно, именно поэтому он не смог покончить с собой в первые годы. Роста в Крошке было примерно как в небольшом умане, а вот упрямства, молчаливого но на удивление незлого - на пару колоний оптом. Может, именно поэтому он выжил там, где остальные полегли. В день, когда их послали зачистить расплодившуюся на нижних палубах живность Алому на нашлось напарника - Серый умер. Непонятно отчего, как-то очень быстро: утром, пошатываясь, прибрел на пост, а уже через два часа его тело медики, словно стригуны, тащили в лабораторию на исследования. Настроение у Алого было отвратным, лезть вниз даже хотелось: вдруг удастся найти себе тварь пожирнее, которая оторвет голову в честном поединке - лезвия на когти? Но тварей было мало, были они медлительными и дохлыми, так что шла зачистка ни шатко, ни валко, пока не мелькнул впереди сгорбленный странный силуэт. Алый рыкнул и погнался за ним по путепроводу, стараясь не снести никакие важные провода. В конце прохода тварь попыталась нырнуть в вентиляцию и застряла - сгорбленная спина не могла нужным образом распрямиться. И тогда Крошка протянул вперед трехпалую руку и очень убедительно сказал: - Не убивай. Он не просил, и это Алого заинтересовало. Не скулил, не умолял. Он словно пояснял совершенно логичную вещь. - Почему? - Потому что мне умереть нельзя. Пока нельзя. Это звучало полным бредом, но опять-таки, судя по тону, бредом убедительным, поэтому Алый хмыкнул и даже убрал запястные лезвия. - Вот, хорошо, - сказал Крошка. - Спасибо тебе. Ты Алый, так? - Откуда знаешь? - Слышал. - А ты? - У меня нет имени. - Совсем? - Когда-то было. Но... раньше. До всего этого. - Чего? Крошка блеснул глазами, поморщился. Голова у него, очень мелкого, удивительно красиво и правильно вылеплена, да и все остальное до увечий было вполне неплохим, только рост подвел. - До травмы. До "Рифа". Он был очень тощим, но на удивление не грязным. Не носил обязательных лохмотьев итти, только набедренную повязку и ремень с пряжкой, которую можно застегнуть одной искалеченной рукой. - Живи, - сказал тогда Алый, и ушел. Через два дня под кроватью, за решеткой вентиляции что-то недолго пошуршало, а потом негромкий голос позвал: - Алый? - Чего тебе, безымянный? - беспечно ответил самец. Если его обнаружат за такой беседой, жить останется совсем недолго, но камер в личных отсеках не было. - А у тебя еды нет? Алый настолько удивился такой наглости, что даже рассердиться забыл. - Есть. Концентрата немного. - Меняться станешь? Становилось все интереснее и интереснее... - На что меняться? - На один предмет. Думаю, тебе понравится. Предмет оказался маской Серого. С довольно странной записью, которую Алый просмотрел и некоторое время растерянно моргал и потряхивал головой. Потом спросил, откуда взялась эта маска, тем более у итти. - Вниз много чего падает, - спокойно пояснил калека. - Не все забывают забрать. После маски было еще несколько предметов, и однажды Алый просто срезал решетку вентиляции под кроватью, поставив ее на место чисто для декора. Крошка тихо фыркнул и стал приходить каждый вечер, а Алый старался почаще притаскивать ему что-нибудь из остатков ужина. Когда случился приступ какой-то мерзости, и Алого в промежутке между дежурствами (слава Богам) трясло от дикого озноба, итти выполз из своей норы и сидел с самцом, словно был его лучшим другом. Притаскивал флягу, одеяло, и вообще возился. Разговоры стали чаще и дольше. Единственное, чего никогда не рассказывал Крошка - это как расстался с кусками себя. Оказывается, он успел послужить в двух Кланах и на другой станции, и порядки там сильно отличались от "Рифа". Настолько отличались, что итти прямо обвинял Соль и его окружение в бесчестии. Алый, у которого общеизвестные пункты Кодекса тоже плохо корреллировали с происходящим вокруг, слушал и понимал, что реально сделать ничего не получится. Кроме того, "Риф" все-таки занимался важными исследованиями, пусть и на Дурной крови. Иногда самец задумывался, не стоит ли прямо бросить Вызов в вечно хмурую морду Соли. Не сейчас, а когда станет понятно, что Черный Воин встал за плечом, потому что в том, что командир станции выйдет в бой, Алый очень сильно сомневался. Он бы скорее предположил, что как только прозвучит формула Поцелуя полуночи, кто-нибудь из заместителей всадит вызвавшему в спину свое копье или попросту заряд из плазмомета. Причем, скорее всего, не кто-то один, а вся троица разом. - Нам нельзя умирать, - качал головой Крошка. - Пока нельзя, понимаешь? Потому что мы знаем, потому что видели. Потому что рассказать все, как было, кто-то должен. - Это против чести, - ворчал иногда Алый. - Ну ладно, не совсем против, но на самой-самой грани. - Я знаю, - кивал итти. - Но однажды кто-то придет, и его надо будет встретить. А потом и в Одинокие горы можно. Понимаешь? Когда Уникум пропал вместе с образцом чего-то ценного, весь "Риф" три дня стоял на ушах, а слова Крошки стали весьма походить на пророчество. В погоню послали Доброго, но Алый почти не сомневался, что технарь сумеет обвести собачника вокруг трех деревьев так, чтобы не попасться самому. Крошка радостно чирикал и стрекотал, просто так, без видимой причины. Дни шли и все, казалось бы, успокоились. Потом прислали Рывка, который едва не удрал из лаборатории во время транспортировки, и Алый понял, что прилетать и проверять станцию никто не станет. Ничего не изменится. Ни сейчас, ни через месяц, ни через год. - Нам нельзя умирать, - все еще твердил Крошка, но делал это тихо и редко. А Алый очень хорошо чувствовал, что его время подходит. Время браться за копье и напоминать Соли с присными, что Воины должны хотя бы раз в жизни вспоминать о Чести.