Ты все равно придешь — зачем же не теперь? Я жду тебя — мне очень трудно. Я потушила свет и отворила дверь Тебе, такой простой и чудной¹.
Глава 6 Мы танцуем, и небо в звёздах всё².
Больничные будни не скрашивало ничего: каждый день приходил Пак и сидел, сколько мог, улыбался Тэхёну и гладил его по голове, а Ким чувствовал лишь жалость и ненависть к себе, потому что синяки под глазами друга с каждым днём становились темнее и больше. Чимин всё неизменно просил Тэхёна подумать о лечении, не принуждал, а будто умолял глазами, и печально вздыхал после отказа. Каждый день. Пак приходил и уходил по часам, брал в свои небольшие ладошки руки Тэхёна, грел его ледяные кончики пальцев, иногда говоря: «Всё будет, ты только живи». Но Тэхёну не верилось, казалось, его «будет» существует только в голове у наивного Пака. Больничная роба на третий день стала второй кожей, и Ким привык к постоянной боли в руке. Медбрат в мятном халате ночами сидел с пациентом, хоть и не должен был, а когда паника переходила в истерику, он колол болючие уколы, и все страхи забывались. Привыкнуть к жизни в больнице было настолько просто, что Тэхён перестал представлять, как же она будет проходить за границами медкорпуса. Жизнь. Жизнь. Жизнь. Как много лживого и ложного в это слово вкладывают. Люди трепетно хранят каждый своё значение, но одно похоже другое. Чувства, стремления, мечты. Смех, боль, разочарование. Семья, друзья, люди. Жизнь. У Тэхёна оставались только страх, ненависть и отчаяние, но и это начинает крошиться под тяжёлым напором той самой жизни, превращаясь в апатию. Та самая жизнь уничтожает сама себя, но громко зовёт на помощь, кричит от бессилия, и не может перестать разрушаться. Тэхён так устал. У него ведь нет мечты, любимых людей, которых можно было бы назвать друзьями или семьей. От него остался мешок мяса и костей, которому надоело жить. От него остались больные тело и душа. Страшно, должно быть, умирать, думают многие, а Тэхёну кажется страшным жить, желая умереть. Страшно редко улыбаться Чимину, раздумывая о петле, страшно утром открывать глаза, жалея о том, что был рождён, страшно…жить, как он живёт: ни за чем и ни к чему — страшно быть Ким Тэхёном. А Чонгуку страшно отвечать на звонок. — Чон Чонгук! — повышает голос Юнги. — Я не давлю, конечно, но если ты сейчас же не появишься в студии, то твой сингл будет под вопросом, как и твоя карьера певца под моим началом, — Мин не любитель отчитывать и читать нотации, но не в этот раз. Мало того, что Чон вчера был не в состоянии петь, передвигаться, членораздельно выражаться и понимать речь, так он ещё и опаздывает сегодня. «Как же мне херово, хён», — прохрипел вчера в трубку младший, и вместо объяснений послышались гудки. Но он не виноват! Его споили! Чон Хосок собственной персоной. Чонгук в жизни не пил, разве шампанского бокал или вина по праздникам, он же за ЗОЖ и всё такое, а тут это гогочущее недоразумение всё подливает, подливает незаметно горячительного. Чон меры не знает, пьёт, пьёт, себя уже не помнит, продолжает вливать в себя всё, что дают. Так Чонгук узнал прелести дружеского «бухнём», и радость и наслаждение утреннего похмелья. Рвать его начало ещё ночью, голова раскалывалась на части, кружила Чонгука по комнате и отдавала болью с любым резким движением; яркий свет убивал, а «доброе утро» виновника торжества чуть не прикончило начинающего алкоголика количеством децибелов. Потом в комнате разлилась громкая, орущая мелодия рингтона, а на другом конце отозвался знакомый голос. В таком состоянии он, конечно же, не смог бы петь. Увы. — Чтоб я ещё раз выпивал с тобой, Хоби-хён… — хрипит несвойственным себе голосом младший, принимая из крупных ладоней таблетки. К счастью, юный организм справляется с алкоголем быстрее, чем ожидалось и к вечеру Гук уже чувствует себя человеком. — Я, кстати, хотел спросить, — очень некстати начинает Чон старший, — тот парень, Ким Тэхён, твой знакомый? Кажется, ты был расстроен тогда, в больнице, — Чонгук клонит голову набок, округляя глаза и раскрывая рот. — Я был там, ты не заметил? Я подрабатываю в больнице. — А я и не знал, мне казалось, тебе не слишком нравится медицина и всё такое… Хотя мы оба учимся в меде, — иронично замечает Гук. По специальности он работать тоже не собирался. — Не важно, просто деньги нужны, а медбратом быть не так уж и плохо. Так что у вас с ним? — Да ничего, вроде. Он просто парень из Тэгу с проблемами, — чуть проще, чем он сам от себя ожидал, отвечает Гук. — Просто парень? Ты был настолько поникшим из-за просто парня? — не отстаёт Хосок. — Хён, я с ним разговаривал от силы два раза, он мне на миллиметр ближе обычного прохожего, — саркастично подмечает младший. — Я тебе не верю, — потягиваясь в кровати, мычит Хосок, — ну вот просто левый человек, и ты из-за него совсем обиженный и… — Это я вызвал скорую, — перебивает Гук, — я нашёл его, истекающим кровью, оказал первую помощь, смотрел на то, как он потихоньку умирал, пока я вжимал холодное полотенце в его запястье. Хосок может выдавить только «оу», продолжая сверлить взглядом потолок. — Я знал его до этого, виделись однажды, — почему-то не останавливается Чонгук. Раз спросил, то теперь слушай до конца, — и тогда тоже застал не лучший момент его жизни, как я понял. Я вот думаю, что, может, и не стоило вмешиваться? Это ведь не моя жизнь, у него, наверняка, были причины, а я тут со своим морализмом, нимба над головой не хватает, правда. Я спас, а ему теперь жить? — Хосоку нечего ответить, потому что ответа, вроде, и не существует. Это, наверное, риторический вопрос. — Но ведь он же человек. Так мало прожил, а в глазах уже нет блеска, у него в глазах вообще ничего нет, только мрак какой-то и туман. Жуть, как вспомню… — вздрагивает Чон. — Просто парень с проблемами, мне не хотелось, чтобы он умирал, он ведь даже и пожить толком не успел, поэтому я помог. Взял и выполнил собственную прихоть, а теперь не могу понять, хорошо поступил или нет. Он бы умер, если бы я пришёл на десять минут позже. Я бы не успел наложить жгут, и на кухне меня бы встретил труп, но это же и было его целью — закончить всё. А я пришёл и испортил. А не пришёл бы, и на планете бы стало на одного Ким Тэхёна меньше. В общем, не хотел я, чтобы он умирал. А этот парень, только в себя пришёл, в каретке, и так цыкнул, смотря мне прямо в глаза, я аж разозлился. Ты бы слышал, хён, как он прошептал: «опять». Таким грузом, а Чимин-хён только движение заметил сразу к нему кинулся. Но в итоге мы всё равно друг другу никто: я просто мимо проходил. — Да ну, ещё немного, и это превратится в «Санту Барбару» — отшучивается Хосок, забывая цель монолога. — Не правда, — почти обиженно отвечает Гук, — надо перезвонить PD-ниму, — доставая из кармана телефон. Всё ещё неловко называть так Юнги. А Мин на другом конце трубки на самом деле не столько зол, сколько обеспокоен. На носу ведь первая официальная песня младшего. Её выход уже назначен, а она не просто сырая, а ещё и незаконченная. У Чонгука уже есть небольшая фанбаза из людей, которым понравились каверы Чона или им нравится Юнги, может, Чонгукова внешность — и это хорошо, хотя и сложно назвать эту стайку людей фанатами. Они, как голуби, слетелись на хлеб и так же быстро могут улететь. Сейчас нужно стараться, как никогда, потому что дебют, а у них, чёрт возьми, из готового только Чонгук. Чон влетает в студию через пять минут после звонка, скидывая на ходу верхнюю одежду, и с виной заглядывает в глаза Юнги. Тот не спрашивает, не обвиняет, просто крутится в кресле, ожидая, когда Гук, наконец, сядет к микрофону. И они, забывая про всё (кроме кофе), работают до потери пульса. День подошёл к концу. В это время солнце уже пропало с горизонта, после себя ненадолго оставляя небо лиловым. Начиналась смена Хосока. Чон, надев свой мятный врачебный халат, скользил меж палат, редко проходя внутрь, чтобы закрыть форточку или выключить свет. Большинство пациентов уже лежало в постелях, потому что в больнице делать было особо нечего. Кто-то увлечённо читал книгу или смотрел фильм, а кто-то спал, спрятав нос под тёплое одеяло. Но одного больного не было на месте, и его отсутствие заставляло кровь стыть в жилах. Тэхёна нет в постели. Ким задумывался об этом слишком часто в последнее время. Сколько раз он завидовал тем далёким птицам: так здорово они лежали, размазанные по асфальту быстрыми колёсами. Вот бы оказаться на месте одной такой птицы: у нее явно совсем нет забот. Всё это из-за стресса. Всё из-за чёртового стресса. Проблемы, мысли, желания. Кошмар — не жизнь. И он снова решился. Люк скрипучим голосом звал на крышу, а Тэхён следовал приглашению. На самом деле, он до жути боится высоты — страшно же, свалиться вниз, но будет ли так же страшно, если ты будешь хотеть упасть? Когда ветер раздувает отросшие волосы, хочется раскинуть руки в стороны и встать на самый край. Больничное платье кидается то вправо, то вверх от сильных порывов, а он сам, как и хотел, идёт к обрыву на конце здания. Спускает ноги в пропасть и садится, кряхтя от этой изматывающей жизни, сердце всё же сжимается от страха, пропуская удар. Изо рта вылетает облачко пара, тут же тая. Тэхёну как-то странно осознавать, что пришёл он сюда за смертью. За той самой, о которой мечтал. Он болтает ногами и дышит самым свежим в своей жизни воздухом. Мысли в голове какие-то совсем лёгкие, и с последним шагом, кажется, ему станет только легче. Ночь, давно укрывшая тёмной вуалью весь город, покрывается звёздами и зовёт, наконец, спать. Но он перестал быть послушным, и всё сидит и сидит на краю своей жизни. В этом ледяном чистом небе Тэ, кажется, смог разглядеть что-то, видное только ему. Он не чувствует холода, потому что привык к вечной метели. Тэхён смотрел и смотрел, словно в никуда, не замечая хода времени, а оно, как будто бы специально для Тэхёна, никуда не торопилось. Он, словно жил для этого момента. Момента на грани смерти. Ким смотрел на чёрное полотно неба и понимал: это всё тот же клочок темноты, что и двенадцать лет назад. Всё тот же кусочек вселенной, на который он смотрел когда-то давно. — Тэ, а ты знал, что всё-всё, даже люди, сделано из оставшихся от звёзд крошек? А пыль на книжных полках в твоей комнате прилетела прямиком из космоса. Это так удивительно! — Не ври, хён, — завозмущался Ким, — это невозможно! — Почему невозможно? Всё ведь появилось после взрыва, правда? Во вселенной были только пылинки, именно из них получились и мы. Ты и всё на свете сделано из одного и того же. И Земля тоже, представляешь — это пылинка. Нам с тобой, таким маленьким, кажется, что Земля неописуемо огромна, но она всего лишь крошечная точка в бесконечном космосе… Кто мы с тобой в этом мире? Живём в этой пыли непонятно для чего, все вокруг чего-то суетятся, ищут, может, смысл жизни? — А разве смысл не в том, чтобы просто жить? — совсем не понимая, вопрошает Тэхён. — Нет, Тэ, никто не знает, у всех он разный, а я думаю, что смысла нет. Смысла нет, поэтому если устанешь — можно умереть. Люди придумали этот смысл жизни, чтобы оправдывать себя и свои поступки. Всё для себя любимых. Всё для удобства. — Умирать как-то грустно, не думаешь, хён? Если ты умрёшь, я больше не смогу полежать здесь, рядышком с тобой. — Мёртвым не бывает грустно… — Мёртвым, может, нет, а вот мне, живому, точно будет. Поэтому не умирай, хён, даже если устанешь, не умирай. — Ладно, Тэ, только тогда… Я ведь так устал, хён. Так устал. Ты меня ненавидишь, хён? Я поклялся тебе, но, наверное, ты больше всех хочешь моей смерти. Я смотрю в прежнее небо, но всё вокруг меня уже не то. Зачем всё изменилось, хён? Зачем мы изменились? Тишину крыши больничного корпуса прерывает приветливый скрип люка. Тэхён слышит чьё-то тяжёлое дыхание и шаги, приближающиеся прямо к нему, и рядом оказывается тот, кто никак не даёт Тэхёну спокойно умереть. Тяжелая, почти обжигающая жаром, куртка опускается на подрагивающие от холода плечи Тэхёна. — Какая чудесная ночь, — почти шепчет Чон на выдохе. — Зачем ты мне её портишь? — тише, чем хотелось, отвечает Ким. — Я не собирался тебя останавливать, — удивляя Тэхёна, говорит Чон. — Только хочу узнать, — Чонгук отрывает взгляд от ясного неба, как будто оставляя яркие звёзды у себя в глазах. Смотрит блестящими огонёчками в омут Тэхёна. Смотрит и, кажется, видит, как будто насквозь, — зачем? Люди ведь боятся смерти, а ты её ищешь. Это же не просто так, правда? — Я устал, — осознавая, что младший его не поймет, всё равно лениво тянет Тэхён. — И этого хватает? — как и ожидал Ким, вопрошает Гук, сверкая глазами. — А тебе нужно что-то ещё? И замолкает. Не только Тэхён, а словно весь мир. Город тонет в густой тишине, и Чон, повинуясь невидимой силе, тоже стихает. — Разве нужно что-то ещё… — продолжает неожиданно Ким, противясь моменту молчания. — В этой жизни, в моей и твоей, ведь нет смысла. Ты можешь кричать, протестовать, тыкать носом в несуществующую суть бытия, но его нет. И не важно, оставишь ты после себя нерушимые достижения, за которые тебя века не забудут, или проживешь серую жизнь, не добившись ничего. Не важно. Все следы в истории, какими бы яркими и глубокими они ни были, совсем не значимы, потому что человек, оставивших их — не вечен. Он умрёт, и ему будет всё равно, помнят его или нет. Люди придумывают себе смысл, чтобы оправдать своё существование, чтобы жить не напрасно, не просто так. А вот мне на это плевать, вот так, — и, как будто доказывая свои слова, плюёт с крыши, перевешиваясь вперёд. — Поэтому, — он на секунду замирает, всматриваясь в черноту неба, — если устанешь, — «можно умереть», — можно… — Но ведь необязательно, правда. Умирать ведь как-то грустно, — наконец, перебивает Чонгук. — Знаешь, хён, мне иногда кажется, что у всех людей жизнь — в черно-белую полоску. Никто, конечно, не знает точно, но так, наверняка, оно и есть: просто человек, сам того не понимая, выбирает куда наступить: кто-то шагает быстро, не думая, а кто-то все же пытается разглядеть эти невидимые полосы. У каждого человека свой путь, у всех разный, вот никто и не считает, что раскрашен он у всех совершенно одинаково. Ну или мне просто хочется так думать. У тебя тоже, хён, — он переводит взгляд туда же, куда смотрит Тэхён, пытаясь разглядеть то, невидимое, на что смотрит Ким, — тоже такая жизнь. Может, у тебя был плохой день, месяц, год, плохие двадцать лет, но не вся жизнь. Не вся, понимаешь. Ты не узнаешь, какое счастье тебя может ждать завтра или ещё когда. Просто осталось пережить это время. — А я не хочу переживать. Мне надоело выживать, а не жить. День за днём, как снежный ком, растут проблемы. Таблетки на завтрак, таблетки на обед и на ужин, я болен, слышишь. Кто ты, чтобы понять меня? Я ведь калека, больной, псих. От таких, как я, нет пользы, мир не нуждается в человеке вроде меня. Если я умру — ничего не изменится, — и Чонгук от чего-то согласен, согласен, но… — Но этого разве хватает? Разве хватает?! — повышает голос Чон. — Если тебе плевать на жизнь, то наплюй и на мир, хён, — сразу же убавляет звук младший. — Просто живи, хён. — А я не хочу, чёрт тебя побери, Чонгук, — как будто впервые за всё время называя его по имени. — Твоя жизнь, — поворачиваясь к Тэхёну, Чон ловит почти злой взгляд пустых кофейных глаз, — больше не принадлежит тебе! Она перестала быть твоей после того, как ты впервые попытался себя убить. Ты отказался от неё, и теперь, она принадлежит тем, кто хочет, чтобы ты жил, — по-детски серьёзно говорит Чонгук, — она и моя, уже дважды. Я уже дважды спас тебе жизнь. — И я ни разу тебя не просил, — уверенно тянет Тэ. — Если не хочешь жить для себя, то живи, потому что я прошу тебя об этом, — умоляюще смотрит Чонгук, — потому что Чимин тогда так плакал, так громко кричал и тебя звал. Он ведь придёт завтра в палату, может, уставший и невыспавшийся, но с надеждой на лучшее. За вас двоих, хён, поэтому, — он кладёт ладошку осторожно на плечо и сжимает слегка, — даже если устал — не умирай, ладно? «Ладно, Тэ, только тогда ты тоже не должен умирать». Чон подбирает ноги и встаёт с места, отворачиваясь к скрипучему люку. «Хорошо, хён, я клянусь». Я клянусь? Я не должен умирать? Но я ведь так устал. Чонгук протягивает руку Киму, а тот, поднимаясь на ноги, становится на самый край и даёт руку в ответ. — Эй, Чонгук, — почти шепчет Тэхён, и только ветер доносит его слова, — ты удержишь меня, если я упаду? — И клонится легко назад, на секунду ощущая свободу падения. — Удержу, — говорит, хватая за руку так жадно и крепко, но не тянет к себе. — Если ты попросишь отпустить, — подаёт голос Чон, — я отпущу, но, пожалуйста, не проси. Ты ещё успеешь умереть, хён, смерть сама к тебе придёт, но если я отпущу сейчас, то ещё одного раза не будет! Ты ведь не знаешь, что будет завтра, хён, — сжимает чужое запястье. — Но я знаю, Чонгук, — расслабляясь сильнее, говорит он. Поток ветра продувает спину насквозь и путает волосы на макушке. Куртка слетает с плеч, и следуя вихрям, кружится к земле, — Знаю. Завтра снова будут таблетки, рука под повязкой снова будет болезненно ныть, снова придёт Чимин, улыбнётся и погладит по голове, он снова попросит согласиться на лечение. Представляешь, Чимин каждый день просит, а я каждый день говорю: «нет», — Тэхён спиной чувствует, как чернеющий город раскрывает свою огромную пасть, слышит кожей его ледяное дыхание, но совсем не боится. И правда, больше не страшно. — Он раз за разом, почти плача, смотрит мне в глаза, но не просит ещё, не настаивает. Но знаешь, Чонгук, — говорит Ким, — завтра я хочу сказать: «да», — и узнать, какое у него будет лицо.