***
Он сидел в углу, упорно разглядывая в окно внутренний двор. Шёл тёплый раасский снег, близился перелом года, а в воздухе вместо традиционных лимонов и поздней сливы пахло лугом. И конфетами. Ими провоняло всё в камере, и даже принесённый обед отдавал карамельками. Киска снова забрался наверх и, скрючившись, мотался из стороны в сторону. Полка под ним не скрипела, зато щёлкали суставы, и Эахир каждый раз вздрагивал, сильнее прижимаясь к неровной полосе стекла. — Так как ты здесь оказался, друг? — басовито прогудели сверху. Эахир вздрогнул заметнее: даже с узким ошейником, ограничивающим модуляцию, в голосе слышались рвущиеся вверх нотки. — У тебя что-то случилось? Эахир молчал, из-под ресниц наблюдая за киской: тот к болтанию прибавил нелепые подёргивания, точно подпрыгивая на пушистой жопе. После того, как стало понятно, что гость — не шутка милашки Артаэля, он натянул широкие штаны и прикрылся, но... — Или ты из наших? — с нарастающим интересом заёрзал киска и, к ужасу Эахира, полез между ног. — Тебя с кем поймали? Он завозился и выудил из матраса пучок длинных, ещё зелёных стебельков. До того, как они оказались у него во рту, с Эахира семь потов сошло. — Нет? Или не хочешь отвечать? Понимаю, — продолжил рассуждать киска, пережёвывая траву. Лугом запахло сильнее. — Я бы тоже не трепался. Наверное. А может, и нет. Лейви неплохой, он бы не подсунул к скребуну. Хотя будь я скребуном, то сказал бы именно так, — прибавил он задумчиво и на этом заткнулся. Тишина недолго радовала Эахира: болтая, киска не щёлкал своими кривыми конечностями, но, утихнув, сразу о них вспомнил. Качаясь и поедая траву из-под собственной задницы, он вытягивал то руки, то ноги, перебирал уродливыми пальцами, хрустел шеей, а через четверть часа начал петь. Получалось неплохо — говорили, что нет киски, которой крысы уши погрызли, — но когда мотив пошёл по кругу в восьмой раз, Эахир не выдержал. — Ты Френни? — спросил он без вежливых расшаркиваний. Киска захлебнулся бесконечным «ммм» и качнулся вперёд. Эахир едва не заорал, подумав, что эта мохнатая туша навернётся на него с двухварной высоты, но нет — киска, вцепившись в край полки над его головой, а задом оставшись на месте, просто прогнулся, как гамак. И, кажется, не чувствовал никаких неудобств. — Да-а, друг, — широко улыбнулись Эахиру, и он подумал, что впервые видит одного из этих уродцев настолько близко. Может выдохнуть и пошевелить дыханием волосню на его щеках. — Почему? Почему «Френни», это же не ваше имя? — уточнил он, когда и без того по-бабски здоровые глаза округлились в непонимании. — Вас же обычно зовут... ну, Кхгхы или там Гав. — Ого, — восхитился киска, — а ты и правда выговорил, Эйм! Нет, такие тоже есть. Но Френни — не моё имя. Меня зовут Фрайна, но вас оно сбивает с толку. — Ещё бы. Дико звучит. Френни улыбнулся шире, потянулся и мягко толкнул себя вверх. Не свалился он и на этот раз, и Эахир втайне обрадовался: не хотелось объясняться, почему сосед лежит со свёрнутой шеей. — Гав, — повторил он и ухмыльнулся. — Гав. Глупое имя. Киска по имени Гав. — Я как-то видел грибоподобного господина по имени Мило, — поделился смешливый Френни, выдёргивая из матраса новую травинку и устраиваясь щёлкать своими омерзительно подвижными коленками. И если шутки над именами своего народа Эахир мог бы стерпеть, то этого — нет. — А что не так? — резковато начал он. Киска, и без того тонущий в свободной серой майке, пожал плечами: — Мило. Это же слово. Вы считаете грибы милыми? — Не больше, чем вы — собачий лай. — Судя по лицу, Френни не понял. Пришлось подойти иначе: — Или женские имена для мужчины. Если ты мужчина, конечно. — Да-а, — протянул Френни, набивая рот травой. Глядя на пузырьки зеленоватой слюны, Эахир поморщился. — Фрайна, — повторил он, перекатывая звуки по языку. — Похоже на чихание. Подошло бы моей бабуле. — Я рад, — улыбчиво сверкнул глазами Френни. — Она была достойной женщиной? Ушам стало горячо. Отсев от окна, Эахир уже прямо поглядел на киску. Он знал закипающее внутри чувство: именно с ним он в тот вечер поднялся из-за стола и сказал то, что сказал. И год с лишним назад, когда вмазал на дороге офицеру за намёки в сторону жены. — Тебе-то что? — изо всех сил пригасив бешенство и до отказа наполнив лёгкие, с деланой ленцой хмыкнул он. — Будто ты... или кто-то из ваших знает, что такое достоинство. Вы же все ублюдки. Прямолинейно, но плевать. Плевать, что скотина выше его на три головы и имеет на одну конечность больше. Вообще насрать, что из этого выйдет, лишь бы лыбиться перестал, урод шерстяной... Френни действительно перестал. Убрав улыбку от уха до уха, он свёл до странного узкие, как воском уложенные брови, подумал — и облизнулся. — Ну да-а, помню, первое время я сомневался, кто моя родительница, а в отце не уверена и она сама... — А потом узнал? — зачем-то спросил Эахир, но тут же вернулся в нужное русло: — Впрочем, неудивительно. Вы же киски. Кисуленьки, — вложил он в каждую букву столько насмешливого презрения, сколько сумел, но вместо ответного оскорбления услышал басовитое мурканье. Звук вышел настолько мерзким, что Эахир мысленно проклял того, кто додумался сравнить этих диких выродков с благородными животными. — Самки! — Да-а, мы ини! — уже совсем восторженно согласился увалившийся набок Френни. Расширившиеся глаза блестели, пыльно-светлый хвост, свесившись по жутко вывернутой ноге, подёргивал кончиком. — Да! Вы всё же запомнили! — С-самцы. — Да, я самец! Френни не понимал. Или издевался, что вернее. От него веяло карамельками и какой-то ненормальной радостью, как от полоумного ребёнка, и в этом было столько неестественности, что у Эахира на секунду перехватило дыхание. — Забавно, — сумев справиться с горлом, произнёс он медленнее, глядя в бледное длинноносое лицо, — что вы не возражаете, чтобы вас называли зверьём. Сами всё понимаете, а, Фра-айна? — М? — Тебя не коробит слово «самец», потому что ты не достоин зваться мужчиной. Вы просто блудливые твари. — Маменька как-то сказала, что если быть вежливым, никто тварью звать не будет. Я обидел тебя, Эйм? Прости, — перевалился киска на живот, вглядываясь в лицо укрывшегося в тени соседа. Эахир мгновенно выщерился: — Засунь извинения куда подальше, жополиз! Любишь это дело, а? — А кто бы не любил, если б мог? А... — осёкся Френни, понизив тут же голос, — вот в чём дело... Горели уши, щёки, шея и даже затылок, а пальцы гудели от желания сжаться в кулак и врезать по мягко-плотной тушке. Если бы не увеличение срока, Эахир бросил эти словесные пляски и надрал киске уши, но нельзя. А вот защититься от несдержанного зверя... кто осудит? — Не знаю, тебе виднее, — процедил он, усилием воли не давая себе встать. — Я-то никогда не пробовал. Расскажи-ка, бабуля Фрайна, все вы говноеды, или только те, кто ещё и под хвост любят? Эахир так жадно всматривался, чтобы не упустить момента, когда всё начнётся, что приметил, как на бледных щеках разлился румянец. Порозовели и оттопыренные уши в мягкой редкой шерсти, став малиновыми на просвет. Помедлив, Френни сел, спустив с полки ноги. И, краснея ещё ярче, повёл плечом: — Всякое бывало... Но мы приучены чистить зубы, это очень полезно, слышал ли ты... — Ах мразь же! — вырвалось у задыхающегося Эахира, и впервые Френни ответил ему в тон: — Как грубо! — Да мать я твою ебал! — в голос рявкнул Эахир Эйм, не успев притормозить и вскочив. Френни наверху не дёрнулся, только подтянул колени к груди и запустил длинные пальцы в матрас. — А я твою, и она обо мне упоминала, — высоко и кокетливо промурлыкал он, но Эахир всё равно различил медные иголки злости. — А вот моя о тебе — никогда. Всё было так неудачно, человек? Френни вздёрнул губу, показывая крепкие зубы в ответ на замах, напрягся всем угловатым телом, но остался на месте. Удержался и Эахир, помня сучьи правила. Выдохнул, разжал кулак и, выматерившись сквозь зубы, пошёл к высокому, без малого на уровне груди умывальнику. Ледяная струя хлопнула по дну, расплескав капли на форменную майку. Подставив ладони, Эахир умылся и постоял, то жмурясь, то открывая глаза. В большом металлическом зеркале он видел, как расслабленно горбится белобрысая кисуля. — Ладно, — сказал он зеркалу, — зря я так. Погорячился. Не очень я люблю таких, как ты, Фрайна. — Бывает, — откликнулся киска. Эахир отчётливо видел, как он скрючился и лижет колено. — Что меняет этот поток грязи? — продолжил Эахир почти философски, дождался невнятного «угу» и вздохнул: — С ним или без него, но вы остаётесь теми же хаети-фа. Он снова открыл воду, но сразу закрыл: её грохот раздался в полной тишине. Не шуршал по шерсти язык, не шелестел набитый травой матрас, не раздувалась с невесомым рокотом кискина грудь. Смолкло даже собственное дыхание. Осознав это, Эахир поспешно заглотил воздуха и поперхнулся: в отражении верхняя полка была пуста. Ини Фрайна стоял за ним. — Как грубо, — повторил он, качая лохматой головой. — И этим языком ты ласкаешь своего папочку? Кулак Эахира воткнулся ему под рёбра.***
После четырёх часов допроса говорить не хотелось. Двигаться тоже. Эахир лежал на нижней полке, прижимая ко лбу пакет со льдом. Толку в этом уже не было, но его успокаивал сам процесс. Шишку ему набил тано Иэлин, пока кар Артаэль держал. Их обоих очень не устроили невнятные ответы, почему заключённые то ли ебались, то ли убивались на полу, своротив казённые чашки и планшетную газету. Эахир хорошо их понимал, но злился, потому что Френни они бить не стали. Будто его туманное «я сказать не там, я плохо знать вашу языку» понравилось им больше. — Почему ты меня не сдал? — спросил он, когда стали гаснуть лампы. — Сказал бы всё честно, и я сосал бы сейчас лапу в карцере. — Тебя бы посадили лет на восемь. Для вас это непозволительно много, — признался Френни. Он снова свернулся диким образом, упираясь ногами в потолок так, что вывернутые на человечий манер колени оказались где-то у ушей. — Не думаю, что видовые предубеждения и глупость заслуживают такого наказания. — Я сказал слово на букву «хэ». И это... — Не худшее, что с нами происходило, — спокойно отрезал Френни, заёрзав и изогнувшись ещё страшнее. В сумерках это наводило на мысли об огромном таракане. — Но твоё желание меня задеть выглядит... тревожно. — Извини. — Ты так нас ненавидишь? За что? — с любопытством поинтересовался киска, и Эахир, сморщившись, ответил: — Не ненавижу. Это просто... случается. Иногда. — Он переместил пакет к виску и прикрыл глаза. — Редко. — Поэтому ты здесь? Пауза получилась долгой. Чтобы хоть как-то её подправить, Эахир, кряхтя, сел и выпил воды. Скотина Артаэль велел не менять помятую посуду, пока не услышит правду о произошедшем. Что ж… десять недель хлебать из помятой кружки — не смертельно. — Недавно, несколько дней назад, — произнёс он, разглядывая одним глазом дно верхней койки, — я пошёл выпить. Файрил была против… Файрил — моя жена, — пояснил он, заметив, как вопрошающе шевельнулся хвост. — Она всегда против. Говорит, что после выпивки я совсем теряю голову. Неправда, если тебе интересно. В тот раз всё было в порядке, пока в бар не пришёл Мореон с подружкой. — И вы сцепились, потому что она была чудо как хороша? — подсказал Френни, а после новой паузы поправился: — Или он? — Я дал ей в нос, когда она сказала, что хочет увидеть канцлера на переработке. Живьём. — Оу. — На этот раз и Френни не нашёл, что ответить. — Ваш канцлер вроде ничего. — Да. Ей не понравились какие-то мутные обвинения двадцатилетней давности. Всем же насрать, с кем он там и как, если сейчас нет войны и наука идёт в гору. Скоро к звёздам полетим… а эти… Они помолчали. Эахир лежал, стараясь пристроить голову поудобнее и шуршал пакетом. Киска, судя по звуку, ел ногти. — Когда я тебя увидел — подумал, что Лейви заплатили, чтобы меня киска убил. Или кто ещё, как будет удобнее. Мореону точно плевать, кто оторвёт мне башку. Хэх… теперь торчать здесь, а потом ходить на терапию года два, — прибавил Эахир, хмыкнув отчего-то весело. — Кто их знает, вдруг поможет? — Вдруг, — согласился Френни, объедая вторую руку и принимаясь за пальцы на ногах. — Меня тоже отправили. За вандализм, — пояснил он, — поймали за граффити. — О мудрые, — поперхнулся его сосед, — я думал, что ты террорист. — Террористов здесь не держат, Эйм. — Можно Эахир, — расщедрился тот. — Граффити. Хрен догадаешься. Рис-суночки… Сколько тебе вообще лет? — Ещё немного — и смогу распушить хвост, — не менее туманно, чем Артаэлю и его боссу, ответил Френни, и Эахир, ощутив холодок по плечам, подтянул одной рукой свёрнутое рулоном одеяло. Ну да. Они никогда не говорят прямо. Хорош был бы разговор: «Тебе тридцать два? А мне вчера исполнилось шесть тысяч». А ещё, видят мудрые, вселенские начала и сама пустота, никто и никогда не узнает, что Эахир Эйм пытался избить нечеловеческого подростка. — Но на самом деле, — не обращая внимания на моральные терзания на нижней полке, продолжал Френни, — мне тогда просто не повезло. Рисовали мои подруги. А я — Мозаичный Творитель. Может, слышал. Терзания пришлось прервать, даже рука замерла, сжимая одеяло: Эахир и правда слышал. И собственными глазами видел мозаику высотой в семь варн, выложенную на стене столичного Дома Собраний за одну ночь. Это были самые огромные дамские гениталии в его жизни. — Ты сделал те… те? — отложив ради такого и одеяло, и лёд, изобразил Эахир форму обеими руками, не надеясь, что в темноте его разглядят. Френни фыркнул: — Врата Начала. Ага. Нас было девять, включая Ка… очень известную личность, но идея моя. Всем понравилось. — Ещё бы… Ты не боишься, что я тебя сдам? — Не-ет, — зевнул Френни. — Если ты кому скажешь, я тоже скажу. Эахир сел. — Ты же сам говорил, что за это сраное слово меня на восемь лет закроют! — Мозаичного Творителя хотят посадить на сорок. Ужасная несправедливость, — поддакнул Френни. — Так что нам обеим… э, обоим, да? Обоим лучше думать о терапии, чтобы стать порядочными гражданами, и не палиться. Да, дружище? Эахир прислонился к стене, мрачно глядя на ини Фрайну. Тот, сверкая в темноте глазищами и узкой полоской пластика и металла, обхватившей шею, сунул руку в штаны и, вытащив что-то, протянул Эахиру, улыбаясь во всю ширь. — За наше доброе соседство, а? На конфетку.