***
На базаре удалось разжиться парой штанов и кокетливыми сапогами, а за рубашками Таль отправился до самых арисских предгорий. Там же купив полный короб сахарных орешков и клюквы в меду, он в деревеньке по пути отхватил красивейший жилет и решил отпраздновать, рванув, по обыкновению, в публичный дом. Пощупав самых неугомонных гостей и подвернувшегося хозяина, Таль пел и плясал до утра, угощая девок сладостями. Плакаться им он постыдился, зато тайком заночевал в кладовой и выбрался в город только к вечеру. Двор купца Ла Лиэля горел огнями, но лишь с мужской стороны. Пошептав собакам и кинув камешек в одно из окон, Таль помчался вдоль забора к малиннику. В те дни, когда Аи Ла приходила, они встречались в этих кустах: густых, хранящих сумрак и в жаркий полдень и колючих до крайности. Ветви расцарапывали в кровь всех, кому хватало глупости полезть в них дальше, чем на вытянутую руку, но при Тале Аи Ла не поранилась ни разу. Девочка считала это волшебством. — Вернулся. Она выскользнула из дома так тихо, что не подняли голов даже сонные псы. Блеснув глазами и подобрав платье, Аи Ла на четвереньках поползла к проплешине в малиннике, где коротала такие ночи, и первым же делом хлопнула Таля по плечу. — Ай, дитя! — закатил глаза тот, а девочка выщерилась: — Аи, дурень. Это стало их излюбленным приветствием, почти ритуалом, без которого начинать беседу считалось дурным знаком. Только после этого Таль сунул Аи Ла кулёк с остатками орехов, а она обняла его руку. — Я боялась, что ты не придёшь. Отец поклялся, что изловит тебя и надерёт уши. И заставит жениться. Я сказала, что согласна, — прибавила она после заминки. — И я согласен, — ухмыльнулся Таль, ковыряя пальцем землю. Аи Ла, стиснув руки крепче, потёрла нос и приготовилась в чуду: её приятель всегда страсть как умело находил родники. — А его не заботит, что я безродный? — Сказал, что коль так прыгаешь, то нищим точно не останешься, а что ещё надо? Ей в волосы тихо рассмеялись. Хорошая идея: не соваться в леса лет сорок и жить с купеческой дочкой. Может, так и получит старичьё свой долгожданный приплод. — Ты о чём думаешь? — вырвала его из размышлений Аи Ла. Стащив из сладостей всю клюкву, она села у неизменно поднявшейся воды и полоскала липкие пальцы. — Снова об… этих? Они тебя били? Тебя так перекосило, — кивнула девочка, — что ещё немного — и навсегда кривым останешься. Таль дёрнул краем рта и, спохватившись, потёр лицо. — Не били. Не догнали, свора вшивая. Напротив, — заболтал он головой на угощение, — расщедрились на семьдесят нан. Аи Ла поперхнулась: — Ты на все семьдесят?.. — А? А… нет. Это на шесть. Вот такой короб был, — показал Таль, — потом ещё принесу и весь тебе отдам. Прикупил обнов… чтоб не было, как в тот раз. Не смейся! — Не буду, — соврала Аи Ла. — Так вот, обнов немного, раз уж твой папенька так жаждет моих ушей и куска из задницы, кое-чего на ярмарку поприличнее… Тридцать нан оставил девкам в доме Ун Лани и там же сменял пояс на красивую свирель. — На дудку? — Ты смотри, какая… То, что такие точит рябой мальчишка из прислуги господина Лани, Аи Ла знала, но не замечала прежде ничего особого. Да и сейчас, впрочем, тоже — как и после коротенькой мелодии, почти наугад наигранной Талем. Пожав плечами, девочка взяла орешек и с хрустом разжевала. — Как ты только не боишься, что Ун Лань заберёт твои деньги себе? Думаешь, проклятья его хоть на секунду остановят? — Нет. Но я примотал к кошелю пучок шерсти, чтобы помнил, кто его оставил. Украдёт у владелиц — узнает мой гнев. Аи Ла, взяв следующий орех, но так и не кинув в рот, поглядела снизу вверх и округлила румяные щёки в улыбке: — И что ты ему сделаешь, чаровник? Таль неровно пожал плечами. — Запляшу до смерти.***
И Рён казалось, что она и сама может летать: она не услышала ни скрипа лестницы, ни половиц, ни петель в двери отцовской спальни. Вспугнув Юла, дремавшего на кушетке в изножьи кровати, девушка затрясла Ла Лиэля за плечо. — Отец, — выдохнула она, — отец, вставайте! Отец! — Госпожа? — Слуга сел, вслушиваясь в ночную тишину. Если бы пожар или воры — девка б голосила так, что подняла всю челядь, не говоря о собаках. — Помоги ему одеться! Там он! Он во дворе! И Рён отпустила руку отца только после того, как тот выпутался из покрывала; почтенный купец держался за голову ещё с минуту, напрочь не понимая, зачем дочь шёпотом рычит на Юла и заряжает сдёрнутый со стены самострел. — Кто «он»? — совладал Ла Лиэль с мыслями, когда Юл почти натянул на него штаны. Глаза И Рён, едва видные в сумраке, превратились в щёлочки. — Он, — повторила девица с таким выражением, что Ла Лиэль зябко передёрнул плечами. Между лопаток стало влажно. — Засел с Аи Ла в кусте… говорила я вам сжечь его… — Прыгуна? — Да хоть бы. Ла Лиэль молча поднялся, но протянутого самострела не взял. И ему было не по душе, что младшая водится невесть с кем, но злости И Рён он не понимал. Сама отказала двоим женихам — никто их от порога не гнал, — а теперь ярится на родную сестру за шашни не то с побродяжкой, не то с балаганным плясуном. А с кем ей ещё, бесприданнице, водиться?.. — И Рён, — начал он было, но дочь снова больно схватила его за плечо. — Глупое дитя, что ты творишь!.. Он хотел было отвесить И Рён крепкую затрещину, но столкнулся взглядами и руку так и не поднял. Ла Лиэль, несмотря на принадлежность к купечеству, а не воинскому сословию, трусостью не славился. И, более того, знал, что несмотря на суетливость и обидчивость, старшая попусту не шумела и с таким вызовом отродясь не глядела. — Идёмте, отец, — повторила она раз в шестой, но теперь самострел сунула не ему, а Юлу. — А после сами решите. Ла Лиэль понял, о чём она говорит, не сразу. Сперва он лишь шёл по необычно тихому и пустому дому, не понимая, отчего, несмотря на летнюю духоту, так зябко. Домашние туфли шуршали по полу, разномастно тикали часы в просторной приёмной и в далёком кабинете, дышал за плечом забеспокоившийся Юл — но не было ни бормотания засидевшихся за картами слуг, ни скулёжа на псарне. Было иное. Догадки пришли на пороге, осознание — за поворотом дома, в саду. Несколько минут, не растерявшись, но точно оледенев изнутри, вдовый купец смотрел на танцующую в чернильном сумраке дочь. Взлетали косички и руки в ворохе тонких рукавов, ноги не касались земли, а окружающие её кусты разошлись и покачивались в такт нечеловеческой мелодии. То, что было рядом с Аи Ла, в чём-то походило на человека. Оно было выше — но выше и малинника, и Ла Лиэля, и сидело в ветвях как на троне, не опасаясь шипов. Гибкие пальцы выбивали из двойной свирельки звуки, а те, другие, что на ногах, ловили волосы Аи Ла, и глупая девчонка уворачивалась и смеялась… Не произнося ни звука, отпихнув подавшуюся вперёд И Рён, Ла Лиэль выхватил самострел и, чудом найдя силы прицелиться, выстрелил. Свирели упали куда-то в траву. Под шелест вернувшихся на место ветвей взвизгнула Аи Ла, а над её головой прыгнула и рванула большая тень. Юл, бросившись в дом, взвыл в полную силу лёгких «Встать! Встать, волчьи дети, поднимайтесь!», И Рён, сгорбившись, побежала к кусту и полезла к сестре, а Ла Лиэль зашагал во тьму, вслепую вкладывая новую стрелу. Он никого не нашёл. Он и не надеялся, зная, с чем столкнулся, но мечтал припугнуть. Показать, что за дочерей готов сражаться вопреки всему. На полпути домой его встретили Юл с сукой на цепи и двое дюжих парней, работавших то в поле, то на погрузке в порту. Качая головой, Ла Лиэль сунул кому-то из них самострел и уставился под ноги. Сука вертелась, но след не брала. — Молодые госпожи в доме, — не дождавшись вопроса, сообщил слуга, бледный до серости. — С ними пятеро при оружии и лекарка… говорит, цела маленькая… Ла Лиэль кивнул. — Я послал за светлейшим. Знать деталей ему не надобно, но обойти подворье лишним не будет. А там, как рассветёт, и в лес отправим: я уже велел Даль Ю вытащить из сундучка меди на три дюжины ловцов. А вы… — Юл запнулся. — Вы не тревожьтесь. Я сам тут управлюсь. Сука, сонно моргая, обнюхала купеческий сапог. — Спасибо, Юл, — без выражения произнёс Ла Лиэль. — Милосердием Ока будем жить.***
Он молча смотрел на Аи Ла и И Рён и не находил слов. Чтобы успокоить младшую, лекарке пришлось влить в неё две кружки крепкого настоя, и теперь она прела в туго стянутом платке и хныкала «как ты мол, как же ты мог». — О, дитя, — только и выдохнул Ла Лиэль, сгорбившись за столом и роняя лоб в подставленные ладони. — За что ты меня так наказываешь? Почему ты не сказала, что он такое? — Он не «такое», — уже без прежних взвизгов, но так же упрямо отозвалась дочь, и И Рён обхватила её крепче. Губы старшей тряслись, а нос опух. — Ты сам сказал, что раз повадился — с ним мне и жить. — С балаганщиком или побирушкой — живи, не жалко! — не сдержался Ла Лиэль, и девчонки вздрогнули, только Аи Ла побурела от задавленной травами злости. — С человеком, а не с лесным чудищем! Она рванулась, но и рук не смогла высвободить. — Та Иэль не чудище! — У него хвост! — И что с того?! И Рён, глядя то на сестру, то на отца, наливающегося таким же опасным багрянцем, укусила губу и вскинула голову, чтобы не разрыдаться. На Аи Ла не нашлось ни ссадины даже после того, как сама она, расцарапавшись, выволокла младшую из малинника, и это пугало до полусмерти. Всем известно, как хитры лесные духи. Всем, кроме маленькой дурочки. — Что он кому сделал? — сопела и ёрзала Аи Ла, не замечая испуганных взглядов затаившейся в углу лекарки. — Что с того, что у него хвост? Ему просто плохо и тоскливо в чаще, он мне орехи носит! — Дурочка, — выдохнула И Рён уже вслух, выпустив сестру и падая перед ней на колени. — Дурочка, как ты не понимаешь! Он выжидает! Он же лесной, милая! Он заморочит тебя, завлечёт, и ты сама с ним в чащу пойдёшь, а как опомнишься — всё, поздно! Будешь сидеть и нянчить котят с другими такими же несчастными, и назад дороги не отыщешь! И Рён поглядела на отца, покраснела, но твёрдо продолжила: — Он научит тебя колдовству. Котёнка ты, может, и бросишь в чаще, но тень её пойдёт за тобой, и в свете Ока ты будешь проклята. — Ни к чему меня учить лесной ворожбе, — буркнув, попыталась пихнуть её ногой Аи Ла и опасно качнулась на табурете. — У меня своя есть. Остро и пронзительно скрипнуло. И Рён глянула через плечо на шагнувшую к двери лекарку, а Ла Лиэля вновь охватил тот страшный внутренний холод. Он любил дочерей больше жизни. Больше чести, хотя чего стоит честь после такого признания? Он потянулся к самострелу, но дочь его опередила: поднявшись с какой-то неровной угловатостью, выхватила из колоды нож и заступила лекарке дорогу. — Мне здесь больше дел нет, госпожа, — с угодливостью согнулась та, но И Рён не шелохнулась. Старуха перевела взгляд с неё на затаившую дыхание Аи Ла, на их отца, втягивающего воздух так резко, что крылья носа раздуваются, и сжала губы в нить. — Отойди. Никто не обидит маленькую, но староста узнает правду и решит, что делать. Девица мотнула головой; косички зашуршали, проехавшись по богатой вышивке жилета. — Назад, — произнесла она так, будто не впервые наставила лезвие на живое существо. — Если кто ему и сболтнёт — то, клянусь, не ты.***
Вельта появился как в страшных сказках — на закате. Таль заметил его сразу, но долго делал вид, что увлечён исключительно сборами, выжидая, когда сородич спустится сам. Расчёт оправдался: старый хозяин не дотерпел и до последних лучей. — Куда это ты? — спрыгнув с ветвей и с грацией огромной кошки пошатавшись кругами, не сдержался Вельта. Со всем тщанием подрезанные густые волосы некрасиво встали дыбом: мальчишка не соизволил поднять головы. — Эй, щенок! Тощий хвост! Таль, приподняв брови и сложив губы трубочкой, потрогал каждую из своих свирелек, выбрал две и аккуратно завернул в ткань. — Дитя, соизволь ответить, раз к тебе обращается почтенный старец. Поверх свирелек лёг узел с рубашками и штанами. Другие, широкие и на завязках, Таль нацепил на себя, решив не тратить времени на переодевания, а сапоги и вовсе оставил. Вельта бегло оценил запасы: выходило прилично. — Таль, дитя моё, — сбавил он тон, зацепившись за ближайшую ветвь и переломившись так, чтобы заглядывать скрюченному сопляку в лицо, — что ты делаешь? — Собираюсь в путешествие, мудрый, — доброжелательно сообщил тот, заворачивая в вощёную бумагу горсти орехов, травок и сушёных ягод. Тёмные глаза поднялись только на пару секунд и снова обратились к пожиткам. — Позволь спросить, дитя моё, зачем? — По личным делам. Вельте до смерти захотелось загнать Таля в овраг, схватить за по-детски мягкие уши и трепать, пока не вылетит последнее желание дерзить. Удержаться стало сущей пыткой. — Не связаны ли эти дела с недавней шумихой в Лири? — замаскировав злобное сопение под утомлённое «ах», полюбопытствовал Вельта, дождался вялого кивка и выщерил зубы. — Дитя моё, и что ты намерен сотворить? Пойти войной на людей, нашуметь, с визгом удрать и привести за собой их армию? — Ни в коем случае, мудрейший, — с той же доброжелательностью изобразил улыбку Таль, укладывая сверху несколько мешочков с порошками для костра и одурманивания. Затянув горловину, он поднялся и забросил сумку на плечо, возвышаясь над распрямившимся Вельтой почти на добрую голову. Тонкий хвост стегал по торчащим из штанин голеням, пушистый и седой — мёл еловые иглы и пыль. Вельта не сомневался, что если пожелает устроить мальцу трёпку — отлупит так, что он ещё долго будет пищать и хныкать. Только что в процессе намнут ему самому — одной пустоте ведомо. — Ты собрался за девочкой, — решил он не ходить вокруг да около. — Я не спрашиваю, зачем тебе столь юная человечица, да это и не важно. Но подумай, дитя, — смягчил Вельта голос, как сумел, — что ты с ней будешь делать? А с теми, кто бросится по следу? — Я не оставлю следов. — Даже если ты проведёшь её нашими тропами, что потом? Она маленькая, — вкрадчиво заметил старик, снимаясь с места и обходя Таля кругом. — Она захочет домой. У людей короткая память: и года не пройдёт, как она забудет, что семья отдала её чужакам. Свяжешь? Заколдуешь? Не сможешь… Людские ведьмы — не по наши хвосты, дитя. Останься, — протянул Вельта ещё вкрадчивее и слаще, — выбрось из мыслей… отдохни. Верно, ты и впрямь слишком юн. От человечьих девок тебе пока одни беды. Не сиди на опушке, возвращайся домой. Никто тебя не обидит. Таль, хоть и смотревший с завидным спокойствием, прижал уши. Попытался обойти старика, но тот мягко толкнул его в грудь. — Брось, — повторил он. — Если позволишь себе — забудешь. Что тебе та малявка? Пальцы впились в землю. Таль облизнулся: сейчас они одни, и Вельта, может, и выслушает его, да только в расчёт не возьмёт. Что ему самому до старых обид? Что до девицы, если это не лесная девица? — С её содержанием я разберусь, — пообещал он едва различимо. Дрожали колени, на коже проступила пахнущая земляникой и едколистом испарина. Изображать бесстрашие становилось всё труднее. — Не твоя забота, Вельта. Может, отдам Нис в обучение: ей скучно одной в глуши. Вельта качнулся, уложив тяжёлые ладони ему на плечи, и шумно фыркнул: — Ты накличешь беду на нас ради ведьмы, которой, может, ничего и не грозит. — У огнепоклонников? Ни одну из них больше не тронут на моей земле, мудрый. А попытаешься мне помешать — я отомщу. Не сейчас, а лет через двести, когда ты уже позабудешь. Вельта не испугался, нет. Даже рассмеялся, но опешил — а Таль, только того и ожидая, извернулся под его руками и прыгнул вперёд, проскакал по склону и вскочил на первой же кочке, ловко, на самых пятках съезжая вниз. Старый колдун шевельнул пальцами, призывая травы опутать дурня, тощего хвоста и позорище их рода, пока и впрямь не убежал, но ничего не вышло: земля не услышала. Не услышал и ветер, и воды ручьёв, и жуки с мошками, роящиеся в жарком воздухе. Не он был их хозяином. И, как ни тяжко признавать, уже давно. Таль мчался прочь, не желая понимать, что ведьм перед судом стерегут страшнее, чем королевскую казну. Вряд ли он и думал об этом, а это значит, что думать нужно другим. И о конвое, и о том, как обставить похищение, чтобы не возникло вопросов. И где ведьме жить, если старая Нис решит, что хватит с неё котят и детей. И как защитить семью ведьмы, потому как беда одна не ходит… Старик вздохнул. Поглядел на бесполезные руки и вздохнул тяжелее: начинать — так с простого. Он съёжился до человечьего роста, ругаясь сквозь зубы, когда пропал хвост, и поглядел на город. С холма Лири казался мирным и тихим. Острое зрение безошибочно отыскало дом купца Ла Лиэля. Добрые и богобоязненные жители ещё не решились подпалить опасного соседа, но... Кто знает? Вельта похрустел суставами и вернулся к талеву тайнику. Шикнув на муравьёв, попытавшихся покусать чужака, зарылся в вещи, выбирая рубаху понаряднее. Если уж идти запугивать смертных, то при параде.