Тот является отцом, кто воспитывает, а не тот, кто родит. Менандр
После памятного разговора с Анной о необходимости держать приличия и блюсти репутацию Алексей Каренин почти не имел бесед с нею. Каренина всячески увлекала себя занятиями по дому, с сыном либо в обществе и нечасто видалась с мужем (по крайней мере, реже, чем с любовником), в то время как супруг её сосредоточился на работе. Служба и раньше позволяла ему легко отвлекаться от любых переживаний, а в его нынешнем положении это было как нельзя более кстати. К тому же, если прежде он стоял в министерстве исключительно за себя одного, то нынче у него появилась незримая поддержка: Алексей Игоревич с не меньшим интересом и вниманием относился к работе, временами подсказывая своему более реалистичному двойнику свежие мысли или аргументы в спорах. Таким образом их невидимый обществу тандем набирал множество идейных сторонников, поскольку в состоянии был охватить гораздо больше отраслей и деталей дела, нежели способен обычно удержать в уме единственный человек. Что же до взаимодействия двух Карениных между собой, то оно, в целом, устанавливалось всё более тесное. Алексей Игоревич был довольно активен в министерстве, неизменно стоя за плечом Алексея Александровича (для удобства чтения документов) и комментируя выступления. К задушевным же разговорам они не возвращались, но дома двойник с каждым днём всё больше времени проводил на виду. Казалось, он постепенно учится своему особому положению. Поначалу будучи лишь смутным образом во снах и зеркалах, теперь он спокойно расхаживал в мнимо телесном обличье подле "оригинала", хотя и оставался при этом совершенно не замечаем другими. И Алексей Александрович вскоре привык к регулярному присутствию этого не слишком общительного, но приятного и умного собеседника. Да, дома они чаще молчали (или если обсуждали что-либо, то оно неизменно касалось всё той же службы), но их понимание друг друга только усиливалось. Временами, когда те или иные распоряжения отдавались ими поочерёдно, окружающим могло казаться, будто Алексей Каренин непостоянен в своём настроении: то его голос звучит строго, сухо, но с затаённой силой, то вдруг более мягко, почти тепло. В министерстве довольно скоро привыкли, что их видный сотрудник может менять интонации в зависимости от темы разговора. Сослуживцы полагали это верхом ораторского мастерства, а сами Каренины их и не переубеждали. Строго говоря, этих толков они попросту не слышали, а потому пребывали в блаженном неведении. Анна, ввиду редкости встреч и разговоров с мужем, не могла видеть всего спектра перемен. Однако она безошибочно чувствовала, что супруг её меняется - но продолжала, как и прежде, списывать это на собственную перемену отношения к нему. Ей было немного странно, почти страшно и от этого ещё и совестно, но всё же Анна продолжала глядеть на мужа как на человека, мешающего её счастью. Ведь именно он стоял между любимым ею Вронским и не менее дорогим сыном, препятствуя одним своим существованием их соединению в цельную семью. К тому же, иногда Карениной казалось, будто Серёжа скрывает от неё нечто, касающееся отца. И эта странная тайна вызывала в ней незаметное чувство ревности. Дело же было в том, что Серёжа являлся единственным в доме Карениных, кто не только видел перемены главы семьи, но и трактовал их самым прямым образом. Ребёнок не искал оправданий в меняющемся настроении или объяснений ораторскими навыками: он просто смотрел и смиренно ожидал, когда отец решится рассказать ему всё сам. В том же, что однажды Алексей Александрович будет откровенен, Серёжа со всей своей детской наивностью нисколько не сомневался. Впрочем, ожидание данное не было тягостным: сын ощущал, что Каренин-старший больше совершенно не выглядит больным, и радовался этому. И по уже старой привычке держал свои наблюдения в секрете даже от матери. Зима, а вместе с нею и особые министерские положения, требовавшие непосредственного присутствия Алексея Каренина на службе, как обыкновенно случалось всякий год, подходили к концу. Алексей Александрович стоял в комнате перед зеркалом и устало разглядывал своё лицо. Сегодня на службе начальство в очередной раз намекнуло ему на то, что работа за прошедший период выполнена наилучшим образом, а потому Каренин имеет полное право отправиться заграницу на отдых и поправку здоровья. Ведь благополучие ценных работников - задача первостепенной важности. Стоило ли говорить, что окружение Алексея Александровича тоже твердило о его традиционно подорванном в трудовых буднях здоровье? Впрочем, мужчина предполагал и ещё один немаловажный фактор тяжести собственного состояния: он вряд ли мог понять, как два человека, две личности способны использовать одно тело, но сомневался, что это сказывается на состоянии благоприятно. - Ты выглядишь усталым, - раздался из-за его спины тактичный голос. Алексей Александрович оторвался от созерцания морщинок на лбу и перевёл взгляд правее: в глубине зеркала отчётливо виднелось уже почти родное лицо. При этом Каренин знал, что, несмотря на голос, звучавший позади него, стоит ему обернуться - и он увидит лишь пустую комнату. Сегодня Алексея Игоревича можно было наблюдать только в отражении. Такое уже бывало, и не раз - Алексей Александрович привык. А потому лишь спокойно откинулся на спинку кресла и покачал головой, скрестив руки: - Ты не первый это замечаешь. - Значит, объективно я прав, - лишь пожал плечами в ответ собеседник, делая акцент на слове "объективно". Эта привычка - выделять голосом и интонацией те или иные слова - была присуща им обоим, а потому совершенно друг друга не раздражала. Даже напротив. Алексей Александрович промолчал, но слегка улыбнулся. В обществе отражения, даже такого самостоятельного, он чувствовал себя достаточно спокойно и раскованно для подобных демонстраций. Рассеянным жестом проведя ладонью перед лицом, точно сбрасывая невидимый покров, он со вздохом произнёс: - Все ждут, что я отправлюсь на воды, как прежде. - Тебе мешает что-то? - А Анна? - Алексей Александрович вновь повернулся к собеседнику. - А т… - мужчина не договорил, запнувшись, но Алексей Игоревич прекрасно понял, что подразумевалась их специфическая общая ситуация. Потому он лишь подошёл ближе и положил ладонь оппоненту на плечо (Каренин при этом чувствовал данное прикосновение, но чужой руки не видел - она существовала только в зеркале). - Вам с Анной нужно полноценно отдохнуть друг от друга. Быть может, за это время она одумается?.. - в голосе гостя ощущалось сомнение, но он искренне пытался поддержать Алексея Александровича. - Что же до нас, то я вижу в этом отпуске возможность разобраться в происходящем и попытаться устроить его наилучшим для обоих способом. - Тогда следует собираться, - кивнул ему Каренин, поднимаясь с кресла и отворачиваясь от зеркала. Но что-то его остановило: собеседник в последний момент ухватил того за запястье. - У меня... у меня есть просьба. Перед отъездом я бы хотел познакомиться, - опять интонационный акцент, - с сыном. Алексей Александрович застыл, услышав эти слова, и глубоко задумался. Он не раз замечал уже на себе внимательный взгляд Серёжи, будто бы понимающего гораздо больше остальных. К тому же, Каренин всё ещё отлично помнил тот вечер и шахматную партию, когда Алексей Игоревич показался на глаза ребёнку. Ему случалось размышлять об этом, и в конце концов Алексей Александрович пришёл к выводу, что его зеркальный гость считает именно Серёжу наиболее близким из "сторонних" людей. Он относился к ребёнку гораздо лояльнее и даже ласковее, чем к прочим и даже к Анне. Насчёт последней, откровенно говоря, у него вовсе было весьма нелестное впечатление, к которому примешивался и тот факт, что Каренина толком не замечала даже существования его самого. Подобное обстоятельство, вполне естественно, не добавляло приязни. Разумеется, Алексей Игоревич помнил о прежней привязанности к жене. Вот только в новом своём качестве он обрёл когда-то нехарактерную для него особенность: незамечаемый, он сам мог видеть больше. Например, отношения и проявления искренности или лживости. Именно поэтому он с первого взгляда на Вронского проникся к нему раздражением и неприятием в ответ на не более лестную офицерскую оценку мужа любовницы. Поэтому же он так досадовал на поведение Анны, уже совершенно к ней охладев и лишь негодуя на тот обман, которым она окутывала законного супруга. Зато Серёжа со своей наивностью и непосредственностью по-своему привлекал Алексея Игоревича и пробуждал в нём истинно отцовские чувства. Алексей Александрович понимал всё это, хотя они ни разу о таком не говорили. А ещё он размышлял о том, что за время отпуска может произойти любая перемена, и хорошо, если дома будет кто-то, кто сумеет понять и поддержать. Взгляд со стороны в их случае - так и вовсе удивительная удача. Вздохнув, Алексей Каренин кивнул, слегка сжал пальцы оппонента в ответ и спокойным тоном произнёс: "Хорошо. Думаю, мы поговорим с ним. Завтра к вечеру". Взгляд отражённого собеседника, казалось, сиял изнутри.* * *
Серёжа весь день испытывал странное возбуждение, точно предчувствуя нечто важное. Мать его занималась собственными делами, а отец, не став отправляться на службу, распоряжался сборами к грядущей поездке. Старший Каренин был увлечён, но временами ребёнок ловил на себе его задумчивые взгляды. И ждал, наблюдая. Наконец, поздним вечером, когда Серёже уже полагалось отправляться в постель, отец показался на пороге спальни. Он отпустил няню, сам расположился в кресле возле зеркала и поманил сына. Ребёнок, завороженный необычным поведением родителя, послушно подошёл к нему и уселся на колени. Какое-то время Каренин-старший молчал, размышляя и глядя в зеркало, но вскоре его негромкий глубокий голос зазвучал в комнате: - Сын мой, нам давно уж следовало поговорить. Но прежде этого ответь на один вопрос... Скажи, ты помнишь тот вечер, который провёл у меня в кабинете? Серёжа молча кивнул, заинтригованный подобным вступлением. Тот вечер и правда отлично помнился ему, так же как и странный взгляд отца, его необычайно посветлевших и как будто незнакомых, но одновременно родных глаз. Ребёнок и сам себе объяснить не мог, чем эти глаза были "незнакомы" или "светлы", но чувствовал именно так. Мужчина меж тем продолжил: - Видел ли ты что-либо странное в моём поведении? Во мне самом? - мальчик, чуть подумав, опять кивнул. - Что это было? Как ты это объяснишь? На этот раз Серёжа задумался надолго, пытаясь в мельчайших подробностях восстановить впечатления того вечера. Он всё ещё немного побаивался отца, как боится сын строгого родителя, но здесь и сейчас говорить оказалось удивительно легко: - На минуту ты стал совсем другим. Не таким, как обычно. Ты всё равно был собой - но каким-то другим собой... Мальчишке казалось, что слова его путаются, но отец неожиданно заботливо сжал пальцами его маленькую пока руку. И тихо произнёс: - Именно так. Ты очень умный и наблюдательный ребёнок, а потому можешь услышать и понять меня. С некоторых пор я... не совсем один. Каренин повернулся к зеркалу и приветливо улыбнулся собственному отражению. А Серёже вдруг показалось, будто один глаз отца опять странно светлее. Мужчина вновь заговорил, но теперь голос его неуловимо изменился: - Здравствуй, Серёжа, - и мужчина ласково, пусть и осторожно, коснулся ладонью его головы. - Это Вы! - мальчик воскликнул прежде, чем успел понять, что делает. Потом он испугался и закончил уже шёпотом: - Это Вы там тогда были. Вы подвинули ту фигурку... Так как Серёжа не знал толком, к кому обращается, он последовал примеру отца и повернулся к зеркалу, мысленно разделяя обладателей разных взглядов и голосов на "обычного" и "отражённого". - Можешь обращаться к нему Алексей Игоревич. И он такой же твой отец, как и я, - более привычный ребёнку голос тихо шепнул эту подсказку. - Так... так кто же Вы? - мальчик переводил взгляд между отцом и зеркальной поверхностью, пытаясь осмыслить происходящее и привыкнуть к нему. Удивительно, но принять тот факт, что Каренин в некотором роде двойственен, мальчишке удалось быстро и беспроблемно. - Боюсь, я сам этого не знаю, - отозвался более мягкий голос. - Но, возможно, за время отдыха нам удастся это хоть как-то прояснить. Алексею Игоревичу весьма импонировало вот такое свободное и прямое общение, это ощущалось в тоне и звучании. Он явно радовался тому, что всё же смог поговорить с сыном. Да и самому Серёже нравился этот голос, потому он, переборов смущение, широко улыбнулся, поворачиваясь к отражению. - Я понял, - осторожно произнёс он. - Кажется, я всё понял. И я давно это видел. А мама, почему-то, мне не поверила, - вдруг с досадой и детской обидой добавил он. Каренин лишь вздохнул и пожал плечами. Он не хотел поднимать тему Анны и её отношения к семье, не сейчас. Некоторое время помолчали, Серёжа непроизвольно зевнул. Алексей Игоревич тут же встрепенулся: время позднее, ребёнку давно спать пора. Алексей Александрович согласился. Мальчик был уложен в постель и заботливо укутан одеялом. Серёжа следил взглядом за отцом, покуда тот вовсе не скрылся за дверью - только после этого ему удалось заставить себя закрыть глаза и уснуть. На следующий день Алексей Каренин покинул дом, направившись в заграничный отпуск.