Самое ценное в жизни и в стихах – то, что сорвалось. Цветаева М.
Серёжа находился в сомнении. Он много думал о том знаменательном разговоре, что случился у них с отцом накануне отъезда последнего. Мальчик сразу поверил в происходящее, со всей искренностью младенческой души, и оттого не мог понять лишь одного: почему же тогда никто другой не замечает очевидного? Серёжа не знал об особенностях общества и его мнения, о суровых целительных учреждениях, о репутации семьи, на которой даже намёк на психическое заболевание оставит несмываемый след... Он знал о том, что у него есть два отца. И пусть оба смотрят одними глазами и разговаривают одним горлом - мыслят они по-разному, и ребёнок ощущал их двумя самостоятельными людьми. И надеялся однажды по-настоящему сблизиться с обоими. Всё-таки прежде, когда Алексей Каренин однозначно был в одном-единственном экземпляре, особого притяжения к родителю Серёжа не испытывал, целиком отдаваясь в чувствах матери. Нынче же ему казалось, что мама всё больше увлекается чем-то другим - но не сыном, а вот тайна, разделённая только между ним и Карениным-старшим (старшими?..), рождала особенное состояние некого духовного родства. Серёжа не раз видел у них дома прежде незнакомого ему человека - Алексея Вронского. Он не столько наблюдал, сколько ощущал, как трепетно относится к этому гостю его мама. Чувствовал он и то, что эта её трепетность взаимна, но своего личного отношения к офицеру разобрать не мог. Это всё ещё оставался совершенно посторонний ему - Серёже - человек, который бы никогда не стал доверять свои секреты. И более того, который медленно, но верно забирал у мальчика любимую мать. Анна прежде всегда всеми тайнами делилась с сыном, но сейчас - в отношении этого странного человека - ребёнок не знал абсолютно ничего. И вполне естественно обижался на мать, вечерами вместо привычных игр вновь и вновь вспоминая откровенность родного отца. Мальчик с некоторым нетерпением ожидал возвращения Каренина-старшего, надеясь, что уж хотя бы этот человек не станет от него прятаться и честно всё разъяснит. Серёжа был смущён, спутан и совершенно устал от этих взрослых трудностей. Ну почему всё не может быть легко и просто? Он, мама и два папы. Ну, быть может, ещё дядя Алексей, раз уж маме он отчего-то так нравится... Впрочем, по наивному мнению Серёжи, Анне достаточно было бы узнать, что у неё теперь фактически два мужа, чтобы напрочь забыть о всяких офицерах. Анна находилась в сомнении. Вся эта ситуация вокруг чувств к двум мужчинам порядком её измотала. Она стыдилась своей любви и страсти, когда находилась наедине с собой, но стоило увидать Вронского - и женщина могла думать только о нём одном. Она одновременно боялась своего законного мужа, ненавидела и превозносила его. Она боялась, что он может узнать её секрет, и при этом страстно желала того, чтобы узнал, чтобы все утайки прекратились и можно было вдохнуть свободно, полной грудью, не сдавленной тисками скрытности. Сомнения и тяжесть прелюбодеяния настолько угнетали её, что у Анны буквально не оставалось никаких моральных сил, она жила практически по наитию. Впрочем, в обществе эта излишняя холодность не была особенно заметна, а дома женщина позволяла себе хотя бы немного расслабиться. Прежде отдушиной у неё в трудные жизненные моменты всегда был сын, но сейчас Анна осталась одинока в своих мучениях. Она не имела сил рассказать Серёже о происходящем: ну право, а какими словами можно подобное сообщить? И в итоге она стыдилась не только мужа, бывшего нынче в отъезде, но и родного сына. Она видела в нём искренность, свет и чистоту, и боялась запачкать его своими грехами, а потому всё больше сторонилась. Анна видела, что и Серёжа из-за этого точно бы охладевает к ней, но мужественно терпела. Она надеялась. На что же? Не знала и сама. Но надеялась, что однажды всё разрешится и ей позволено будет быть счастливой, в объятиях любимых. Жаль только, что законный муж в этих мечтах не появлялся... А потом случилась беременность, и это обстоятельство очередным грузом повисло на её и без того сдавленном сознании. Анна металась: в один момент она была счастлива от осознания присутствия под сердцем частички любимого, а в другой ненавидела себя за это. Каренина безумно устала и мечтала только о том, чтобы все эти сомнения развеялись раз и навсегда. Алексей Вронский находился в сомнении. Он любил свою Каренину, свою бесценную Анну до беспамятства, но, как и любой мужчина, не мог понять необходимости усложнения этих взаимоотношений. Он хотел быть просто счастливым вместе с дорогой его сердцу женщиной, но смутно осознавал, что отчего-то окружающее общество подобную любовь не одобряет. Не понимал он во многом и саму Анну, столь ревностно скрывающую связь, точно от этого зависели их жизни. Отчего они вообще должны прятать то, благодаря чему счастливы? Если только боясь вызвать в окружающих зависть. Не слишком понимал Алексей и то, как ему следует вести себя с домашними Карениной. И если слуг можно легко отозвать, то с существованием Серёжи затруднительно было что-то поделать. Вронский не знал этого ребёнка, но не раз ловил на себе его удивительно проницательные и задумчивые взгляды. Иногда мужчине казалось, будто бы мальчишка с кем-то его сравнивает (притом, судя по всему, не в лучшую сторону). Анна же особенно не стремилась сблизить сына и любовника, предпочитая, напротив, по возможности держать их дистанционно друг от друга. Что, разумеется, не добавляло всей ситуации ясности. Впрочем, сейчас Алексей Вронский предчувствовал, что скоро их положение может разрешиться. Анна призналась ему в собственной беременности, и уже одно это обстоятельство позволяло офицеру надеяться на её окончательный разрыв с законным мужем. Сам муж для Вронского представал фигурой почти что гипотетической: он не помнил даже о существовании его, покуда кто-нибудь или что-нибудь специально о нём не упоминали. И когда Алексей не видел Каренина, он не осознавал и его связи со своей возлюбленной. Той связи, которой Анна ужасно тяготилась. И теперь громом среди ясного неба прозвучали слова признания. Анне больше не оставалось выбора, она высказала мужу всё, теперь же смиренно ожидая решения. Серёжа, встретивший маму после скачек, в удивлении замер на пороге дома: Каренина была в ужасно растрёпанных чувствах и буквально промчалась в свои комнаты, не замечая никого вокруг. Когда же мальчик поинтересовался, а где его отец, обещавшийся быть вечером, ему сообщили, что глава семьи уехал на квартиру, не пожелав заходить в дом. Серёжа был удивлён и практически напуган: что такого успело произойти? Его родители о чём-то повздорили? И как теперь быть ему самому? Увы, ответов у Серёжи не было. И мальчик, со смутной смесью надежд и предчувствий, вынужден был отправиться в детскую, вполне искренне сожалея о том, что так и не поговорил с отцами наедине, как надеялся.* * *
Алексей Александрович сидел за столом и неотрывно глядел в чашку с чаем. Было темно - свет не зажигали. За окном отдалённо и глухо слышались перестуки мчащихся мимо запозднившихся экипажей. Алексей Игоревич привычно стоял, опираясь плечом на стену, и глядел на гуляющий меж деревьев ветер. Было тихо, но нарушать молчание никто из них пока явно не собирался. Каждый думал о чём-то своём и на свой лад оценивал произошедшие перемены. Казалось бы, всего несколько слов... но сколь сильно они влияют на каждый аспект резко перевернувшейся жизни! Нужно было решить несколько важных вопросов, но ни один из Карениных к ним пока не притрагивался. Что ответить Анне? Что делать с Вронским? Что, в конце концов, решить относительно Серёжи и будущего ребёнка Анны, по закону, так или иначе, но считающегося наследником Каренина? Думать об этом было невыносимо, но и думать о чём-то другом - кощунственно. - Александр, - наконец негромко заговорил один из мужчин, привлекая к себе внимание оппонента. Ещё во времена их отпуска у обоих выработалась привычка звать друг друга не целиком по имени и отчеству, но только по отчеству, а затем уже и вот так - по "отеческому имени". Это несколько упрощало общение, пусть и выглядело некоторой фамильярностью. - Мне кажется, сейчас всё равно ничего не решить. Давай оставим эту... ситуацию до завтра. На свежую голову всегда проще рассуждать. Алексей Александрович в задумчивости повертел в руке чашку и наконец кивнул: - Да. Да, ты прав. Я всё ещё муж и отец, а потому могу позволить себе сам устанавливать временные рамки принятия решений. Как я только позабыл об этом? - он поднял взгляд на собеседника и слабо улыбнулся ему, встретив заметно потеплевший взгляд. - Мы просто оба устали за этот день. Может, партию в шахматы? Алексей Александрович и Алексей Игоревич Каренины оба находились в сомнении. Но здесь и сейчас, в эту ночь, они привычно переставляли фигуры на шахматной доске и не думали практически ни о чём ином. Это не было похоже на реальность, не было похоже и на сон, но в кой-то веки Каренину было совершенно без разницы, чем всё происходящее является на самом деле.