***
Грейдон, посмеиваясь, стёр кожаной перчаткой для стрельбы из лука кровавый плевок, плюхнувшийся прямо ему на щёку. Несмотря на тяжёлые побои и четыре выбитых зуба, септон, одетый в мешковатую мантию, сдаваться не хотел, как и его храм Семерым, что Грейдон в отместку поджёг. От строения тянулся горький запах дыма. Напасть на деревню было ходом рискованным, но Грейдон надеялся вызвать гнев войска Таргариенов, которое собиралось подобраться к Золотому Зубу. Называя их действия фуражировкой, ланнистерские люди сжигали дома, разграбляли их и уводили в плен женщин и мужчин. Грейдон отпустил нескольких человек, чтобы те доложили Таргариенам о нём, и триумфально воздвиг столб, на котором повесил штандарт Грейджоев. Однако глубокой ночью его решили застать врасплох оставшиеся в живых мужчины и женщины, скрывшиеся под опекой септона Харли, в храме Семерым. Поселян сдала выбежавшая из храма посреди ночи маленькая девочка. Возвращаясь, она и не ведала, что за ней следят. Грейдон, поймав её за плечо, пообещал оставить в живых её и её родню, если девочка откроет секрет. Кажется, её звали Дейна. Наивное дитя согласилось. Она рассказала, что септон Харли укрыл всех от гнева врагов, а затем, по настоянию Грейдона, отправилась за этим самым септоном. Мужчина добровольно сдался Грейдону, поведясь на обещание сохранить жизнь его людям, а Грейдон с улыбкой на губах приказал заколотить все двери и окна и сжечь всех, кто там прятался. Септона он оставил на закуску. — Жестокая мразь! Драконьи короли сотни лет назад изгнали вас, и снова изгонят! — кричал септон Харли, скалясь окровавленными зубами. — Они сожгли один ваш остров, и сожгут их все, да вложат боги в их длани пламень правосудия. Грейдон узнал от этого человека, что остров Харло подвергся нападению. Самый мирный, на памяти Грейдона, лорд Родрик Чтец погиб в бою, и о нём теперь могли сложить песни. Он ушёл с честью. — За один наш остров ответят десять таких деревень, как твоя, — ответил Грейдон. — И вдвое больше людей, чем на островах. Септона он отдал воинам. Насытившись чужой кровью и добычей, Грейдон повёл людей к перевалу, на котором возвышалась крепость, ведущая к заветным Западным землям. Железнорождённые правили Речными землями ещё задолго до прибытия Таргариенов. Пришло время вернуть их себе. Грейдон, влюблённый в образ короля Эурона, планировал бросить Речные земли к ногам Грейджоя. Как Грейдон и предполагал, рыцарь, ведущий армию к Золотому Зубу, отправил часть войска в деревню. Ночные тренировочные бои, которые устраивал в Королевском лесу король Эурон, приучили их сражаться в темноте. Уйдя глубоко в хвойный лес в горном перевале, Грейдон укрепил свои позиции там, ожидая подступов врагов. Огоньки факелов недруга явились по горной дороге через несколько дней. Человек пятьсот, не больше, не спеша продвигалось по дороге. Их кони устало волочили копыта, издающие непозволительно громкие цокания по щебню. Конечно, то была не вся армия. Раскусив план врага, Грейдон, однако, дал волю своим солдатам атаковать. На недругов обрушились валуны и горящие деревья. Лошади забегали, забрыкались, сбрасывая путников. Кто-то сбежал, кого-то перебили лучники. Вслед за ними появилась следующая часть конницы. Вместо того, чтобы отразить нападение, Грейдон умчался поглубже в лес. Рыцари, глупые и доверчивые, погнались за ними, побросав лошадей. Их клинки и щиты звенели, как погремушки у колыбели младенцев, возвещая об их прибытии, а некоторые из них держали факела. Стрелы же Грейдона бесшумно разрезали воздух. Лишь заслышав шум, он натягивал тетиву и отпускал её, наслаждаясь её коротким пением. Стрелы с серым оперением без шороха врезались в воздух, и заставляли падающих от них воинов вскрикивать. Но рыцари были стойкими. Они сражались до рассвета. Последнему из них Грейдон отрубил голову в ярко-алом свете восходящего на горизонте солнца. Совершенно усталые они двинулись к Золотому Зубу той же горной дорогой. Ланнистеры знали эти места, и Грейдон доверял им, слушаясь их только в этом, в остальном они беспрекословно подчинялись ему. Чем дальше он продвигался к Золтому Зубу, тем сильнее находила грусть. Вскоре он увидится с отцом и братьями, и придётся делиться властью, столь щедро подаренной ему королём Эуроном, придётся бороться за звание наследника. Да, он вылез из чрева матери первым. Так говорили повитухи и мейстеры. Он сам пробрался к свету и жизни, в то время как его братьям пришлось помогать. Горменд и Грен уступали ему во всём. Они не пользовались любовью женщин, проигрывали ему в тренировочных боях, плохо стреляли из лука, хотя были как две капли воды похожи на него. Такие же пьющие свет голубые глаза, русые волосы, квадратная челюсть. Он ждал встречи с отцом и одновременно боялся её. В отличие от него, отец был ближе к морю, и это придавало ему сил. Горольд часто брал Грейдона с собой, отправляясь в плавание, и бой барабанов и шум вёсел, опускающихся в воду, стал родным. Казалось, что в ритм бою барабанов билось и его сердце. Эурон, ругая их на поле, как-то спросил: «Быть может, выкатим ладьи на берег, приделаем им колёса и понесёмся по Вестеросу?». Железнорождённые отказались портить корабли. Их суда созданы только для того, чтобы чувствовать поцелуи морских волн. Но без освоения земель они лишались возможности называться великим народом. Солнце щипало глаза, когда они подошли к Золотому Зубу. Рыцарь, посланный Матерью Драконов, укрепил крепость, расставив перед ней катапульты и шипастый забор. Траншею они разрыть не успели. Её кусочек закрывал подступ только к воротам замка. Грейдон щурился, чтобы посчитать на стене людей с лучниками и арбалетами. Выходило не меньше четырёх сотен при беглом взоре. Они моментально натянули луки и перезарядили арбалеты, как только заметили приближение его армии. Ланнистерские солдаты предложили провести переговоры для начала, и Грейдон, неся в руках белое знамя, отправился к замку. Рыцарь, которому предстояло оберегать замок, выехал на коне, одетом в броню. За шлемом Грейдон не разглядел лица. Рыцарь остановился около траншеи. — Я сир Джорах Мормонт, военачальник королевы Дейенерис и короля Эйегона, — заговорил рыцарь. — Вы совершили ужасную ошибку, молодой человек, отважившись напасть на мирное поселение. Мы знаем, сколько у вас людей. У нас больше! Если вы сдадитесь в плен, я пощажу ваших людей. Грейдон прыснул смехом. — Сир Джорах, король Эйегон совершил ужасную ошибку, отважившись напасть на остров Харло! Если вы сдадитесь, вы умрёте быстро. Если нет… я сам выберу, как вы умрёте. — Ты ещё молод и не поздно исправить ошибки, мальчик. Разбойничаешь ты умело, да на это каждый способен. Крепость тебе не взять, не обманывай себя. Умри с честью. Войско за Грейдоном закопошилось, заверещало. Кто-то попросил его подумать до вечера. — Я обещаю подумать, сир Джорах. До вечера. Полагаюсь на вашу рыцарскую честь. — Убей его! — потребовали люди Джораха. — Убей урода! — Джорах остановил громогласные возгласы одним жестом. — Ступайте, юноша, и знайте, что нам бояться нечего. Если вы решите атаковать внезапно, мы будем готовы. — Он развернул коня и умчался. Грейдон развернул людей. Их лагеря располагались очень близко. Он послал нескольких разведчиков, но тем не удалось подойти близко к крепости, чтобы как следует оценить её защищённость. Он ждал прихода вечера. Если прийти и сдаться, сир Джорах впустит его одного, и убьёт, а остальных, возможно, тоже прикончат, несмотря на обещания. Время тянулось лениво. Каждая из армий с содроганием ждала предстоящего боя. Ланнистеры молились Семерым. Грейдон — Утонувшему богу. Сидя на пне около своего шатра, Грейдон наблюдал за тем, как солнечный диск меняет положение на небесном полотне. Он не ел. Ни жажда, ни голод не мучили его. Были только мысли о ней, о Талле Тарли, и безумном желании исполнить своё обещание вернуться к ней. И вот, небо занялось алым, а солнце начало тонуть в горизонте.***
Звуки битвы стихли только к утру. Лорд Горольд Гудбразер стремительно атаковал Золотой Зуб. Ему самому удалось убить два десятка человек. Люди Таргариенов занялись боем со стороны Речных земель, и это было ему на руку. Он приказал не убивать многих лордов, а брать пленников. Железнорождённые выполнили приказ по-своему. Половину они перерубили, другую покалечили. Сир Джорах, командующий врагами, пытался бороться и порывался умереть в бою, но лорд Горольд выбил из его раненной руки меч и, связав, бросил рыцаря в катакомбы Золотого Зуба. Пленников он намеревался увести на Утёс Кастерли. Оставаться здесь было опасно. Слишком близко располагался Риверран, а около него дотракийский лагерь. Опечаленный вестью о смерти лорда Родрика Харло, Горольд Гудбразер, однако, голову не терял, в отличие от его сына. Грейдон стоял перед ним и двумя братьями, до сих пор одетыми в кольчугу. Грен и Горменд возвышались, будто стражники, готовые вот-вот броситься по приказу отца на своего брата. Грейдон допустил непростительную оплошность. По его милости была сожжена деревня. На второй день после захвата Золотого Зуба он убил ещё и Джораха Мормонта, важного для королевы Дейенерис человека. — Своими действиями ты опустил народ железнорождённых до разбойников. — Горольду было тяжело смотреть в эти родные синие глаза, в которых плескалась ярость. — Ты подставил своих людей. Дотракийцы в нескольких шагах от нас, а ты открыто выступаешь на деревни. — Горольд хотел бы сказать «Что, если бы я тебя потерял?». — Я взял в плен сира Джораха, и ты убил его. Ты навлёк на нас гнев королевы Дейенерис. — И что же ты сделаешь, папочка? Мы и есть разбойники. — Грейдон развёл руками. — Накажешь меня? Запрёшь в комнате? — Нет. Решение далось мне нелегко. Но я его принял, — потирая белую бороду, ответил лорд Горольд. — Это моя вина в том, что я слишком много позволял тебе. И я постараюсь исправить это упущение. Ты женишься на леди Жиенне Вестерлинг, дочери одного из знаменосцев Ланнистеров. Их род очень древний. Это позволит нам укрепить позиции в Западных землях. Девушка красива, об этом ты можешь не волноваться. Год ты проживёшь со своей женой. Заведёшь наследников. На войну я тебя с собой не возьму. Со мной пойдут Грен и Горменд. Грен, появившийся на свет последним, удивлённо посмотрел на отца. — Отец, простите меня, я не совсем сведущ в военном деле. Грейдон учился при дворе короля Эурона. — Простить ли мне эту ошибку? — Горольд осмотрел двух сыновей. Горменд отрицательно покачал головой. Горольд знал, что оба его мальчика не сильны в бою так, как силён Грейдон, но позволить ему ошибаться и дальше значило подставить всех железнорождённых. — Нет. Решение я принял. Вам тоже пора научиться. Вы все мои сыновья. И, если ты не исполнишь свой долг, Грейдон, я лишу тебя звания моего наследника. Горольд ушёл от испепеляющего взора Грейдона вместе с остальными сыновьями и свитой.***
Они гнали лошадей по песчаному берегу, и ветер брызгал в лица холодными солёными каплями. Лагерта смеялась и всё подгоняла лошадь. Теон следовал за ней, к скалистым выступам, поддерживающим Королевскую Гавань. Только вёл коня гораздо тише. Подкованные копыта его коня размеренно чавкали по морской воде. Он смотрел на то, как развеваются по ветру тяжёлые пряди наложницы, на её прямой стан, уверенную посадку. Свой чёрный с золотым плащ Теон отдал ей, и это пробуждало в нём странное чувство. Как будто она уже была его женой. Вот только у Теона на плечах не было плаща с символом её дома. Да и мог бы у неё быть плащ? «Ты очень добр ко мне», — заявила Лагерта, когда он неожиданным для себя жестом набросил сверху на её прозябшие плечи свой плащ. Множество проведённых вместе ночей сблизили их. Теон уже не представлял себя без Лагерты. Без её заботы и её добрых слов. Как женщина она была великолепна во всех отношениях: фигура, черты лица, ум. После того, как Эйегон Таргариен напал на остров Харло, едва не уничтожив его, Теон чувствовал, что сомнения в прежних идеалах опутывают его голову. Будучи Джоном Сноу, король Эйегон только и хотел всегда охранять людей. По крайней мере, Теон помнил его таким. «Власть опьяняет всех, и чем её больше, тем больше хочется», — ответила Лагерта, нежно массируя руками его плечи. Власть опьяняла и Эурона. В первые же дни после доноса о разгроме Харло, он порывался совершить самые отчаянные поступки. «Власть опьяняет и короля Эурона, но у короля Эурона есть советники. И ты — один из них», — напомнила ему Лагерта. Он не знал, как может повлиять на Эурона. «Эурон тебя слушает. Мы все чувствуем, когда мы не правы. Но говорить ему об этом прямо не следует. Ты в силах дать ему понять, что нужно в противовес действиям Таргариенов поступить иначе. Не бросать армию сразу в пекло. И не обретать союзников путём насилия». Он и сам поражался, что Эурон его послушал. Он не выступил на Долину и Речные земли. И Браавос он тоже решил не завоёвывать. И в колокола приказал звонить, когда приплыл сир Харрас, по совету Теона. А Теону советовала Лагерта. Сиру Харрасу понравилось. Он чувствовал себя важным, родным и не одиноким в своём горе. — Ты устал? — спросила Лагерта, притормозив коня. Её улыбка и ласковое обращение согрели душу. Видимо, он задумался и слишком долго скакал к ней. Уставший от ложных доносов стражников на Джейме Ланнистера, от службы, Теон заявлялся к ней хмурый и ощетинившийся, и, лишь упав в её объятия, забывался. Кроме стражников, его донимала Яра. Однажды она заявилась к нему в комнату, когда они лежали с Лагертой в постели обнажённые, даря друг другу медленные тягучие поцелуи. С Лагертой он перестал бояться вида собственного тела, искалеченного по воле Рамси Сноу. При Яре это чувство вернулось. Сестра презрительно осмотрела его наложницу и, обозвав грязной шлюхой, велела выйти. Только Лагерта поспешила уйти, Теон ухватил её за руку и притянул назад. Однако Яра в долгу не осталась. «Эту тварь подложил тебе Эурон, и она, будь уверен, докладывает ему всё о тебе и обо мне. Зачем она тебе? Члена у тебя нет. Детей ты не родишь. Открой глаза, братец». Теон огладил пушистые волосы наложницы. Яру он научился понимать. Хотя это было сложно, он не разозлился. Яра завидовала тому, что Эурон приблизил его к себе. Раньше она командовала железнорождёнными. Теперь она была брюхата и сидела часто одна. Теон вышел из комнаты вместе с нею, и за это получил ещё один упрёк. Сестра попросила его уплыть. Эурон был зол, рвал и метал, и дела ему не было бы до уплывших племянников. Теон отказался. «Из-за Эурона погиб наш отец. Из-за Эурона умер дядя Эйрон. Из-за Эурона убили Чтеца. Прошу тебя, послушай меня хоть раз. Давай уплывём». — Яра взяла его руки. «Чтец погиб, защищая свой остров», — твёрдо ответил Теон и вновь удостоил её отказом. Эурон убил его отца, но каким отцом был Бейлон? Эйрон пытался избавиться от Серсеи и погиб. Чтец защищал остров. Яра была права, Эурон не лучший дядя. Но Эурон стремился исправить свои ошибки. Чего только стоили мейстеры, подсылаемые к Яре. Он дал Теону возможность ожить. Да и если бы они уплыли, Теон бы вновь погрузился в мрачные думы о захвате им Винтерфелла, о сожжённых крестьянских детях, о казни сира Родрика Касселя. Теон никогда не забывал собственные ошибки. «Ты знаешь справедливость, Теон», — сказала ему Лагерта. Он знал. Как знал и то, что король Эйегон напрочь забыл о чувстве справедливости. — Тебя было непросто догнать. Где ты обучилась так легко ездить верхом? — спросил он с улыбкой у Лагерты, терпеливо ждущей его. Небо, затянутое плотным волоком сизых туч, стало бросать на землю крупные дождевые капли. Юг постепенно оттаивал от зимы, но часто буйствовали дожди. — Мне много приходилось ездить верхом, пока отец продавал свои товары. Мне и десяти не было, когда я забралась на первую лошадь. — Лагерта поцеловала его в губы. Дождь разъединил их. Крупные капли падали всё быстрее и быстрее. Уйти от них оказалось невозможным, и Теон с Лагертой завели лошадей в ближайшую расщелину. Дождь лил белой стеной. Чтобы не намокнуть, они отошли к дальней стене пещеры. Теон привлёк Лагерту в свои объятия. Их губы ударились друг о друга. Лагерта зашумела, втягивая дождевой воздух. Они столько раз оставались наедине в Башне десницы короля, и только здесь, скрытые за плотной белой стеной дождя, ощутили себя по-настоящему отделёнными от остального мира. Забывшись, Теон бросил плащ на пол и опустился на него вместе с Лагертой. Они не отрывались друг от друга. — Что ты делаешь? — трепетно спросила Лагерта. Не удостоив её ответом, Теон спустился поцелуями вниз по шее, приоткрыл, отодвинув кружево воротника, смуглую ключицу, обжёг её требовательным прикосновением губ. Лагерта ухватилась за его отросшие пряди. Когда Теон нырнул ниже, она прыснула смехом от того, что его волосы выскользнули из её рук. Шелест юбок по коже заглушал крапающий ливень. Теон прильнул к дрожащему, покрытому мелкими пупырышками от холода, животу. Она прекрасно знала, что он делает. Он хотел вновь почувствовать себя живым, воспрянуть от боли, преследующей его душу, просто побыть человеком. Побыть Теоном Грейджоем, услышать её сбитое дыхание. Почувствовать её руки, оттягивающие его волосы. Доставить ей удовольствие. Лагерта вздрогнула. Он поступал так, как она его учила. Наслаждаясь каждым дюймом её кожи, он дарил ей медленные ласки. «Зачем она тебе? Члена у тебя нет», — голос сестры навязчиво возвращал его в суровую действительность. Но эти упрёки, как и невнятные стоны Лагерты, заглушал ливень. Теон окончательно забывал о том, что члена у него нет. Он доводил её до исступления мокрыми поцелуями и руками, и Лагерта, вздрагивая, хваталась за его руки и голову. — Я люблю тебя, — искренне сказал он ей, не ожидая, что она ответит, и ответит взаимно. — Я тоже люблю тебя, Теон Грейджой! — с улыбкой бросила наложница. Дождь прошёл, а они всё не хотели уходить. Греясь в его объятиях, Лагерта поцеловала открытую шею. — Я откажусь от денег, что даёт мне твой дядя, — сообщила она тихо. Теон, разглядывая впитавший в себя влагу песок, также тихо предупредил: — Это странное решение. Эурон может решить, что кто-то платит тебе значительно больше. Как и я. — Тот, кому я раньше служила, давно исчез из Королевской Гавани, — проговорила Лагерта, поглаживая рукой его грудь. — Лорд Петир Бейлиш привёз меня для Вариса, королевского мастера над шептунами, полагая, что я способна его соблазнить. Но я не была создана для соблазнения. Я была с мужчинами, если сама того хотела и если они хотели того. Ни принуждения, ни соблазнения. Лорд Варис встретился со мной. Он не трогал меня. Полдня мы просидели почти молча, не шевелясь, глядя друг на друга тупым безмолвным взором. Но, выпуская меня из своей комнаты, он раскрыл своё одеяние на груди, и вышел со мной под руку с такой улыбкой, будто мы весь день занимались любовью. Он сказал, что будет навещать меня и платить, потому что в противном случае Бейлиш сдаст меня какому-либо садисту, если я не буду приносить выгоды. — Она обратила к нему чёрные глаза. — Теон, у нас всё получилось иначе. Я не хочу, чтобы ты был со мной по принуждению твоего дяди. И отказываюсь от платы потому, что не нуждаюсь в ней, чтобы быть с тобой. Помнишь, ты спас меня? Думаю, этот случай вытащил меня из того места. Я устала отбиваться от мужчин. Я устала бояться их прихода. И ты освободил меня. Мне казалось, что сейчас ты и твои соратники всех нас возьмут силой, но потом ты пронзил стрелами обидчиков и даже заплатил за них. — Жалкий золотой дракон. Я должен был дать вам больше. — Ты дал мне свободу от борделя. — И запер тебя в своей комнате. — Нас запер король Эурон. Он делал это ради тебя. Когда он пришёл, он сказал, что тебя искалечили и тебя надо вернуть. Я не могла не подчиниться королю, это правда. Но когда я увидела тебя, мне стало горько, что мне будут платить. Я люблю тебя, Теон Грейджой. И брать деньги за любовь — самая последняя низость. Он смотрел в её горящие глаза, переваривая сказанное. — Ты вернула меня, — ласково шепнул Теон и поцеловал её в лоб. — Не волнуйся об Эуроне.***
Красная жрица кряхтела в цепях. Карс предложил оставить её в темноте, и Квиберн так и поступил. Абсолютная мгла не давала ей сил создать тени, которые бы навредили им. Однако для женщины она была необычайно стойкой. Карс полосовал её тело своим кинжалом на ощупь, но почти ювелирно, а она не издавала ни звука, и даже умудрялась подшучивать над ним, думая, что способна сбить с его цели. Её тело было горячим. Карс признался Квиберну, что его охватило желание. Она так и влекла его к себе, в объятия. — У тебя несчастная любовь, жрец, ты никогда не выйдешь из тьмы на белый свет. Ты никогда не познаешь взаимной любви. Это яркое чувство будет тебе недоступно, — говорила Красная жрица. Видимо, её бог давал ей много сил. И Карс предположил, что лучше всего избавиться от неё — скинуть в море, на съедение акулам. — Глупая женщина. Моя любовь приносит мне сладкую боль не от того, что она к самой прекрасной женщине на свете, — ответил Карс. — Нет чего-то более невзаимного, чем любовь к родине и к своему народу. И нет истинного пути на свет, кроме стремления возвысить свой народ. Мелисандра ещё долго склоняла его воспользоваться её телом. Но когда он в сотый раз повторил, что не признает её бога, она в ответ только рассмеялась и сказала: — Твоего бога нет, жрец. Есть только тьма на глубине вод. Прыгни со скалы, и ты узнаешь. — Зайди в костёр, и ты узнаешь, что нет ничего в огне, кроме адской боли, — парировал Карс. Но Квиберна неумолимо интересовал алый камень на её шее. Он, зайдя в очередной раз в камеру, пахнущую кровью, приказал на этот раз зажечь свет. Карс осветил женщину факелом, и та слабо улыбнулась, повернувшись в сторону огня. Квиберн поддел сзади её шеи ожерелье. Замочек легко поддался ему. Десница только потянул за него, как Мелисандра открыла глаза и затрепетала в цепях. — Не трогай! Не трогай это! Квиберн деловито хмыкнул и, с удовольствием глядя на отражающий его красный камень, поднялся над Мелисандрой. — Ведьма! — воскликнул Карс. Квиберн внял его зову и поглядел на пленницу. Руки сами выронили ожерелье. Перед ними сидела закованная в цепи старуха. Редкие седые пряди, сморщенное и сгорбленное тело с обвисшими до живота грудями, старческий запуганный взгляд. Трудно было поверить, что эта женщина угрожала их королю. — Позовите Его милость, немедленно, скажите, что дело не требует отлагательств, — приказал Квиберн стражнику, что охранял их, и надел ожерелье на шею Мелисандры, отчего та вновь превратилась в Красную женщину. — Теперь ты убедился в силе моего бога? — спросила она. Эурон ворвался в камеру как вихрь. Он был в ночной рубашке и бриджах. Сапоги, не до конца зашнурованные, стремились упасть с ноги. Квиберн незамедлительно показал ему истинный облик Мелисандры, и Эурон застыл, так и не отойдя от порога темницы. Страх прилип к его глазам. Огонь в факеле, поддерживаемом его рукой, вспыхнул, дёрнулся от неведомого ветра, и Эурон тут же отбросил его на пол под смех Мелисандры. Затем липкий страх сменился диким огнём ярости. — Поутру мы утопим её, — сказал король. — Отдадим нашему богу. А эту побрякушку оставим себе. И пока я буду в Браавосе, Квиберн, ты разузнаешь подробнее о том, что она умеет.