Горящая пагода

Третий глаз Будды был тем самым таинством Ханчжоу, о котором знали только избранные. Произведение искусства, созданное Шэ Ли. Произведение искусства, которое не останется на сотни лет в музее, но отпечатается в памяти людей, которые имели честь побывать здесь хотя бы раз. Третий глаз Будды — это город-призрак, который оживает ночью. Просыпается, как громадное черноглазое чудище, поднимая косматую голову, разевая зубастую, страшную пасть и мотая головой. Густые кроны деревьев, древние камни с ликами богов и тянущиеся к небу крылья пагоды — это та сторона горы Фэйлай Фэн, которую можно без труда разглядеть даже ночью или в туманную погоду. Если свернуть с кольцевой, то можно доехать до окраины города, где нет ничего, кроме автозаправок и редких придорожных гостиниц. Если свернуть к узкой грунтовой дороге и объехать гору, то от подножия до самых горных склонов всё кажется вымершим. Это та сторона Фэйлай Фэн, где темнота держит Третий глаз закрытым от людей. До тех пор, пока не закончится бесконечный марш деревьев, а с вершины горы внезапной спиралью спустится трасса. Ослепительный свет фар кинется в глаза, в уши ворвётся рёв моторов, скрип шин и слабый треск ручных тормозов. Рыжий шмыгнул носом и застегнул мастёрку под горло. По широкой асфальтированной площадке носился холодный ветер. Отсюда было отлично видно стартовую полосу и гребень уходящей вниз трассы. Какой-то здоровый мужик, чьего лица он не разглядел даже, оставил его ждать здесь. И Рыжий ждал уже двадцать грёбаных лишних минут, за которые успел осмотреть все стоящие рядом тачки. Кроме вот этой вот. Сверкающая в свете фонарей и фар Мазда дразнит сочным лимонно-жёлтым боком. Блестит, переливается и манит поближе к себе. Изящный тонкий спойлер игриво подмигивает с металлической задницы. Ахуеть. Рыжий присвистнул и обошёл тачку полукругом, засунув руки в карманы. Он давно не ребёнок, но сегодня, когда мать спросила, куда он собрался на ночь глядя, Рыжий сказал, что останется с ночёвкой у Юна — ему подарили новую приставку, а в неё за пару часов не наиграешься. Выбежал из дома, как ошпаренный, и сел на последний автобус, который довёз его до остановки, откуда пришлось топать до Фэйлай Фэн ещё километра три. Было бы проще, если бы Юн сам проводил его к нужному месту, особенно если учесть, что брат стал разрешать ему ездить на своих тачках. Но проще, сука, не бывает никогда. Юн сказал, что в этот день никак не сможет, потому что его матери вдруг стало плохо. И когда Рыжий, по пути к автобусной остановке, случайно заметил его мать, весело болтающую с подругой, в окне супермаркета, лишь скривился. Сунул сигарету между зубов и пошёл дальше. Заново перемалывая слова Юна в голове и понимая, что в каждой букве — ничего, кроме тупого пиздежа. Охуенный друг, всё супер. Но Рыжий не из тех, кого можно сломать подобным дерьмом. Нет — значит нет. Он справится со всем сам, как справлялся грёбаные восемнадцать лет. В том, чтобы добраться самому не было проблемы, кроме того, что дорога заняла почти три часа. Три часа брождений по горным склонам, где на полпути кончались фонарные столбы и ступени, и шёл только крутой подъём с комками земли и камнями, которые кидались под ноги. Рыжий знает, что в жизни случается всякое, но Рыжий не предполагал, что будет, как слепой, шариться в лесу, вместо того, чтобы играть в баскетбол или смотреть с матерью боевики по телику. Хотя если подумать, то бродить в темноте и намеренно искать место, где происходит что-то противозаконное — это ещё не полное дерьмо. Позволить кому-то положить сраную руку на свою шею — вот это полное дерьмо. Позволить пялиться на свой рот ебанутым взглядом — вот это, да, это полное дерьмо. То, что произошло в квартире Хэ Тяня (что бы это ни было), вышибло из Рыжего все душевные силы. Он был спокоен, но глубоко под кожей, внутри, фонтаном било раздражение. Он не думал, не вспоминал, не прокручивал в голове, но вся эта поебень будто зудела фоном, как ультразвук — подумай, вспомни, прокрути в башке. Рыжий этого, конечно же, не делал. Ничего не было. Эта мысль была до боли сжата в голове крепким кулаком. Главное правило — держи и не отпускай, даже если порвёт каждую мышцу. Не впускай в голову ни одной левой мысли. Рыжий просыпается утром: ничего не было. Рыжий умывается, завтракает, идёт в школу: ничего не было. Рыжий засыпает: ничего не было. Рыжий проводит распиздатый выходной дома с матерью: ничего не было. В моменты, когда ультразвук становится громче, он и правда сжимает кулаки, чтобы его ненароком не отбросило в море солнечного света. Отпусти он их хоть на секунду — и что-то охуенно страшное случится. А Рыжему дерьма в жизни и без того хватает, серьёзно. Нахуй Хэ Тяня. Нахуй солнечный свет. И он сжимает кулаки сильнее. Вокруг него носятся и шумят человек сто, если не больше. Это место похоже на ебанутый карнавал: всё вокруг плюётся цветом, горит, кружится, живёт своей странной жизнью и дышит. Яркие тачки разбросаны по площадке и вокруг каждой вьются по-шлюшьи разодетые девчонки. Парни ковыряются под открытыми капотами, что-то обсуждают и спорят. И все как один, как долбоёбы, упакованы в чёрные кожанки. Стритрейсеры херовы. Голова у Рыжего начала раскалываться с первых секунд пребывания там: музыка, включённая на полную громкость, разрывалась из каждого мафона, била басами из-под капотов и багажников, и всё это перемешивалось в один злоебучий шумный коктейль. Рыжий стоит в стороне, почти с отвращением глядя на то, как несколько девчонок забираются на крышу красной Тойоты и начинают танцевать. Долбанутые. На своих каблуках ведь и наебнуться оттуда могут. Он хмурится и лезет в карман мастёрки, нащупывая сигареты. Быть здесь слишком напряжно. Ему нравятся тачки, но не нравятся люди. Придя сюда, стало ясно — это отдельный мир со своими порядками, не тот, что он привык видеть каждый день. Слишком яркий, шумный, фальшивый. Рыжего от такого тошнит. Но он точно знает, кто чувствовал бы себя здесь как дома. И от этого знания хочется сжать челюсть так, чтобы треснули зубы. Этот ублюдок наверняка обожает подобную херню. Шумные места, где всё внимание приковано к нему. И чем больше людей, тем лучше, ведь все они тут же бросились бы к ногам Хэ Тяня, чтобы начать ему отсасывать. Рыжий против воли дёрнулся, когда за спиной тягучей карамелью пролился смех. Выразительный, с заметной хрипотцой. И в нём мелькнула до тошноты знакомая пиздливость. Когда он оборачивается и видит Шэ Ли, который идёт в его сторону, лениво перекатывая во рту чупа-чупс, у него против воли начинают трястись поджилки. Блять. Серьёзно?       — Здравствуй, Гуань Шань, — и смотрит из-под полуопущенных ресниц, улыбаясь краем рта. Блять. Как обычно в футболке с глубоким вырезом, как декольте у тёлки, и длинными рукавами с тонкими полосками разрезов на предплечьях. Ходит как мудак, расслабленно сунув руки в карманы. Всё, что знал Рыжий о Шэ Ли: тип по кличке «Змей» из параллели. Рос в детдоме, но богат до чёртиков, а преподаватели и ученики сходят по нему с ума почти так же, как по уёбку-Хэ Тяню. Вот только, в отличии от Хэ Тяня, в глазах Шэ Ли мелькало что-то настораживающее и гнилое. С самой первой встречи, ещё в средней школе, Рыжий понял — он ни при каких обстоятельствах не доверил бы этой змеиной харе свою жизнь. Да что уж там, он этому ушлёпку не доверил бы даже лапшу помешать во время варки.       — Привет, — процедил Рыжий сквозь зубы, хмурясь.       — Давно ждёшь? — Шэ Ли подошёл совсем близко, заглядывая в глаза. И напряг тут же стал ещё ощутимее.       — Нормально.       — Мы немного задержались.       — Я вижу. Шэ Ли усмехнулся:       — А ты не слишком общительный.       — А я сюда не трепаться пришёл, — Рыжий кривится, задирая подбородок, упирается взглядом в смуглое лицо, — Давай ближе к делу.       — Как скажешь, Гуань Шань. Блять. За время, что он здесь находился, Рыжий успел понять только то, что если его ещё раз назовут Гуань Шань, то он пустит в дело небольшой складной нож, лежащий в кармане спортивок, который дал ему Юн на всякий случай. Дважды охуенный друг. Помог, так помог. Жёлтые глаза неотрывно скользят по недовольному лицу, и с каждой секундой всё больше хочется прикрыть его ладонями или почесать. Это пиздецки напрягает.       — Кстати, Майлз, — коротко представил Шэ Ли, небрежно указывая ладонью на того здоровенного мужика, который встретил Рыжего. Он уже и позабыл о нём. На вид ему лет тридцать. Широкоплечий, накаченный и похожий на деревянный шкаф из светлого дерева — иностранцев вроде него Рыжий видел только в Интернете или по телику. Волосы, отливающие слабой желтизной уложены набок, светлые усы в тон — аккуратно подстрижены. Рыжий оглядел его, случайно спотыкаясь взглядом о небольшую кожаную кобуру на поясе. И глаза против воли округлились. Ебать. У него, что, пушка? В третий или тридцать третий раз за день он вспомнил Юна, который, мало того, что не пошёл с ним, так ещё и не рассказал, что за дерьмо тут творится. И, блять. Если бы этот долбанутый мудак сказал Рыжему, что новым корешем его старшего брата окажется Шэ Ли, он бы тут не стоял. Но этот долбанутый мудак, видать, вообще ничего Рыжему объяснять не собирался. Ну, ничего, блять, он с ним поговорит ещё. И лучше бы Юну забрать документы из школы и свалить за Южно-Китайское море.       — Не смотри на то, что он уже одной ногой в могиле, — насмешливо отозвался Шэ Ли, распечатывая ещё один чупа-чупс, — Он, хоть и стар, но отделать может так, что забудешь, как тебя зовут. Это именно то, о чём Рыжий хотел бы услышать придя туда, где собирался подзаработать. Неебически большое спасибо за информацию. Шэ Ли хохотнул, погружая чупа-чупс в рот. Браслет из крупных серо-лиловых бусин, обнявший запястье, скользнул по руке вверх-вниз. С горного склона донёсся приглушённый рёв мотора, и он показал взглядом в ту сторону:       — На чём обычно бегаешь? Рыжий шарил в машинах, но не настолько, чтобы придумать сейчас такой распиздатый ответ, который удовлетворил бы этого грёбаного дрифтера. Или, хуй его знает, по каким правилам, и в каком стиле они тут гоняют. В его жизни была только одна машина, и, как Рыжий думал, единственное, что принесло пользу от ебучего родства с отцом — это его тачка.       — Всю жизнь гонял на отцовском Скайлайне, — ответил Рыжий, хмуро глядя перед собой, — Девяносто восьмого года железка.       — Откуда у твоего отца такая машина? Он, что, гонщик? Всего лишь конченный гандон.       — Нет. Выиграл её в карты.       — Интересно… Ага, пиздец. Какая ему вообще, нахуй, разница на чём Рыжий мотался. Для того, чтобы перегонять тачки не нужно быть шибко умным и шибко крутым. К Шэ Ли подошёл здоровенный парень, бритый под тройку, наклонился и начал что-то бубнить на ухо.       — Спускайтесь к трассе, — кивнул он Майлзу, и сразу же перевёл взгляд на Рыжего, — Сейчас самое время проверить, сможешь ли ты работать со мной. Ты готов?       — Да заебало трепаться. Пошли уже. Шэ Ли усмехнулся и ушёл в противоположную от спуска к трассе сторону, бросив своим амбалам нечитаемый для Рыжего взгляд.       — Там Арена — сбор, Старт и Финиш, а дальше — трасса. Всё просто, — Майлз полоскал ему уши, вводя в курс дела, — Арена не такая большая, как кажется, так что, аллеи победы* здесь нет. У Рыжего не было возможности изучить гоночную трассу, поэтому весь этот трёп был не лишним. Он решил для себя, что это неплохая возможность узнать у Майлза пару-тройку смертельно опасных поворотов. Если старикан вообще решит поделиться с ним этой информацией. Ладони вспотели, и Рыжий сунул сжатые кулаки в карман. Гонять на незнакомой трассе — полный стрём. Майлз поправил неизменно торчащий микрофон от Bluetooth-гарнитуры у рта, повернул к нему своё лицо, похожее на камень с остро заточенными углами и пробубнил, будто спохватившись:       — А ты водить-то умеешь, малец? Рыжий резко поворачивается к нему, стреляя в лицо взглядом, как из пулемета. Тра-та-та-та! Но на такого медведя это не оказывает должного эффекта. Майлз вдруг добродушно улыбается и отворачивается. Какое-то время они идут молча. Арена игриво переливается светом прожекторов и машинных фар. Все толпятся у Старта, размахивая платками, флагами и вспышками мобильников. Когда в нескольких метрах от них показывается стартовая полоса, Майлз косится на Рыжего, который похож на грозовую тучу: прёт как танк, распихивая толпу плечами и мрачно смотрит исподлобья на всё это месиво, будто подъёбки ожидает.       — Ну… А права-то у тебя хоть есть? На этот раз в его голосе настолько явная улыбка, что Рыжий даже головы не поворачивает. Только хмыкает, когда старикан сипло посмеивается над собственной шуткой. Приют для прибитых кретинов, пенсионеров и убогих, честное слово. Надо было реально зацепить сюда этого долбоёба, Хэ Тяня. Изолировать нахуй от нормального общества, ему здесь самое место.       — Садись в машину. Готовься, — бросает ему напоследок Майлз, показывая большим пальцем в сторону. И сваливает. Ближе к выступу скалы и деревьям, его ждёт сине-оранжевая тачка, к которой Рыжий идёт, сдерживая облегчённый выдох — это Скайлайн, организм которого для него прост и понятен. И, конечно, который не идёт ни в какое сравнение с покоцанной устаревшей моделью, на которой он гонял с двенадцати лет. Рыжий открывает глянцевую дверцу дрожащими пальцами и садится. В нос сразу же бьёт запах кожи, которой обиты сиденья, и очищающих средств для панелей и стёкол. От этого запаха приятно кружится голова. Всё внутри выглядит будто машину только что пригнали с автосалона, но, осмотревшись, Рыжий понимает, что тачку недавно тюнинговали*. Затаив дыхание, он легонько проходится кончиками пальцев по приборной панели и плотным рядам кнопок над коробкой передач, которые переливаются фиолетовым градиентом. Касается руля, обшитого искуственной змеиной кожей. Выдох с болью и скрежетом протолкнулся из лёгких. Вот это — тачка. Вслед за восхищением — резко — накатывает раздражение на собственную ничтожность. То самое, что обычно распирает изнутри где-то между тем, как он помогает матери выдирать сорняки из их крошечного сада по утрам в воскресенье и злобой на болтающуюся в кармане мелочь, когда её не хватает на обед в школе. А ещё моментами, когда он переступал порог императорского дворца этого придурка. В салоне было тихо и приятно пахло железным зверьём, и это было идеально. Рыжий откинулся на сидении, и начал ковырять ногтем змеиную кожу на руле. Весь этот бред с готовкой и уборкой в квартире Хэ Тяня похож на ебанутый сон. Если вспомнить, как всё это началось, то появляется только желание хорошенько взъебать самого себя. Взъебать Хэ Тяня. Тут к гадалке не ходи, этот придурок наслаждался каждой секундой, пока он топтался у него в хате. Смаковал, как же здорово, когда отбросы вроде Рыжего прогибаются под богатого ублюдка. Бля, какого только говна в жизни не случается. Снаружи слышатся хлопки открывающихся пивных крышек и ручных хлопушек, рёв моторов отзывается тихим жужжанием где-то выше, в горах. А у Рыжего вдруг ебашат по спине ледяные мурашки. Что-то в башке отпустило, но предательски взвыло в грудной клетке. Не от того, что он начал волноваться из-за предстоящей гонки или испугался. Нет. Он отвлёкся. Он разжал кулак. И мозг тут же подкинул ему что-то совсем лишнее: лицо Хэ Тяня, которое было слишком близко. Слишком — на его собственном лице — близко. Губы, которые сначала показались жёсткими. Горячий язык у Рыжего во рту. Жадный взгляд. Он дёрнул верхней губой, оскаливаясь. Сжал пальцами руль, тяжело прикладываясь об него лбом и зажмурился до боли в глазах. Господи, блять, неужели этот еблан настолько отбитый, что не понимает, что смотреть таким взглядом на рот парня — табу? Что за такое обычно бьют по ебалу до тех пор, пока не получается фарш. Не то чтобы он считал — тут и считать нечего, — но с того момента прошло два дня. Что такое два дня? В сравнении с целой жизнью — ничего, наверное. Но за это время Рыжему казалось, будто его черепную коробку вскрывали, как минимум, тридцать раз. Переворачивали там всё и меняли местами. Нарочно, чтобы он в край ебанулся. Ему хочется, чтобы всё просто стало нормально. Рыжий мягко барабанит пальцами по рулю и думает: он пройдёт этот сраный тест-проверку, и всё станет нормально. Он не будет подрабатывать в рыгальнях, где платят копейки. Он не будет убираться у Хэ Тяня. Займётся тем, что не будет так сильно колупать его выебанную в рот гордость. Рыжий не дебил, он отлично знает, что бесплатный сыр бывает только в мышеловках, просто так ни на чём не наваришься. Но для того, чтобы перегонять тачки не нужно быть гением. Какой-нибудь слабак вроде Цзяня И ни за что не справился бы с этим, но Рыжий, он другой. Для него это будет как в носу поковырять. Он не надеется, что все пройдёт как по маслу, но и не сомневается, что сможет. Это то качество, которое воспитала в нём дерьмовая жизнь в дерьмовом районе: нельзя надеяться, что однажды каким-то чудом их с матерью дом превратится в нечто похожее на квартиру с окнами в пол, но и думать, что ты сдохнешь в говне тоже запрещено. Рыжий только оставляет спокойную уверенность, что он, блять, человек. И тоже многое может. А дальше — как пойдёт. В зеркало заднего вида, а затем и в боковое, яркой вспышкой бьёт жёлтый свет фар. Рыжий прикрывает ладонью глаза, и опускает своё стекло. Та самая лимонно-жёлтая Мазда, которую он рассматривал последней, поравнялась со Скайлайном и остановилась. При виде неё снова перехватило дыхание. Шэ Ли одним нажатием на кнопку опускает стекло пассажирского сидения и убавляет громкость музыки, долбившей басами из багажника. Заметив выражение лица Рыжего, золотистые глаза въелись в него хитрым взглядом и Шэ Ли засмеялся, снова по-уебански карамельно, запуская руку в белоснежные волосы.       — Ну что, Гуань Шань? — Желваки тут же заиграли на лице: хватит. меня. так. сука. называть. — Как тебе мои машины?       — Нормально. Он хотел было сказать, что, кажется, в курсе, что это машины для перегона, а не собственность Шэ Ли, но пока решил держать язык за зубами. Не дурак же.       — Ты, всё-таки, не общительный, — Шэ Ли усмехнулся, — но я рад, что ты решился прийти ко мне. Хуле тут решаться-то. Разговаривает как сраная глава семьи Корлеоне. От этой интонации хотелось заблевать лобовое и переливающиеся градиентом панели. Рыжий никогда не понимал людей, в чьих словах, действиях и поведении не было ничего, кроме фальши. Не понимал и не любил. А искусственное дружелюбие вызывало только желание врезать. Ему было откровенно поебать на то, что это за принципы вообще такие — по которым живут типы вроде Шэ Ли. Но, порой, действительно было интересно спросить: а нахуя? Нахуя весь этот цирк?       — Думаю, ты уже знаешь, что это приносит неплохой доход, Гуань Шань, — вполголоса сказал Шэ Ли, окинув быстрым взглядом вид за лобовым стеклом. Огни на мгновение мигнули в глазах ярко-белой вспышкой. — Если ты выиграешь сегодня, то позволю работать на меня и перегонять машины. Рыжий тоже уставился в лобовое:       — А если нет? Шэ Ли несколько раз нажал педаль газа, возвращая к себе внимание Рыжего, подмигнул ему и чуть тряхнул головой. Снова засмеялся. Псих, блять. Вьющиеся белоснежные пряди упали на лицо, перекликаясь с белоснежными зубами и родинкой на подбородке.       — Давай пока не будем думать о плохом, — и стекло на пассажирском сидении не спеша поползло вверх. Мазда рванула в сторону Старта, набирая с места километров сорок или больше. Рыжий плохо слышал голос из громкоговорителя и видел происходящее перед лобовым, но пушка Майлза, пристёгнутая к брюкам с идеально выглаженными стрелками, сейчас виделась ему даже слишком хорошо. Рыжий положил руку на змеиную обивку, сжимая руль холодными пальцами. Нахмурился и в одно рваное движение повернул ключ зажигания. Несколько раз газанул на месте, чувствуя, как сливается с машиной, и как рёв мотора отдаётся вибрацией в салоне. Сходит с ума вместе с волнением в груди Рыжего. И он не замечает, как плавно подъезжает к Арене вслед за Шэ Ли и оказывается у Старта. Как девчонка в коротких шортиках и топике становится между их машинами, достаёт из-под топика яркий кружевной бюстгальтер и поднимает вверх. На Старт… И Шэ Ли насилует ногой педаль газа, бросая в Рыжего хищный взгляд. Внимание… И из лёгких вышибает кислород. Свист и крики толпы врываются в барабанные перепонки. Марш! И огни, похожие на те, что он прежде видел сквозь окна в пол, теперь летят Рыжему в лицо. То, что первые минуты полторы ему удавалось оставлять Шэ Ли позади, скорее напрягало, чем радовало. Рыжий не из оптимистов и не из тех, кто думает, что в жизни всё легко и просто. Он уверен, что Шэ Ли по-любому накинет ему говна под капот. Поэтому, когда на крутом повороте его заносит и почти отбрасывает в кусты, он чувствует только облегчение. Скайлайн пару мгновений буксует на месте, а затем вырывается на трассу, оставляя за собой чёрные отпечатки шин. Поравнявшись они мчатся по серпантину. Это была первая настоящая гонка Рыжего. И он никогда не предполагал, что такое возможно: гнать под двести километров в час по настоящей трассе, на настоящей гоночной машине, не чувствуя неуверенности или страха. Чувствовать только, как от адреналина рвёт каждую клетку. Это противозаконно, это смертельно опасно, и это первый раз в жизни, когда Рыжий чувствует, как что-то внутри отпускает и дышать становится легче. Даже если прямо сейчас он на полном ходу сорвётся в пропасть и взорвётся вместе с машиной. Если тот свет существует — там Рыжий не станет жалеть о такой смерти. Первый круг пролетает как полсекунды. Он проносится вслед за Шэ Ли мимо финишной черты, где верещит толпа и придурки, ошивающиеся слишком близко к трассе, со смехом и воплями шарахаются в сторону. Дорога от Старта и до первого поворота очень узкая, поэтому, когда Шэ Ли обгоняет его, Скайлайну Рыжего остаётся только целовать Мазду в глянцевую задницу. Шэ Ли виляет из стороны в сторону, забавляясь тем, как Рыжий то выжимает газ, то притормаживает, в итоге всё равно оставаясь позади. Гандон. За их недолгое общение, Шэ Ли было несложно понять его темперамент, поэтому он лишь сладко усмехается, когда Скайлайн почти врезается в него, а затем тормозит так резко, что едва не срывается за пределы небольшой дорожной ограды. Мазда дрифтует на ближайшем повороте, и скрывается из виду. Какое-то время, пока Рыжий в одиночку гонит по трассе, ему кажется, что кроме него здесь никого нет. Он понимает, что легко может проиграть, но почему-то не чувствует злости. Адреналин и драйв бьют в голову похлеще тяжёлого кулака какого-нибудь верзилы, с которыми Рыжему иногда перепадает счастье попиздиться. На очередном повороте Рыжий бросает быстрый взгляд вниз, где на небольшой равнине, окружённая древними божественными камнями и многовековыми деревьями, стоит пагода Лэй Фэн. В темноте бумажные фонарики, подвешенные вокруг её тёмных крыльев, похожи на огромных светлячков. Рыжий дёргает рычаг на коробке передач и почти до дыры в днище выжимает педаль газа. Пучок брелоков на толстых и тонких цепочках звенит, свисая с зеркала заднего вида, значки периодически сталкиваются и рвано кидаются в лобовое. Повороты летят навстречу, сердце колотится в горле, и Рыжий скорее чувствует, чем слышит, оглушительный рёв мотора в ушах и груди. На предпоследнем его слегка заносит и он переходит на дрифт, с силой дёргая ручник. Гонит, гонит, гонит вперёд, и внезапно кинувшаяся в глаза сочным пятном Мазда целует зеркало заднего вида, проваливаясь в темноту. Больше Рыжий не считает повороты, которые подсказал ему Майлз. Он только выжимает газ и простреливает взглядом трассу, надеясь, что за следующим виражом его ждёт Финиш.

***

Это к лучшему, думает Хэ Тянь. Действительно, вовремя. Нужно было подождать две недели, затем пережить один день, отмучаться ещё два, и вдруг почувствовать, что его отпустило. Как наконец отпускает ногу, которую свело судорогой среди ночи. Пожалуйста, пристегните ремни безопасности. Самолёт готовится к взлёту. Хэ Тянь устало откидывается в кресле и опускает заслон иллюминатора. Отворачивается к нему, уходя от общества брата. Чэн похож на долбаную статую. Сидит с кирпичным лицом, опустив руки на колени, говорит с кем-то через Bluetooth-гарнитуру.       — Прошу прощения, сэр, мы взлетаем. Пристегните, пожалуйста, ремень безопасности и отключите все мобильные устройства. Столкнувшись взглядом с Чэном, молоденькая стюардесса заливается румянцем, бормочет слова извинения и, смущённо опустив ресницы, исчезает. Хэ Тяню почти смешно от того, как резко изменилось выражение её лица. И видно: у неё потекло по ногам от этого взгляда. У любой бы потекло. Пока брат негромко прочищает горло, выключает мобильник и снимает гарнитуру, Хэ Тянь косится в его сторону. Отстранённо замечает, что волосы на затылке Чэна с каких-то пор были присыпаны редким серебром. Это неожиданно, и даже странно. Но кажется логичным, если таким образом на него повлияла болезнь отца — брат всегда был к нему ближе. Не то потому, что Чэн был старше, не то потому, что Тянь был другим. У отца с Чэном всегда находились общие дела, к которым Тянь до поры до времени не допускался. А когда его решили принять в свой закрытый клуб для двоих, его это больше не интересовало. И дядя пришёл на помощь в самый нужный момент, подарив ему на восемнадцатилетие свою студию в центре Ханчжоу. С того момента, хотели они того, или нет — Хэ Тянь официально стал отдельным государством.       — Он возлагает на нас большие надежды. Ты понимаешь это? Каждый раз одно и то же. Где бы они не находились, что бы не происходило, подобный комментарий от брата обязателен.       — Он возлагает их на тебя, — отрезает Тянь и достаёт телефон и наушники.       — Ты знаешь, что у отца остались только мы, — Чэн не глядя кладёт сверху свою тяжёлую ладонь и продолжает говорить в пространство между собой и спинкой кресла, аккуратно подперев рукой подбородок.       — В доме штат прислуги из ста человек и его жена. Думаю, что твои мнимые переживания здесь неуместны. Это глупо. Хэ Тянь сбрасывает его руку с зажатого в своих пальцах смартфона и говорит всё так же спокойно:       — Тем более, даже не знаю, можно ли считать их искренними, брат. Трюк не срабатывает. Вместо того, чтобы взбеситься, Чэн только глаза прикрывает. Что ни говори, а в тридцать два Тянь будет таким же: терпеливость и спокойствие достигнут уровня совершенства, отточенного мастерства. Но ему до такого апгрейда пока далековато. Ему бы со своими демонами разобраться. Перед глазами встала раздражённая и дерзкая рожа. Эта внезапная мысль даже не напрягла. Скорее повеселила: Рыжий, скорее всего, до самой старости так и останется нелюдимым и вспыльчивым. Если не чего похуже.       — Тебя и так ни в чем не ограничивают. И никогда не ограничивали. Что бы ты там не надумал в своей голове, отец любит тебя. Хочется громко фыркнуть. Хочется отстегнуть ремень и выпрыгнуть из самолёта. Хочется, чтобы Чэн перестал говорить об одном и том же всякий раз, когда у них выпадает случай поговорить. По телефону, по скайпу, в сообщениях или в жизни — тема неизменна. Как будто это единственное, о чём могут говорить братья. Хэ Тянь утыкается взглядом в свои колени. В нём стойкая уверенность, что если бы не отец, общение с Чэном бы прекратилось. Когда отец умрёт, что будет тогда? Единственная связывающая их тема иссякнет. Впрочем, Хэ Тяня не удивило бы, если брат заявился бы к нему посреди ночи и начал трепаться о чём-то в духе: когда отец был жив...       — Я устал. Для чего ты говоришь мне всё это?       — Потому что я вижу, что ты по-прежнему не научился находить и принимать взвешенные решения, — Чэн сверлит спинку сидения напротив, будто пытается поджечь её взглядом. Не сбавляя скорости, интонации и тембра голоса Чэн продолжает вкручивать всю эту чушь Хэ Тяню в мозг. Врезаясь в него словами на полном ходу, он говорит:       — Кто такой Мо Гуань Шань? И вот таких вот воздушных ям — чёртова куча. Чэн постоянно проворачивает подобное дерьмо. Пытается поймать его, как в детстве. Только в то время брат запирал его в их огромной ванной комнате и выключал свет, чтобы Хэ Тянь перестал бояться, а теперь пытается запереть в своей башке и препарировать, как полумёртвую лягушачью тушку. Главный прокол в том, что Хэ Тянь слишком хорошо знаком с этими играми. Слишком хорошо изучил брата за все годы. Хэ Тянь молчит. Прокручивает вопрос ещё пару раз в голове, стараясь не обращать внимания на то, как поджался желудок. Сегодня он не будет вдаваться в дурацкие размышления. Кто такой Мо Гуань Шань? Никто. Просто гопник с окраины, который дерзит и хулиганит. Задирает каждого встречного в школе. И вообще везде. Просто Гуань Шань, от которого Хэ Тяня просто выносит. Просто от общения с ним хочется не то садануть кулаком по стене, не то схватить его, как тогда, после школьной драки и приложить — как тогда, — к заборной сетке. Встряхнуть так, чтобы в его башке ненормальной всё встало на место, как в тетрисе. Сжать руками его голову, долбануть своим лбом о лоб Рыжего со всей дури, спросить, и получить, чёрт возьми, ответ наконец: кто ты такой? Откуда ты, блин, взялся? И что с тобой такого случилось, что ты рычишь, как собака, даже на своих друзей в школе? Разумеется, ничего такого Хэ Тянь не делает, это не в его стиле. Да и зачем ему. Хэ Тянь старается не вникать.       — Иногда ты меня раздражаешь. Ведёшь себя как чёртова ищейка.       — Это моя работа. Хэ Тянь разворачивается к брату всем корпусом и сверлит неподъёмным взглядом.       — Это не твоя работа. Тебя никто не нанимал.       — Ответь на вопрос.       — Это не твоё дело.       — Если я захочу узнать — я узнаю, — Чэн тоже поворачивается. Глаза в глаза, — Только в этом случае проблем значительно прибавится. Разумеется, не у тебя. Да, иногда Хэ Чэн бывает конченным мудаком. Вытворяет такие вещи, от которых воротит. В такие моменты он часто бывает похож на отца. И иногда Хэ Тянь хотел бы, чтобы у него не было ни отца, ни брата. Он чувствует, как напрягаются крылья носа и хочется сглотнуть, но спокойно говорит:       — Просто парень из школы. Прозвучало, как ни странно, безэмоционально. Минимум заинтересованности — то, что нужно. В присутствии брата Хэ Тянь всегда мог идеально вычистить интонацию или сделать непроницаемое выражение лица. Выдрессировал это в себе за все годы совместного проживания и эмоциональных изнасилований, по совместительству.       — Я думал, он твой друг.       — Мой друг — это Цзянь. И Чао. Ты и сам знаешь, — последние слова Хэ Тянь произнёс так, словно они давили на корень языка, вызывая тошноту. — Больше на подобное я не отвечу. И не смей лезть в мою жизнь.       — Отец хочет знать, какое у тебя окружение. Я спрашиваю не потому, что мне это интересно. Отец хочет. Отцу нужно. Отец должен знать. Эти разговоры лучше не затягивать. Каждый раз, когда это происходит, у Хэ Тяня мозг начинает плавиться. Раздражение накатывает такими волнами, что найти этому выход оказывается чертовски сложно. Если Чэн пытается читать ему лекции, то его голос и интонация становятся нудными, как у электронных автоответчиков из какого-нибудь банка или колл-центра: Здравствуйте. Если вам. Необходимо. Снять деньги. Нажмите. Один. Если вас заебал ваш старший брат — нажмите звёздочку или на спусковой крючок. Чэн принял из рук подошедшей, пунцовой, как свекла, стюардессы чашку своего чёрного кофе, отпил немного, и больше за весь полет они не разговаривали. Летая на самолётах, особенно, когда они шли на снижение, Хэ Тянь часто представлял, как из-за тумана или облаков не будет видно другой самолёт, который вдруг окажется летящим им навстречу. Это почти невозможно, но в этом было какое-то извращённое удовольствие — представлять, как они сталкиваются. Железные громадины. Как гнётся, страшно стонет и грохочет металл при столкновении. Как корёжит иллюминаторы, как кричат люди. Всё это займёт секунд десять, наверное, а потом они взорвутся. И это был бы единственный выход этому отвратительному раздражению.