Подрастающие

***

      Джинён прикрыл глаза ладонью, чтобы солнце не слепило так сильно. Асфальт под ногами будто плавился, в воздухе шла крупная волна раскалённой ряби. Дышать было почти нечем. Он отвинтил крышку на покрытой испариной бутылке с нагревающейся водой.       Рядом, на площадке Джексон крутил педали велосипеда, нарезая круги. Уже весь блестящий от пота, с огромными тёмными пятнами на спине и груди, с ярко-красным, будто нарумяненным лицом и слегка ошалевшими глазами.       Джинён до сих пор не мог поверить, что они встречаются. Встречаются чуть меньше двух недель.       За эти две недели успелось не очень много, по большому счёту: один раз они сходили в кино (Джинён заснул буквально минут через сорок, за что долго злился на себя), один раз сходили поесть мороженого поздно вечером (еле-еле отпросился у родителей!), один раз случайно поужинали у Джексона (его мама, очень милая женщина, оказалась дома). Единственное, чего у них пока не получилось сделать ни разу, так это поцеловаться.       Джинён ещё не знал, что первого поцелуя им придётся ждать очень и очень долго. Ещё примерно месяца полтора.       Джебом предупреждал его ещё с самого начала, вообще-то. Он говорил, что встречаться с парнем опасно и не очень разумно. Но ведь был влюблён не он, а Джинён. И влюблён ни в кого-нибудь, а в Джексона Вана, причём, ответно. А это значило только одно: Джексон от него не отвяжется ни за что на свете.       Джексон любил жевать жвачку. И сам тоже был как жвачка. Джинёну казалось даже слишком часто, что он в него влип. Или вляпался – он пока ещё сам не понял. Джексона становилось очень много даже слишком часто. Когда Джексон не мог унять поток своей бестолковой болтовни у Джинёна дома, Джинён начинал душить его подушкой в шутку. Чуть позже он научился затыкать его поцелуями. Ещё чуть позже – звуком расстёгивающейся ширинки.       Джебом просил, морща лицо в невообразимой гримасе, ни за что и никогда не посвящать его в подробности их личной, и, особенно, интимной жизни. А у самого весь лоб был в прыщах. Джинён ухмылялся: просто Джебом-и-хён завидовал, ведь у него девушки не было уже очень давно. Джебом на такие заявления обычно недовольно фыркал и негромко бормотал, что Джинёну он не завидует нисколько.       Зато Джексон не стыдился их отношений нисколько, вот совсем. Они ходили всюду за руку – только если тревожное чувство, сидевшее в глубине живота Джинёна, не начинало настоятельно советовать расцепить пальцы. Джексону было плевать, что некоторые считали, что Джинён не слишком хорош для него: он сам постоянно говорил Джинёну, что Джинён самый красивый парень из всех, что он видел. Джинён ему, конечно, не верил: просто Джексон очень любил преувеличивать, пусть и без злого умысла.       Гармония в их отношениях прожила всего семь месяцев. Потом начались американские горки.       Джинён впервые почувствовал вкус ревности. Она оказалась немного металлической, тяжёлой и жутко горькой. Причём, ревновал совсем не он, а Джексон. Джебом даже не пытался скрыть своего удивления. Ведь это нужно было ревновать его, Джексона, ко всем его бесчисленным друзьям-подругам, к долгим тренировкам и просто к его чрезмерной любвеобильности. Но нет. Джинёна обожгло, но не изнутри, а снаружи. Он никогда ещё не видел Джексона в гневе, с горящими глазами, бровями жёсткой галкой и раздутыми ноздрями. Ему не очень понравилось. Хотя какая-то извращённая часть Джинёна посчитала взвинченного до предела Джексона ужасно сексуальным. Один раз они даже занялись сексом, пока Джексон был в таком состоянии («Angry sex», – как сказал Джексон, едва переведя дыхание). Джинёну очень понравилось гнуть упрямство Джексона в пополам.       Мама Джинёна вздыхала и говорила, что они совсем друг друга не уважают. Джинён с ней не соглашался: он уважал Джексона ровно настолько, насколько тот заслуживал.       По истечении семимесячного срока их отношения, как и они сами, словно слетели с катушек. Тогда Джинён впервые ударил Джексона, и Джексон, разумеется, не растерялся. Так они подрались впервые в жизни. Чуть позже драки стали частой практикой. Один раз Джексон разбил Джинёну губу, а потом, спохватившись, хотел зализать рану, но Джинён ударил его под дых. Джебом косил на них обоих недобро и просил вполголоса не выставлять напоказ грязную изнанку их отношений. В школе учителя начинали беспокоиться всё больше: откуда у них столько синяков, вдруг что-то не так в семьях? В конце концов отец Джексона разозлился и запретил им видеться.       Первые пару дней Джинён чувствовал себя обновлённым и почти что счастливым. А затем ему пришлось сидеть с Джексоном за одной партой, и жгучая тоска в его карих глазах ужалила Джинёна очень глубоко. Джинён разозлился на Джексона. После уроков они подрались снова. Тогда Джексон вывернул ему запястье. Джинён корчился от боли на асфальте под оглушительные вопли собравшихся младшеклассников, а Джексон поставил ботинок ему на горло, надавливая на кадык. Никогда в жизни Джинёна не унижали настолько сильно. Никогда в жизни он не испытывал к человеку такую ненависть.       В итоге директор школы настоял на том, чтобы кого-то из них перевели. После долгих споров было решено: уйти должен Джексон, потому что его академические успехи оставляли желать лучшего, особенно, в сравнении с идеальными оценками Джинёна. Перед расставанием учителя предложили им пожать друг другу руки, чтобы забыть конфликт и двигаться дальше. Они так и сделали. А через полчаса, уже тайком ото всех, целовались за школой. Джинён знал, что Джексон специально слюнявил его сильнее, чем стоило бы; поэтому Джинён прикусил язык Джексона так, что тот взвизгнул и оттолкнул его.       С тех пор они не виделись. Родители качали головами: как только они могли испортить отношения настолько сильно?       Джинён никому в этом не признавался, даже Джебому. Но на самом деле, он стал спать гораздо хуже. Он ложился в постель и прятал лицо в подушке, пытаясь успокоить колотящееся сердце. Ему совсем не спалось, становилось тошно и тягостно. Очень хотелось, чтобы рядом под одеялом лежал Джексон и обнимал его, прижимаясь губами к его уху, как он обычно делал.       У них ведь, если откровенно, так и не случилось настоящего секса, только дурацкие зажимания. Джинён не хотел подчиняться Джексону, а Джексон, вечный победитель, не мог позволить кому-то вести.