Подрастающие

***

      Очередная дорама про глупо показанную любовь убаюкивала даже слишком хорошо. Джексона выдернул из дрёмы звонок в дверь. Он посмотрел на часы – половина двенадцатого, никого не должно быть в такое время, – и насторожился. Он сделал звук тише, поёжился и пошёл к дверям. Без вопросов потихоньку приоткрыл глазок, всмотрелся в тёмный коридор.       Его будто разрезало напополам. Он будто попал в сон, в параллельный мир или в какое-то невероятно далёкое от реальной жизни место.       Он механически открыл дверь.       – Здравствуй, – сказал Джинён. Он выглядел так же спокойно и невозмутимо как тогда, в метро. Ровное лицо без какого-либо выражения, расправленные плечи, прямая осанка.       Джексон забыл, как вообще надо разговаривать.       Потом он спохватился, что стоит перед Джинёном, таким аккуратным и идеальным, в растянутых тренировочных штанах и майке, которую давно пора было постирать. Волосы тоже стоило бы помыть и уложить, а не ходить с этим гнездом на голове, и вообще… Что за чучело такое, да ты просто мерзкий, как ему не противно на тебя, такого вот, смотреть?!       Джексон чувствовал, что краснеет, а пауза затягивается. В голове давил вакуум, даже дышалось тяжело. Словно во сне, с трудом ощущая собственное тело, он шагнул в сторону.       – Пройдёшь? – спросил Джексон и покраснел ещё больше: в вопросе прозвучало даже слишком много вопроса. Джинён кивнул очень неопределённо и сделал шаг вперёд. Джексон отошёл совсем в сторону, почти за дверь. Сердце колотилось в самом горле; ещё немного, и он начнёт потеть, как животное. Вот тогда-то Джинён точно…       – Надеюсь, я не отвлекаю?       Джексон помотал головой, глядя на свои босые ноги. Ему очень хотелось прямо сейчас натянуть носки или хотя бы найти тапки. Нельзя так, нельзя, ну нельзя быть таким…       – Куда можно пройти?       Джексон очнулся, выдернув себя из затягивающего урагана мыслей.       – В гостиную. Вон туда, где телевизор…       Джексон включил свет, специально отставая от Джинёна, давая ему возможность пройти вперёд, осмотреться, выбрать удобное место.       Джинён не стал делать из этого списка совершенно ничего. Джексон напрягся, удивился. Почему он не делает вид, что пришёл в гости? Джексон присмотрелся к нему внимательнее. По Джинёну вообще было невозможно понять хоть что-либо. И так было всегда.       Всегда…       Перед глазами вспыхнуло горячее воспоминание далёкого-далёкого лета. Они оба на каникулах, на улице жара такая, что пить хочется постоянно. Джинён вот так же пришёл к Джексону домой. Только тогда он вёл себя иначе: был наглее, – особенно, когда они с Джексоном оставались одни, – осматривался вокруг так, будто квартира была его собственностью и Джексон тоже. Тогда Джинён, едва разувшись, завалился на диван и закинул ноги на лежавшую рядом подушку. У него была странная привычка выкатывать губы – так он показывал свою мужественность. И вот он, в дурацких шортах и футболке, в больших очках, с ногами на подушке, посмотрел на Джексона так, что у того всё в животе завязалось в настолько тугой узел, что под коленями начало подрагивать. Джинён лениво подозвал его жестом к себе, как подзывают собак, а вторую руку запустил за резинку белья. Джексон, облизываясь, – тогда он совсем не умел сдерживаться, особенно, контролировать сексуальное желание, – пошёл к нему, сел на пол рядом. А потом… Кондиционер гудел монотонно, но им всё равно было слишком жарко. Джексон до сих пор помнил, как рука Джинёна сжималась у него на запястьях, на подбородке, на горле. Джинён давил так, что Джексон видел перед глазами расплывчатые чёрно-золотые звёзды, так, что из закатывавшихся глаз катились слёзы. Джинён пытался сделать так, чтобы Джексон подавился его членом, и Джексон был рад давать ему выделывать со своими ртом и горлом всё, что ему только вздумается.       Если бы он только знал…       – Я хотел прекратить то, что происходит. Становится слишком глупо, понимаешь?       – Что прекратить? – просипел Джексон; только сейчас он заметил, что ни он, ни Джинён не стали садиться, а разговаривали стоя. Боже мой, неужели это правда возможно – вот так вот запросто разговаривать с Пак Джинёном?!.       – Эти глупые прятки. Мы уже не дети, чтобы играть в игры.       – Взрослые тоже играют в игры. Только в жестокие, – выдохнул Джексон. Спокойствие Джинёна словно дало полупрозрачную трещину.       – Я предлагаю оставить прошлое в прошлом и жить дальше, – сказал Джинён; Джексону показалось, что его грудь поднималась и опускалась часто, но голос звучал ровно и мелодично. – В конце концов, у нас общие друзья, и живём мы теперь в одном городе. Избегать друг друга при таких обстоятельствах просто смешно…       Джексона словно полоснуло огнём, хотя он догадывался всё это время:       – Я тебя не избегал.       Джинён замолчал, глядя Джексону в лицо. Джексон отвёл взгляд в сторону, потому что выносить это больше не было никаких сил.       Повисла тяжёлая пауза. Джексону захотелось резко развернуться и уйти.       – Только не нужно обвинять во всём одного меня, – сказал Джинён; голос прозвучал иначе, чуть напряжённее. – Я знаю, в чём я виноват. И я готов нести ответственность за свои поступки и слова. Я готов просить прощения, даже на коленях, если тебе так будет нужно.       – Мне это не нужно. Потому что я тоже виноват, – сказал Джексон. В груди всё колыхалось, содрогалось, тряслось. Джексону казалось, что он с трудом стоит на ногах. Вообще казалось, что этот момент – ненастоящий, из искажённой действительности. Моргнёшь – и ты снова один в тёмной гостиной с сериалом о фальшивой любви…       – Может, пожмём друг другу руки в знак примирения? Или обнимемся?       У Джексона закружилась голова. К горлу медленно подкатывал ком. Этот разговор либо должен был случиться иначе, либо не должен был случиться вообще.       – Конечно. Давай обнимемся, – прошептал Джексон. Предложение выглядело одновременно обыденным и унизительным.       Джинён шагнул ему навстречу. Джексон не смог сдвинуться с места, поэтому приоткрыл объятия. Смотреть в лицо Джинёну никак не получалось; ему постоянно казалось, что Джинён, опять же, как тогда в метро, резко развернётся и исчезнет за закрывшейся дверью. Возможно, все их двери давным-давно закрылись, и не нужно даже пытаться стучать?       Джинён обнял за плечи невесомо, слегка прикасаясь ладонью к затылку, прижимая чуть ближе. Джексон закрыл глаза, чувствуя, что теряет над собой контроль. Захотелось прижаться всем телом к телу Джинёна, но мышцы не поддавались. Ком в горле разросся ещё больше, дышать стало труднее. От Джинёна пахло спокойствием, пролитыми слезами и любовью.       Джексон не выдержал: зашёлся истеричным смехом. Неужели всё закончится вот так вот непонятно после стольких-то лет?       – Лучше бы ты меня ударил, Джинён, я клянусь. Лучше бы ты меня по стенке размазал, чем вот так вот…       Слова посыпались сами. Он не очень понял, что сказал. Джинён не ответил ничего, только сжал руки крепче. Джексон не мог перестать смеяться, хотя по щекам уже катились слёзы. Его трясло; он чувствовал, что ещё немного – и он сойдёт с ума окончательно.       – Тише, всё будет хорошо, – шептал голос Джинёна рядом с ухом. Джексон помотал головой: он больше не верил ни во что на свете. И уж тем более, в «счастливое будущее». Оно бывает только в дешёвых дорамах.       – Я мразь, Джинён, уходи отсюда. Об меня столько раз вытирали ноги. Не марайся об меня, уходи, – посмеялся Джексон. – Я не достоин никого. И уж тем более, тебя.       – Джексон, Джексон! Что ты такое говоришь? – зашипел Джинён, баюкая его. – Не нужно так говорить, прекрати. Я…       Джексон почувствовал, как крепкие ладони уверенно обхватили его лицо. Потом он увидел порозовевшие глаза Джинёна.       – Я до сих пор люблю тебя, Джинён.       Ну, молодец, Джексон! Теперь ты официально расписался в собственной ничтожности! Ничего более унизительного ты сказать не мог!       Большой палец погладил левую скулу – на миг Джексон стих, забыв, как дышать. Он посмотрел в напрягшееся лицо Джинёна, на его плотно сомкнутые губы.       А потом эти губы прикоснулись к его губам. И всё резко встало на свои места.       А потом… он не понял, как это случилось. Что-то плавно поменялось. Одно перетекло в другое – и он почувствовал, что лежит на полу. Джинён навис над ним, как замерший маятник. Болезненная буря внутри Джексона затухла так же резко, как и вспыхнула. Он лежал под Джинёном, беззащитный и униженный. С этими двумя состояниями Джексон сросся очень тесно за последние несколько лет…       – Джексон, – выдохнул Джинён судорожно. Джексона опалило его болью и желанием. Снова захотелось плакать. Джексон закрыл лицо руками, чтобы больше не позориться.       А потом он почувствовал, как губы Джинёна прикоснулись к ключице, поднялись выше, стали опускаться ниже. Джексона захлестнуло настолько, что задрожали мышцы на впавшем животе. Джинён вгрызался в него жадными поцелуями тут и там, набрасываясь без разбора. Из глаз, почему-то, ещё катились слёзы. Джексон застрял в странном состоянии, где-то между болью и горем. Джинён поднял на нём майку – Джексон вспыхнул, как не вспыхивал подростком. Джинён целовал до синяков, Джексон знал это, хотя ничего не мог видеть. Он знал, что Джинён рисует на его теле свою собственную боль.       – Только одно твоё слово, и я остановлюсь, – сказал Джинён, задыхаясь; его глаза влажно блестели в темноте комнаты, а руки разглаживали приятную боль от поцелуев.       – Не останавливайся, никогда, – прошептал Джексон.