***
Естественно, дождь припустил с утроенной силой, стоило им отойти от универа. До метро они добежали уже порядком вымокшие, шумно ввалились в душный, пахнущий потом и перегаром вагон и, смеясь, отряхивались от приставших капель, пытаясь отдышаться. Лилины косички наводили на мысли о Пеппи Длинныйчулок — даже промокшие и потемневшие, они упрямо торчали в стороны, будто внутри были спрятаны карандаши. Она смеялась по любому поводу и казалась немного сумасшедшей. Поезд несколько раз вставал в тоннеле, и к тому моменту, пока они доехали до Белорусской, где надо было сделать пересадку, одежда сопрела и тепло и мерзко прилипла к телу. Зато пересев на зеленую, они попали в новый вагон с включенным на максимум кондиционером — настоящая Арктика в локальных масштабах. Когда каждый выдох грозил вырваться наружу паром, затхлый воздух предыдущего поезда начинал вспоминаться почти с тоской. Добравшись, наконец, до Войковской, они замерзли так, что конечности двигались, как на шарнирах. Илья отчаянно стучал зубами, а у Сени посинели губы. Даже Лилины косички как-то увяли, ощерившись торчащими волосинками, как кактус — иголками. Заскочив в Пятерочку за сигаретами и вином («Ты что, Илья, какое пиво, вино разгоняет кровь и помогает настроиться!»), ребята зашли в пахнущий кошками подъезд ничем не примечательной хрущевки. Лифт не работал, так что на шестой этаж пришлось идти пешком — и, естественно, Илья тащил оба пакета. Лиля радушно всучила ему их на кассе, сообщив, что он потому и не скидывается в общак, что отрабатывает натурой; во всех смыслах — и она многозначительно подвигала бровями. Обшарпанная дверь открылась через десяток требовательных ударов девичьим пальцем в кнопку звонка. Из проема высунулся Нос. Обладательница Носа терялась где-то за его внушительными габаритами. — О, Лил. Проходите, мы уже начали, — сказала она прокуренным низким голосом, отодвигаясь и широко распахивая дверь. — Мирта. — Как? — не подумав, ляпнул Илья и прикусил язык. — Можешь звать меня Машей. Натурщик? — не обиделась девушка. Он согласно кивнул, скидывая кроссовки. Лиля представила его, а с Сеней обладательница Носа, похоже, и так была знакома. Метровый закуток у двери был завален мужской и женской обувью вперемешку. Не похоже, чтобы кто-то из художников сильно заботился о презентабельности ботинок, так что Илья решил не выделяться и небрежно отфутболил свои мокрые кроссы к стене. Из комнаты где-то в конце коридора доносились смех и вибрирующие басы. Кто-то громко рассказывал историю о синей тойоте, вечно парковавшейся в неположенных местах и справедливой каре, настигшей ее владельца. — Вы чего такие мокрые? — спросила Маша (или Мирта?), обратив, наконец, внимание на их жалкое состояние. — В дождь попали, — ответила Лиля, повесив куртку на крючок, и вдруг стянула через голову рубашку. Илья почувствовал, как его брови полезли на лоб и поспешил отвернуться. Под аляповатой нижней майкой, скорее подчеркивающей, чем скрывающей ее прелести, Лиля не носила бюстгальтер. Сеня, успевший стащить кофту и оставшийся в одной влажной футболке, хмыкнул, поймав его ошалевший взгляд. — Да? — задумчиво вздохнула Мирта-Маша, двинув Носом вверх-вниз. То есть, качнув головой, конечно же. — А здесь весь день солнце было. — Весь день? — иронично переспросила Лиля. — Ты сама-то давно приехала? — Где-то минут сорок назад. Дождя не было, — пожала та плечами, достала из кармана брюк штопор и угрожающе им качнула. — Принесли? — Принесли. Илья, хватай пакеты, идем на кухню, а потом в студию. «Студией» называлась достаточно просторная комната, в которой вся мебель была придвинута к стене — не считая экстравагантной фиолетовой софы в одном углу. На софе возлежала девушка в кислотно-оранжевом спортивном костюме, вызывающе расстегнутом до пупка. Все остальные люди в комнате сидели кто-как на полу, обложившись альбомами и всевозможными художественными принадлежностями, и рисовали, то и дело вскидывая глаза на модель. Из динамиков доносилась какая-то незнакомая Илье русская музыка, излишне налегающая на биты и визгливый женский вокал. Никто не обратил внимания на их появление, не отрываясь от рисования. — Народ, вино! — торжественно объявила Лиля, уверенно проходя в комнату и протягивая вперед открытую бутылку, как пальмовую ветвь. Все до последнего взгляды тут же устремились к ней. Молчаливо, почти механически, художники и художницы вытянули из закромов стаканы, бокалы и кружечки, и Лиля торжественно и изящно продефилировала по комнате, до дна разливая первую бутылку. Выверенным движением она поворачивала запястье, и в итоге каждый держал в руках приблизительно равное количество вина в абсолютно разных емкостях. Обделенная натурщица возмутилась было, что ей не досталось животворящей браги, но Лиле было достаточно рявкнуть на нее, чтобы та забыла о позывах плоти. Сеня с девушкой приземлились на свободные участки пола, та протянула ему лист, носатая Маша-Мирта поделилась с ним углем, вернувшись на свой клочок территории — а Илья непонимающе и крайне неловко остался стоять в дверях. — Вероника позирует еще один трек, и можешь идти ссать, — заявила Лиля, уже не отрывая глаз от хмурой модели, которая мгновенно стала чуть менее хмурой. — Вино в холодильнике, Илья займет твое место. С каждой секундой Илья все больше и больше сомневался в привлекательности этой идеи. Девушка из колонки вытянула последнюю выворачивающую уши наизнанку ноту и захлебнулась. Заиграли СБПЧ — их Илья хотя бы знал, хотя и не особо любил. Ах, творческие тусовки. Какого черта он тут потерялся? — Лил, заделись тушью? Я свою забыл, — сказала сидящая к Илье спиной костлявая особа мужским голосом. — Стряхни с ресниц, Вань. У тебя ее там достаточно, чтобы ватман закрасить, — огрызнулась Лиля. — Тебе жалко? — У меня ее нет, твинк ты недоделанный. Ничего не видишь из-под мохнаток своих? Я сегодня карандашом скетчу. — Стерва. — Понятно, почему вы расстались, — встряла очкастая блондинка у самой софы, — вы скорее сестрички, чем парочка. Сеня хмыкнул, уже соединяя свои зигзаги угольком в подобие женского тела. Он согнулся чуть не вдвое над листочком, двумя позвонками на костлявом загривке напоминая динозавра, и зыбыл про Илюшино существование. Казалось, все в этой комнате забыли про Илюшино существование, так что он осторожно попятился в коридор и сбежал на кухню. Штопор лежал на краю стола, вино стояло в дверце холодильника, потеснив майонез и кетчуп, и Илья решил улучшить себе вечер. В студии художники подвывали незатыкающимся СБПЧ, вино было пресным, как крашеная вода, и отдавало спиртом — но атмосфера странным образом казалась цельной. Тоскливый вой и крашеный спирт. Типичная творческая тусовка. К художникам у Ильи было двойственное отношение: с одной стороны, интересные ребята, а с другой, уж слишком зацикленные на всякой непонятной херне, только жизнь себе усложняют. Но вот смотреть, как рисовал Сеня, ему нравилось очень. На всех скучных парах, в моменты безделья — он просто доставал какой-нибудь клочок бумаги и карандаш и начинал творить. Как он знал, откуда начать, было выше Илюшиного понимания: друг просто размещал на листе несколько бледных штрихов, обводил их вольными зигзагами и каким-то образом из пустоты появлялся живой образ. Глаза смотрели, рты улыбались или кривились в гримасах, напрягались мускулы, волосы вились. Если Сеня рисовал не людей, то на бумаге шевелилась от ветра трава, шелестели листьями деревья, шумел город. Илью это восхищало чуть ли не до желания целовать длиннопалые суставчатые руки, к концу творческого процесса щедро оттененные черным. No homo. С бутылкой в руке Илья вернулся в студию, где, по всей видимости, было решено оставить Веронику на софе еще на один трек. Кто-то открыл форточку, лица у всех были донельзя сосредоточенные. Стараясь ни на что не наступить, Илья осторожно подобрался к другу, мельком заглядывая в оказавшиеся на пути альбомчики, полными отдаленно похожими друг на друга и на оригинал девушками. Сеня поднял на него пустые глаза, когда он присел рядом и улыбнулся одними губами, тут же утыкаясь обратно в лист. Было странно видеть, как отличается его рисунок от тех набросков, которые он делал обычно: линии будто бы стали резче, а тени — глубже и мягче одновременно. Наверное, из-за угля. Пальцы у Сени почернели от ногтей до запястья и смазанное пятнышко примостилось на линии челюсти, рядом с угольно-черной точкой родинки. Илья ненадолго завис на них взглядом, но решил не отвлекать друга. Тем более, что при ближайшем осмотре, никто из художников не мог похвастаться ничем не испачканным лицом. Когда Вероника наконец окончательно взбунтовалась и, застегнув свой костюмчик до горла, спрыгнула с софы и сбежала в туалет, Илья успел прикончить больше половины бутылки. Свет немного мерцал в мареве табачного дыма, кто-то кашлял, скидывая пепел в пустую кружку. Лиля усадила его на софу и начала передвигать конечности по какой-то, очевидно, одной ей понятной системе. Поза, которая, наконец, ее удовлетворила, не была особенно неудобной, но и естественной тоже не ощущалась, и Илья осторожно поерзал, пытаясь найти баланс. Странно было осознавать, насколько неуверенно он себя чувствовал. Илья прекрасно знал, что с лицом ему повезло — большинство людей находили его по крайней мере объективно привлекательным. Тем не менее, в роли натурщика он ощущал себя крайне неловко, а потому старательно запивал стресс вином: благо, абсолютной неподвижности от него не требовали, а бутылка прекрасно балансировала на плоском подлокотнике прямо под рукой. Очкастая девочка с белобрысой челкой, сидевшая к нему ближе всех, шмыгала носом и то и дело жаловалась на прокуренность помещения. Она была единственной, кто не курил и рисовал в цвете — может, между этим и была какая-то связь. Кто их знает, этих художников. Носатая Мирта рисовала пером — это было странно, но получалось, насколько Илья мог видеть со своего места, довольно красиво. Как иллюстрация в книжке. Накрашенный паренек с азиатскими чертами лица Илью смущал своими девчачьими шмотками, а набросок его рыжего соседа даже издали казался очень странным: будто вытянутым и искривленным и очень контрастным. Вероника, вернувшись с кухни, села у двери и взяла на себя управление музыкальным сопровождением. Поставленная ей музыка была не похожа ни на что из слышанного Ильей прежде: какие-то инопланетные щелчки и флуктуации, создающие иллюзию головной боли. Где-то два-три космических трека спустя художники закончили первый раунд набросков и было решено устроить перекур. Илье было позволено встать и размяться; носатая Мирта сходила на кухню и вернулась с вином, которое Лиля снова разлила по емкостям. По всей видимости, все, что касалось организации и порядка, попадало под ее юрисдикцию. — Илья, — сказала девушка, накручивая на палец кончик красной косы, пока парень с наслаждением выкуривал заслуженную сигарету. — Если ты не против, мне бы хотелось тебя раздеть. Илья подавился дымом. Кто-то хохотнул. — Не полностью, — улыбаясь, уточнила Лиля, шлепнув его по плечу. — Только до пояса. Я же тебе жаловалась, что у нас все мужики костлявые, хочется нормальное тело нарисовать. Не тщедушное и не гипсовое. — Пожалуйста, Илья-я, — протянула потягивающая вино блондинка, томно глядя на него сквозь очки. — Ради искусства! К ним присоединились другие требовательные голоса, и Илья не нашел повода отказываться. Да и в конце концов, что такого-то? Не в трусы же они ему лезут. Правда, на груди и плечах у него высыпали апрельские веснушки, да и о каком-либо рельефе на прессе можно было только мечтать, но художники видят мир не так, как нормальные люди. Им и шрам от аппендицита может показаться красивым, если свет правильно падает. А освещение в студии в любом случае было рассеянным и мягким от дыма. Можно было надеяться, что веснушки останутся никем не замеченные. Так что он согласился и одним движением, будто ныряя в прорубь, стянул футболку. Нестройный хор ахов и охов и чей-то залихватский присвист отчего-то заставили его рассмеяться — мысль, что все здесь присутствующие не видели в нем ничего, кроме модели, странным образом успокаивала, и он послушно позволил Лиле усадить его в новую позу. Художники зашуршали бумагой, негромко переговариваясь и то ли консультируясь, то ли споря. Илья, все еще улыбаясь и немного краснея, обвел взглядом их довольные лица. И встретился глазами с Сеней. Тот сразу же отвел взгляд, утыкаясь в чистый лист, но было поздно: Илья уже понял, как преждевременна была его мысль о том, что рисующие видели в нем живую скульптуру. Сеня смотрел с жадностью, не ограничивавшейся желанием запечатлеть объект перед глазами в деталях — эта жадность распространялась на всего Илью, плавила его кожу и облизывала кости и органы. У него на секунду волосы встали дыбом и в животе потянуло, но это быстро прошло. Илья продышался и пообещал себе больше не смотреть в Сенину сторону, пока тот его рисует — во избежание. Вероника неожиданно включила Аквариум, и следующие три минуты все в комнате — кроме Ильи, которому было велено молчать, потому что «губы» — фальшиво, но душевно подпевали Гребенщикову. Из открытой форточки тянуло сквозняком и пахло мокрым асфальтом. К этому свежему весеннему запаху примешивались запахи художественные: чернила и краски, резиновая стерка, графитовые карандаши. Дым сигарет был подавляющим, раздражал нос и щипал глаза, но курить не переставали. Мирта еще раз сбегала за вином, но бутылку просто поставили в центре комнаты и пили из горла, потому что Лиля была всецело поглощена процессом рисования и не желала отвлекаться. Один раз его заставили сменить позу и «сесть комфортно»: он сел так, как сидел бы дома, но потом осознал, что от этого у него живот собирается складками, смутился и заерзал, в конце концов откинувшись на спинку софы и скрестив ноги по-турецки. А все эти художники и художницы не затыкались ни на секунду. — Боже, какой он красавчик, — в один момент с надрывом выдохнула очкастая, заставив Илью вздрогнуть. По ней явно плакал МХАТ. — Где ты его нашла, Лил? — Сенин друг, — ответила Лиля с излишне многозначительным смешком. — Лил, — предупреждающе сказал Сеня. — О! Так вы вместе?! — чуть не подпрыгнула до этого молчавшая короткостриженная девочка, сидевшая у шкафа. — Нет, мы друзья, — сказал Сеня одновременно с Илюшиным невнятным мычанием. — А, окей, — пожала та плечами, — извини. Но он красавчик. — Можно быть натуралом и красавчиком, — прокомментировал накрашенный Ваня, кокетливо щуря и без того узкие глаза. Носатая Мирта хмыкнула: — Тебе-то откуда знать? — Ваня, вообще-то, исключительно по девочкам, — рассмеялась Лиля, пихнув того в спину. — Он просто пребывает в заблуждении, что килограмм краски на лице делает его стремную рожу красивее. — Действительно, заблуждение, — покачал головой рыжий парень. — Даже не би? — встряла Вероника, пока Ваня показывал Лиле и рыжему средние пальцы с аккуратными черными ногтями. — Вообще нет, но вот если бы Илья… Илья же, правильно? Память на имена плохая, пардоньте… Так вот, если б Илья предложил, я бы отказываться не стал. — Не дождешься, — сказал Сеня и поморщился, словно слова вырвались сами собой. — О, чую драму, — патетично воскликнула очкастая, прижав руку к груди. — Неужели это неразделенная любовь?! — Лена, заткнись, — рыкнула Лиля. Сеня плотно сжал губы и энергично заводил карандашом. — Я хочу курить, — сказал Илья, почувствовавший себя вдруг максимально неловко. — Можно мне уже позу поменять? — Курить можно, а насчет позы… — Лиля задумчиво нахмурилась, оглядывая его сверху-вниз. — Дальше сделаем двойную композицию. Вероника, ты отдохнула? Девушка немного обреченно ответила «да», подошла к нему, достала из кармана сигареты и, игнорируя многочисленные «ты его загородила, корова, подвинься» сунула одну ему в рот и прикурила. Илья с блаженством затянулся и промычал благодарности. Когда девушка, широко улыбнувшись, собралась было вернуться в другой конец комнаты к стереосистеме, очкастая Лена вдруг вскрикнула: — Стой, не двигайся! Давайте двойную композицию! Все дорисовали же? Веронику тоже заставили раздеться по пояс, а потом Лена и Лиля засуетились вокруг, изгибая их туловища и конечности в соответствии с каким-то внутренним видением. Новая поза не только была сложнее предыдущей, она была очень смущающей. Вероника, подобно Мадонне, сидела на диване, обнимая его тело, а он должен был полулежать на ней, вытянув одну руку назад. Было неловко, горячо и неудобно, а под его головой билось обнаженное женское сердце. Радовало в этой ситуации только одно: в этой позе Илья не видел ничего, кроме потолка и части Вероникиного лица, а потому по крайней мере мог абстрагироваться. Немного. — Как наш Илюша покраснел, — гиенисто хихикала очкастая Лена ему в ухо, чуть не вплотную подсев к дивану. Шуршала бумага, шелестела одежда, кто-то кашлял, кто-то гнусавил под музыку. Вероникино сердце чуть торопилось, его собственное колотилось очень смущающе и он был уверен, что девушка ощущала его телом. Чтоб он еще раз согласился на подобное! Волнение и смущение, однако, вскоре поутихли. Мерный шум комнаты где-то слева от него успокаивал, лежать на Веронике было тепло и мягко — и щекотно, когда она говорила и голос вибрировал у нее в грудной клетке. Ее пальчики иногда зарывались ему в волосы и нежно поглаживали, и это было очень приятно. Хотелось стать котом и замурлыкать, а к концу третьего трека — потянуться всем телом. Спина затекла, рука онемела, и он мог только представить, каково было Веронике под его весом. — …любовь — это совокупность разных чувств, я считаю, — говорил рыжий, чуть картавя. — Привязанность, доверие, привычка… Спор начался с какой-то мелочи: вроде как, говорили о том, как их, Ильи с Вероникой, объятие плавает в серой зоне между материнским и любовным. Художники начали говорить о чувствах — и, о, Боже, как они увлеклись. Вероника беззвучно смеялась под ним, а Илья боролся с желанием повернуть голову и посмотреть на говоривших. — Греки! — низко и громко воскликнула носатая Маша. — Греки вообще различали несколько типов любви: три основных и сочетания… — Не начинай со своей античностью, Мирт, — простонал сдавленный женский голос, который девушка проигнорировала. — Эрос — влюбленность… че ты ржешь, курва, не путай с эротикой, в Эросе половое влечение вторично! Людус — состязание, игра и секс. Сторге — нежность, ну, или дружба. У каждой любви своя сфера, видите, своя особенность. Потом еще Мания — гибрид Эроса и Людуса, страсти и игры… Ее называли любовью-наказанием, потому что она сводит с ума. Агапе — это сочетание Эроса и Сторге, любовь-самопожертвование… Противоположность Мании. Ну и Прагма. — Людус и Сторге? — встрял Ваня. — Да, рациональная любовь. Агапе считается самой чистой формой любви и самой редкой, если я правильно помню… — Типа так не любят? — Типа, материнская любовь может быть примером Агапе, мне кажется. Знаешь, как в Гарри Поттере… — Че?! — кто-то заржал. — Без сомнений отдать свою жизнь за кого-то… Красиво… Помолчали. Илья прикрыл глаза и слушал Вероникино дыхание, а перед глазами сменяли друг друга пейзажи с белыми колоннами и полуголыми девами в белоснежных тогах. Сенин голос вклинился в мираж, как нож. — Есть еще Филия, — сказал он негромко. — Платон ее единственную считал настоящей любовью. — Точно, — судя по звуку, Маша хлопнула себя по лбу. — Мы ее поэтому и называем платонической. Любовь без романтики. Точно, Сень, а я и забыла про неё. Илья чувствовал себя странно, и его накрыло ощущением дежавю. Когда они говорили о любви… — Ну ты можешь любить больше, чем одного человека в жизни, правильно? — хрипло спросил он потолок. — Думаю, да, — сказала Маша без какого-либо волнения, и ей согласно вторило несколько голосов. — В той или иной степени и тем или иным способом, наверное. Та же Агапе… Мать же любит всех детей бескорыстно? Не выбирает одного. Кто-то скептически хмыкнул, кажется, Ваня. Точно, он и прокомментировал: — «Родители меньше всего прощают своим детям те пороки, которые сами им привили». Это Шиллер. — Обоюдоострый меч. Как там, «Почитай отца своего и матерь свою»?.. — Охх, давайте, все-таки, религию примешивать не будем? Лиля подала голос: — Люди меняются постоянно, даже любя одного человека достаточно долго, в конце концов любишь совсем не того, кого полюбил вначале… Ладно, я вижу, все устали. Перерыв?.. Илья с Вероникой отлипли друг от друга (буквально, было жарко), и парень крякнул и с наслаждением потянулся во все стороны, радуясь вновь чувствовать свое тело. Вероника улыбнулась ему, разминая ноги — и он поспешил отвернуться от ее небольших нежных грудок. — Мы закончили? — спросил он у закурившей Лили, широко раскинувшей на полу вытянутые ноги. — М? Устал? — удивилась она и махнула рукой. — Ну, раз устал, можешь одеваться, мы еще Веронику порисуем пару раз и будем закругляться. Мы все-таки поздновато приехали, ребята тут с пяти… Эй! — крикнула она на потягивающегося у стены рыжего и разлегшуюся на диване Лену, — откройте окно там, башка уже болит от всего этого дыма! — Сама курит, как паровоз, — проворчала блондинка, послушно открывая окно пошире и подкладывая под дверцу какую-то тряпку. Илья натянул мятую футболку и пошарил глазами по комнате в поисках Сени. Друг обнаружился на прежнем месте, но в новом положении: потирал пальцами веки, упав спиной на пол. Его руки были черными чуть не по локоть, и Илью терзало смутное подозрение, что из-за своей неосторожности он вот-вот превратится в панду. Так оно и было. Илья расхохотался, глядя на дезориентировано моргающего чумазого друга, плюхнулся рядом и широко ему улыбнулся. — Ты как будто у Вани тени спер, но не понял, как ими пользоваться, — смешливо сказал он и предпочел проигнорировать возмущенное Ванино «эй!». Сеня вздрогнул, заметив его, и словно в первый раз посмотрел на свои руки. Емкое «бля», выдохнутое им следом, было исчерпывающим описанием ситуации, и Сеня встал на длинные ноги, хрустнув, казалось, всеми суставами одновременно. — Пойду умоюсь. — Захвати бухлишко, — крикнул Илья ему вслед, когда друг торопливо зашагал из комнаты. Его взгляд упал на листы бумаги, художественно измазанные черным и серым — Сенины рисунки. Верхний был перевернут чистой (ну как чистой… не изрисованной) стороной вверх, закрывая все остальные, и Илью мгновенно накрыло волной любопытства. В конце концов, друг же никогда не прятал от него рисунков, правильно?.. Он потянулся было к верхнему листу, когда Лиля ткнула его в плечо с предупреждающим «Илю-юш…» Он обернулся и встретился с ней взглядом. Девушка улыбнулась и сказала со смешинкой в голосе: — Терпение, компаньеро. Будет просмотр, все увидишь, все оценишь. Мы еще не закончили.***
— Все! — с придыханием протянула Лиля под аккомпанемент стонов. — Закончили!.. Перекур и просмотр. Мы это сделали, товарищи! Несколько жидких хлопков, кто-то сбежал в туалет, кто-то ушел на кухню. Уставшая Вероника, раздетая в итоге до трусов, медленно одевалась, будто неуверенная, куда совать руки-ноги. За окном была ночь, музыку выключили — наброски были закончены. Илья, последние минут двадцать просидевший попеременно то на кухне, то в дверях «студии», ждал не мог дождаться окончания затянувшегося мероприятия. Наконец, все (включая Илью и Веронику) расселись неровным кругом на полу, и просмотр начался. Альбомы передавали по часовой стрелке, и Илья, наивно севший к Сене поближе, но по правую руку, едва сдержался, чтобы не выругаться. Впрочем, когда сидевшая справа от него Мирта, качнув Носом, протянула ему свой оформленный в винтажном стиле альбом, он забыл о своей фрустрации и с искренним интересом начал разглядывать наброски. Художники комментировали, обсуждали, смеялись и ругались друг на друга по мере движения круга. Как ни удивительно, всем им было очень интересно Илюшино мнение, так как он, по чистосердечному признанию и сторонним наблюдениям, ничего в искусстве не понимал и судил по принципу «нравится — не нравится». Лиля сказала, что на самом деле только так и надо смотреть на искусство, и что она ему завидует, и все покивали. У Мирты был необычный стиль: черные линии без полутонов, угловатые формы тел и черты лиц, нервный штрих — заставь Илью соотнести художника с альбомом, он бы ни за что не угадал с ней. Но было красиво. Лиля рисовала по-академически правильно, что дисгармонировало с ее эпатажем, но странным образом сочеталась с авторитарным контролем, который она расточала вокруг себя. Лучше всего у нее вышел полуобнаженный Илья, прорисованный со скрупулезным вниманием к деталям — вплоть до пресловутых веснушек (чёрт!). Ваня рисовал немного по-детски, не так отточено, как другие, и почти не давя на бумагу. Илья на его скетчах казался округлее и добрее, чем в реальности, а Вероника вообще превращалась в нимфу. Ванина Мадонна пока что нравилась Илье больше всех других: было в ней что-то чистое, невинное. Агапе во плоти. У рыжего наброски казались агрессивно-резкими, словно рвущимся с листов на волю, а короткостриженная тихоня нарисовала их анимешными. Оставались только Лена и Сеня, и Илья чувствовал необъяснимое предвкушение. Ленины наброски выделялись на фоне остальных тем, что были цветными, но у людей на бумаге были совсем незнакомые Илье чересчур красивые лица. Полистав альбомчик достаточно долго, чтобы не показаться грубым, Илья передал его Сене и буквально выхватил у ухмыляющейся Мирты из рук стопку сероватых листов. Сверху лежал набросок одетой еще Вероники. Сеня, видимо, разрисовывался на ней, так как пропорции казались немного странными, центр смещенным, а линии — грязными, но Илья все равно почувствовал странное давление в груди, будто подглядывал за чем-то личным. Раньше он никогда не видел, чтобы Сеня рисовал с натуры. Он завернул лист и положил в конец стопки — и под первым наброском был уже он. Контраст в исполнении был заметен даже не умеющему рисовать Илье. Вероника казалась на этой бумаге красивой, но плоской, непривычной. Пустой оболочкой того человека, который в реальности лежал на диване. Угольный Илья, нарисованный довольно схематично и небрежно, был отражением живого. Сеня не пытался воспроизвести его со стопроцентным сходством — он воскрешал на бумаге те черты, которые узнаешь в человеке, только проводя с ним время. Илья сглотнул. Сеня успел нарисовать его несколько раз, каждый раз все менее скрупулёзно и, парадоксально, все более знакомо. Первый полуголый скетч был неплох. Нижняя часть тела словно таяла в сером угольном тумане, зато руки были прорисованы детально. Но следующий набросок заставил Илью подавиться воздухом. Сеня углем поймал его взгляд и запер в бумаге, как в клетке. Было страшно. Неужели у него такие пугающие глаза?.. Илья быстро сунул эскиз в конец стопки, и уставился на себя и Веронику, глядящих друг на друга с выражением бесконечной тоски. Откуда взялась эта тоска? Ничего похожего Илья в тот момент не чувствовал, да и поза отличалась немножко: угольные люди держались друг за друга отчаянно, заглядывали друг другу в лица… Не похоже, но отчего-то больно смотреть. Илья сглотнул и поднял глаза от рисунка. Сеня пристально на него смотрел, баюкая Ленин скетчбук на коленях. Его пальцы, отмытые от угля, барабанили по картонной обложке в неровном ритме. Илья дернул ртом, пряча себя и Мадонну в конец, за последние наброски полуголой Вероники. Почему он не долистал до конца, он сам не понимал. — Ты… так меня видишь? — хотел он спросить с ироничной поддевкой, вроде как «не похоже же», но вышло просто нервно. Сеня странно улыбнулся, будто у него вдруг разболелся зуб, но это нужно было скрыть ото всех и дернул плечом. — Видимо так. Какой тебе нравится? — М? — не понял Илья. — Какой тебе больше нравится рисунок? — спросил Сеня, возвращая Лене скетчбук и протягивая руку за своими набросками. Илья бездумно вложил стопку в длинные пальцы и честно ответил: — Меня пугает тот, который с глазами. И то, как… они смотрят друг на друга в этой… двойной композиции. — С глазами, — Сеня рассмеялся. По левую сторону от него Лена шлепнула Ваню по голове, Лиля хихикала. Всех, казалось, взбодрил просмотр, и художники активно спорили и советовались. Сеня пролистал рисунки и выудил откуда тот самый, с которого Илья нарисованный смотрел на Илью настоящего с выражением, которого настоящий никогда у себя не замечал. — Да, — почти шепотом сказал он и посмотрел на Сеню. — Не похоже же. Сеня пожал плечами, не прекращая криво улыбаться. — Это интерпретация, — усмехнулся он и аккуратно сложил рисунки: черное к белому, чтобы не размазать. Рисунок «с глазами» он, замешкавшись на мгновение, протянул Илье. — Дарю. — Правда? — Илья очень аккуратно взял подарок из снова немного запачкавшихся пальцев и немного неловко мазнул по нему взглядом. — Спасибо. Они улыбнулись друг другу странно печально, и Сеня отвернулся, отвечая на какой-то Ленин вопрос. Илья встал и вышел в прихожую, где бережно накрыл скетч раскрытой тетрадкой, чтобы не размазался при переноске, и сунул в сумку. Вечер заканчивался. Народ засобирался по домам, надеясь успеть на метро; Лиля, Ваня, Мирта и рыжий решили поехать в клуб. Они звали и Сеню с Ильей, но те отказались: Илья отчего-то чувствовал себя страшно уставшим, а Сеня никогда не был фанатом шума и тряски телом. До Войковской дошли все вместе: Сеня сел на зеленую вместе с остальными художниками, а Илья решил доехать до своей ветки по мцк. Попрощались скомканно, будто опять сделали что-то неправильное, хотя ничего подобного не было — просто вечер в кругу творческих людей. Просто несколько чересчур открытых взглядов, встретившихся в неподходящий момент — и один такой взгляд, пойманный углем. Добравшись до дома, Илья упал лицом вниз на кровать, не раздеваясь, и уснул. Ему снился он сам — царственный и властный, с осанкой, которой у него отродясь не было, и звездами, пылающими в глазах. Он правил всем, и когда он посмотрел вниз, у его ног на коленях, уткнувшись лбом в пол, стоял раб, покорно согнув худую шею с двумя нелепо торчащими позвонками.