Adversa fortuna

Он бежал сломя голову по длинному коридору и впервые был рад тому, что звонок застал его в десяти минутах от крохотного кампуса в школьном дворе. Когда он забежал в пахнущий плесенью коридор, все учащиеся уже разошлись по аудиториям. Вокруг стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь тихим завыванием ветра и скрипом старых дверей. Единственное пластиковое окно на первом этаже было приоткрыто. Пыльная створка билась о зеленый горшок с алоэ, которое засохло пару месяцев назад. Миссис Джонсон, пятидесятилетняя техничка, убирать его, однако, не торопилась. Поливала кропотливо каждое утро в надежде на чудесное воскрешение. Бедная женщина и не подозревала, что некий Джейми Коллинз трижды справлял в нем нужду ради забавы. Дазай ненароком бросил на горшок косой взгляд. С тех пор, как Чуя рассказал ему о проделках Коллинза, он не мог не смотреть на алоэ и не цитировать мысленно доктора Моргана: «Подростковый период самый сложный в формировании личности. Он может обернуться сокрушительным цунами или же легким бризом на берегу моря». Джейми Коллинз явно не принадлежал ко второму варианту. Так как справление нужды в общественном месте было самой незначительной его погрешностью. Дверь громко хлопнула, Дазай вздрогнул. Он оторвал взгляд от горшка и промчался мимо учительской. Каждый вздох давался ему с трудом. Он оборачивался каждую минуту и перепуганно смотрел по сторонам. Преследователь либо потерял к нему интерес, либо где-то затаился, выжидая подходящий момент. Аудитория, в которую ему нужно было попасть, находилась этажом выше, но добраться до нее было практически невозможно. Сара Джеймс-Дигри горько рыдала, оккупировав всю лестничную площадку. Стоило Осаму только сделать шаг на бетонную ступень, как та поднимала на него красные заплаканные глаза и грозилась демонстративно выпотрошить перед всей школой. У Сары были отрезаны уши и неестественно изогнуты пальцы на правой руке. Дазай спросил бы у нее, какое горе с ней приключилось, не попытайся она день назад его задушить. Вспомнив о вчерашнем, он прочистил горло и коснулся пальцами синяков на шее. Взгляд у Сары был дикий и немного безумный. Темная кровь все безостановочно капала ей на шею, пропитывала школьную форму и собиралась вокруг нее крупной лужей. Она сидела в собственной крови и раз за разом повторяла лишь одну фразу: «Я ничего не слышала. За что?». — Сара… — едва слышно позвал Осаму, сжимая влажными пальцами железный брелок с Суперменом, который висел на его рюкзаке. — Позволишь мне пройти? — Пройти?! — крикнула Сара. Ее голос эхом раздался по всему коридору. — Пройти просишь?! А может, мне отрезать тебе уши?! Так же, как отрезал их мне Адам Кри! — она резко замолкла и низко опустила голову. Голос, полный желчи и ярости, перерос в громкие, затем тихие всхлипывания. Она рыдала, содрогаясь всем телом, приложив маленькие ладони к месту, где когда-то были ее уши. — Я могу…я… — Выпотрошу… — шепотом, но с угрозой произнесла Сара. Дазай осторожно убрал ногу с лестницы и смиренно повернул назад. Идти на уроки ему больше не хотелось. А тем более снова становиться посмешищем. Миссис Гамильтон была стара, груба и выразиться могла так, что покраснел бы даже Джейми Коллинз. Ей ничего не стоило выставить опоздавшего идиотом и прилюдно посрамить. «Человек старой закалки или выжившая из ума старуха», как поговаривал Чуя. Дазай к Гамильтон испытывал неприязнь и чувство дискомфорта, когда она находилась рядом. Та всегда наблюдала за ним поверх очков и всякий раз так и норовила сделать очередное колкое замечание. А Эмбер, любимица старухи, тому была только рада. Она величественно восседала за первой партой с видом важной особы. Окидывала всех высокомерным взглядом и словно мысленно составляла иерархию в классе. Эмбер Дазай невзлюбил, как и она его. Невзлюбил он и Курта, и Дэвида, и Чарли. Каждого из них он вполне мог охарактеризовать одним словом «засранец» или «засранка». Чарли называла его дерганым придурком, а те двое просто придурком. Дазай прекрасно помнил совет Чуи, однако из-за своего покладистого характера и миролюбивости в конфликт вступать не желал. Но больше всего он боялся, что слухи рано или поздно дойдут до Хитоши и Мари. Прижавшись спиной к шершавой стене, он долго раздумывал, как незаметно проскочить мимо Филиппа, сорокалетнего охранника, и отсидеться в ближайшем кампусе. Благо, Хитоши обеспечил его карманными деньгами на неделю вперед. Но отнюдь не Филипп был его главным препятствием. Пройти мешал ему некто, державший огромную обиду на весь мир живых. Сара и тот жуткий призрак, чьи лакированные ботинки он видел из-под двери мужского туалета, окружили его с двух сторон, не позволяя выйти наружу или подняться в свой класс. И если с Сарой Дазай еще мог поговорить, то при виде второго становился бледен, как полотно. Забывал как дышать и говорить. Его окутывал такой страх, что ноги становились ватными. Единственное, на что он был способен при встрече с ним, так это упасть на колени, обхватив голову руками от ужаса. Преследователь носил всю ту же школьную форму. В руках неизменно держал старый потертый кейс, пользовавшийся огромной популярностью у учеников лет сорок-пятьдесят назад. Защелки на нем были сломаны, наружу выглядывали поношенные бутсы, старые учебники и мятое письмо. Его содержимое Дазая интересовало так же сильно, как и причина смерти этого юноши. Однако большинство призраков были недружелюбны и крайне опасны. Они видели в нем своего убийцу, очередную угрозу, или же предмет для насмешек. А кто-то злился просто из-за того, что Осаму Дазай принадлежал к миру живых. Несколько минут он неловко топтался на лестничной площадке и нервно вздрагивал при каждом ударе створки. Ничего не оставалось, кроме как повернуть назад. Что он и сделал. Все вокруг скрипело и издавало неприятные звуки. Огромные портреты бывших президентов на старых стенах выглядели жутковато. Пожелтевшая побелка на потолках местами потрескалась и падала вниз. Небольшой кусок упал и Осаму на голову, едва не вызвав у бедолаги остановку сердца. Он стал настолько пугливым и зашуганным, что любой шорох ускорял биение его сердца в разы. — Главное — выбраться, — тихо произнес он, опасливо озираясь по сторонам. — Просто иди вперед. Не оглядывайся. От Филиппа его отделял один поворот и недлинный коридор. Сжав кулаки, он уверенным шагом пошел вперед. Но вся его уверенность пошатнулась уже через секунду, когда из-за угла выглянула чья-то тень. Дазай остановился и опустил взгляд. Старый кейс покачивался в сероватой руке. То пропадал за углом, то появлялся снова. Скрипучий голос стал доноситься до его ушей. И в тот миг он осознал, от кого именно прятался в мужском туалете. Мертвец не мог сложить слова воедино. Лишь издавал невнятные звуки. Отступать было некуда. Только в заброшенный подвал, куда сваливали весь поломанный школьный инвентарь на протяжении многих лет. Дазай, уже единожды столкнувшись со своим преследователем лицом к лицу, не хотел видеть его пугающего уродства вновь. Не хотел лицезреть половину раздробленного и окровавленного лица. И потому, не раздумывая ни секунды, он развернулся и стремглав бросился прочь. Он бежал без оглядки и едва не покатился кубарем с деревянной лестницы. Та жалобно скрипела под его весом, со ступеней сыпались пыль и опилки. Перила неустойчиво шатались, и криво вбитые ржавые гвозди впивались в руку. Дазай больше удивился незапертой двери в подвал. Однако быстро успокоил себя предстоящим ремонтом. Ее вполне могли оставить открытой, чтобы избавиться от многолетнего барахла. И если не сегодня, то завтра обязательно кто-то да возьмется за подвал. Может, тот же Филипп. Ничем важным он не занимался. Выкуривал сигарету за сигаретой и спешно тушил окурки, когда кто-то из учителей маячил на горизонте. Очередная ступень опасно заскрипела. Ржавый гвоздь все-таки поранил его руку. Осаму погрузил палец в рот и слизал кровь. Как он и полагал, поломанной мебели было много. Там же лежали старые грамоты, высохшие печати, журналы, тетради, нерабочие компьютеры и клавиатуры. Он потянул на себя старенькое кресло, из которого торчал поролон, стряхнул пыль и сел, высоко задрав голову. Потолок был пыльный, весь в пятнах и разводах. Балки, подпирающие стены, были в мелких дырах, и термитов в них наверняка было немерено. Дазай, тяжело вздохнув, опустил голову и, медленно дрыгая ногами, стал разглядывать попорченное имущество школы. Ничего интересного он так и не нашел. Да и прикасаться ко всему этому хламу и выгребать его из-под тонн пыли не было желания. Он смиренно сидел на скрипучем кресле и все поглядывал на наручные часы, отсчитывая время до звонка. Дышать с каждой минутой становилось труднее. На виске и над губой выступили капли пота, а сам он покраснел и побледнел одновременно. — Черт… — Дазай потянулся за сумкой. Порылся в ней несколько минут и, сокрушенно вздохнув, отбросил ее в сторону. Он вспомнил, что последний ингалятор закончился еще неделю назад. Приступов астмы не было так давно, что брызгал он его лишь по привычке. «На всякий случай» говорил он каждый раз, ловя на себе осуждающий взгляд Мари, которая не понимала всю глубину его страха. Как и не понимала к чему это «на всякий случай». Не иметь возможности дышать — состояние паршивое. Все смотрят на тебя с жалостью, но никто не понимает, какие это сильные муки. Лишь астматик астматика поймет, а в окружении Дазая астматиков не было. Но было множество людей готовых осудить, и Наоми всякий раз присуждала себе лидирующие позиции в этом грязном дельце. «Тебе всего лишь кажется, что ты задыхаешься, — говорила она, выдирая баллончик из его рук. — Как ты выкрутишься, если начнется приступ, а ингалятора не будет при себе? Учись обходиться без лекарств. Это для твоего же блага». А ведь раньше она не вела себя подобным образом. Ту ночь Осаму едва пережил. Он до утра сидел на окне, прижимая к груди подушку. Издавал хрипы и свисты от невозможности вздохнуть. Обливался потом и все ждал возвращения Мари и Хитоши, уехавших загород, оставив его на попечение Наоми, у которой он внезапно оказался в немилости. Отступающая было болезнь вернулась вновь. К его недугу Наоми благополучно привила и страх, и комплексы. На уроках Дазай предпочитал задыхаться, нежели вытащить ингалятор и облегчить себе жизнь. Прежде ингаляторы ему покупала Мари, пусть и неохотно, но теперь он стал испытывать перед ней неловкость. А о том, чтобы попросить у нее немного денег и речи быть не могло. Всякий раз, когда возникала потребность в чем-то, он мысленно одергивал себя. Сколько бы Хитоши ни уверял его, что кровное родство играет далеко не первую роль, Дазай больше не мог вести себя как прежде. И начало тому положила Наоми. Каждое утро, собирая учебники, он тряс в руках пустой флакон и молился, чтобы здоровье его не подвело. В классе помимо него астматиком был некий Марти Лоренс. Хилый низкий мальчуган, ростом в метр пятьдесят. Носил круглые очки с закосом под Гарри Поттера и всегда стеснялся смотреть людям в глаза. Постоянно мямлил и краснел, стоило только к нему обратиться. Каждый час вытаскивал аэрозоль и стыдливо озирался по сторонам в надежде, что никто не смотрит на него. И стоило только бедолаге нажать на распылитель, как в классе поднимался гул и смех. Кто-то начинал падать в конвульсиях, кто-то изображал приступы астмы, кто-то выдергивал флакон из его дрожащих рук и кидал по всему классу, не обращая внимания на неуверенные просьбы Лоренса вернуть ингалятор. Тогда-то Осаму и решил для себя, что никогда не уподобится Марти Лоренсу. Даже если свалится замертво посреди урока. Он не любил подростков и как-то поделился этой мыслью с самим доктором Морганом. «Но разве сам ты не подросток?», — спросил у него удрученно доктор Морган. И Дазай был глубоко озадачен его вопросом. Он не понимал, что именно подразумевал Морган под этими словами. Делал ли он акцент на его якобы глупости и юности, либо пытался донести, что сам он ничем не лучше. Почему я не имею права осуждать других подростков, когда взрослые постоянно осуждают друг друга, рассуждал Дазай. Есть подростки вроде Марти Лоренса, а есть ядовитые змеи вроде Эмбер Миллер. Не кощунство ли ставить их в один ряд? Но взрослые настолько привыкли купаться в своей «взрослости» и взрослых проблемах, что подростковый крик о помощи принимают за обычное нытье. Нормального взрослого насторожила бы фраза — «я не люблю подростков». С чего бы обычному школьнику их не любить? Может, есть на то веская причина? Но куда подростковым проблемам тягаться с проблемами взрослых. Так же рассуждал и доктор Морган. На протяжении каждого сеанса его неотложной задачей было найти крохотный винтик, выбившийся из сложного механизма, и вернуть его на место. Вернуть Осаму Дазаю его прежнюю функциональность и «нормальность». Доктор Морган ни разу не углублялся в кричащую фразу «не люблю подростков». Он не видел скрытого посыла. Может, расшифровывалось оно примерно так: «Меня унижают каждый гребаный день». «Надо мной измываются, потому что я не похож на них». «Я не могу дать сдачи, потому что моя гордость давно растоптана». «Мне страшно жить». Осаму Дазаю жить было еще страшнее. Настолько страшнее, что каждое утро, открывая глаза, ему хотелось громко закричать от чувства безысходности. С одной стороны его травили мертвые, а с другой живые. «Самоубийство — величайший грех», часто повторял отец Веласко, словно читая его мысли. И Дазай внимал каждому слову священника, боясь умереть и стать одним из «блуждающих» в мире живых. Но устрашала его и сама жизнь. Неопределённость вызывала подавленность и депрессию. Часто оказываясь наедине с отцом Веласко, Осаму признавался ему в том, о чем умалчивал даже при Хитоши и Мари. Рассказывал о своих думах, страхах, говорил, какую тяжесть на сердце приносит каждый новый день. «Я не чувствую себя на своем месте», — шептал он так отчаянно, словно это были последние его слова. — «Этот мир чужд мне. Чужды окружающие меня люди. Я родился не там и не в том месте, отец. Может, мне следует умереть? Тогда закончится этот бесконечный мучительный сон». Отец Веласко отличался от остальных тем, что не вставал на дыбы и не хватался за телефон, брюзжа слюной. Суицидальные откровения пятнадцатилетнего подростка трогали его, но при этом он оставался собран и прикладывал все усилия, чтобы образумить юношу. И Дазай прислушивался не к доктору Моргану, выскочке, тыкающему каждому прихожему в лицо своим Гарвардским дипломом, нет, он был больше склонен прислушиваться к советам отца Веласко. И именно они помогали ему по сей день сохранять в себе силы и не сойти с ума. Вот и сейчас, сидя в пыльном тесном подвале, он вспоминал спокойный и уверенный голос священника. Лишь он помог ему не запаниковать, когда его окутал знакомый парализующий холод. Снаружи заскрипел пол под чьими-то тяжелыми шагами. Знакомый черный кейс ударился об узкие двери, затем о перила. Снова странный невнятный шепот стал доносился до его слуха. — Что ты от меня хочешь? — спросил Дазай, поджав под себя ноги. Он качался из стороны в сторону и едва дышал. Его бледное исхудавшее лицо обливалось потом, белая рубашка прилипла к мокрой спине. Воздуха катастрофически не хватало. Он добровольно подписал себе приговор, спустившись в этот подвал. Хотелось плакать, хотелось кричать и рвать волосы на голове от отчаяния. Его вновь загнали в угол. Каждый его путь сопровождался выбором, и каждый выбор пророчил весьма мрачный исход. — Ищешь своего убийцу?! Думаешь, это я убил тебя? Прости, друг, но мы разминулись лет на пятьдесят! — он вытер плечом покрасневшие от пыли глаза и вцепился в свои волосы. — Боже! Боже… Почему именно я? — Пор…попросить… — призрак остановился на полпути и выронил кейс на лестнице. Оба замерли. Дазай смотрел на его обезображенное лицо, открыв рот в немом крике. Картина перед глазами стала постепенно размываться от острой нехватки воздуха . Приступ астмы становился все сильнее. Без ингалятора этот день мог завершиться для него весьма плачевно. Всего на долю секунды он потерял сознание и, не издав ни звука, свалился в кучу пыльных журналов и ржавых кубков. Один из них уткнулся ему в позвоночник, второй поцарапал скулу. Когда он пришел в себя, ни призрака, ни оброненного им кейса рядом не было. Лишь тишина и облако пыли, которое он поднял при падении. Школьный звонок в грязном подвале не так сильно бил по ушам.Его было едва слышно. Осаму, не уверенный ушел ли призрак на самом деле или поджидает его у входа, выходить наружу побоялся. Над головой послышался топот ног, веселый смех, озорной крик Джейми Коллинза и нелицеприятная брань Беверли Хьюз. Наверняка Джейми ей чем-то насолил. Беверли Хьюз была обладательницей самой большой груди в школе и часто становилась объектом насмешек со стороны Джейми и его придурковатых друзей. И Дазая не мало удивляло пассивное поведение самих учителей, которые не могли не замечать подавленность на лицах своих учеников. Беверли и Джейми, однако, быстро вылетели у Дазая из головы. Тот все пытался припомнить, что хотел произнести призрак. Что он сказал перед тем, как уронил свой кейс. Он рассуждал бы об этом еще долго, не накрой его очередной приступ. С подачи Наоми Мари и Хитоши отобрали у него подаренный год назад телефон. «Чтобы не тратил время на всякую паранормальную ересь в интернете. Глядишь, поумнеет», — говорила она строгим голосом, польщенная столь усердным вниманием со стороны обоих родителей. Тогда-то Мари подумала и согласилась с тем, что их ребенок просто-напросто забивает мозги всякой нелепицей из просторов интернета. А Хитоши, пусть и был не согласен, против двух взбешенных фурий оказался бессилен. Случись что, он был уверен, кинутся с претензиями и упреками именно в его дверь. Дазай в просторах интернета никогда не сидел и тем более никому не звонил. Потому и отобранный подарок не произвел на него должного эффекта. Не было слез, криков и просьб вернуть отобранное устройство взамен на прилежное поведение. Он по привычке полез в карман, но, вспомнив про телефон, обреченно опустил руку. И кому ты собирался звонить, усмехнулся он. Мари? Единственное, что у нее получалось хорошо в последние месяцы, это раздувать скандал на пустом месте. Хитоши звонить смысла не было. Что знал Хитоши, знала и Мари. А Наоми… Наоми давно перестала быть ему другом. Дазай махнул рукой, разгоняя облако пыли, и громко чихнул. Затем снова и снова. И так раз десять. Пыльными руками он раздраженно тер глаза и не мог их толком разлепить. Они покраснели, опухли и чесались так сильно, что он готов был выцарапать их полностью. Вдруг дверь в подвал резко отворилась, впустив поток свежего воздуха. У входа стоял Чуя Накахара и смотрел на него, удивленно разинув рот. — Почему я постоянно нахожу тебя в странных местах и в ужасном состоянии? — спросил он, приподняв бровь. — Мне больше интересно, что ты забыл тут, — Дазай слабо улыбнулся. Заметив состояние друга, Чуя мигом поменялся в лице и побежал вниз по лестнице. — С тобой все порядке? — обеспокоенно спросил он, обхватив его лицо ладонями. — Дышать немного трудно, — честно признался Дазай. — Ты астматик? — удивился Накахара. Тот кивнул. — А у тебя нет… как его, ну…ингалятора? Типа того, что с собой носит Марти? — Я не думал, что ингалятор снова мне пригодится, — солгал он, сделав очередную попытку вздохнуть поглубже. Услышав сиплый вздох напротив, Чуя поежился. Он сел на корточки и, внимательно глядя в дазаевские глаза, опустил ладони на его колени. — Я тоже не думал, что Харри Флэтчер попадет в меня футбольным мячом через все поле. Но, как видишь, не всем нашим прогнозам суждено сбыться. Если бы я послушал миссис Валлин и отошел подальше, моя голова была бы цела. Если бы ты не относился столь пофигистично к своему здоровью, то не задыхался бы сейчас в грязной пыльной кладовке. Сечешь? Дазай вскинул на него красные глаза и вяло кивнул. — Я сбегаю к Марти. Попрошу у него ингалятор. Но сначала мы выберемся отсюда. Хорошо? Осаму мигом вцепился в его руку и перепугано потряс головой. — Нет! Стой! Не надо говорить Марти! — Почему? — спросил Чуя. — Я не хочу, чтобы… они знали. Я… — Ты стесняешься себя? — холодно спросил Накахара. Дазай вздрогнул от его голоса и неуверенно кивнул, плотно поджав губы. Некоторое время они сидели в тишине. Чуя тихо барабанил пальцами по его коленям, о чем-то рассуждая, а Дазай просто пытался дышать. — Пошли, — вдруг произнес он и, схватив худое запястье Осаму, поволок его наружу. — Не упирайся. Мы идем не к Марти. — Не к Марти? — неверяще переспросил он. — Нет, — буркнул Накахара. — Просто иди за мной. Поднимался по лестнице Дазай неуверенно и боязливо. Всякий раз оборачивался назад и вздрагивал от каждого скрипа. Чуя не заметить странного поведения не мог, но и комментировать, однако, никак не стал. У всех были свои тараканы в голове, и раз уж соседство с ними тебе не мешает, какой смысл устраивать на них охоту? Именно так думал и Чуя. Осаму Дазай был странный, но именно эта странность в нем и притягивала. А ежели углубиться во все человеческие странности, то какой человек без них? Марти имел привычку выдергивать брови и надкусывать луковицу. Эмбер даже во сне не расставалась со жвачкой во рту. Миссис Гамильтон постоянно протирала линзы очков, словно это действие ее успокаивало. А Джейми Коллинз любил справлять нужду в общественных местах. — Ты так и не ответил, как нашел меня, — едва слышно произнес Дазай, когда они выбрались наружу. Чуя захлопнул деревянную дверь и подпер ее старой шваброй. — С чего ты взял, что я искал тебя? — спросил тот усмехнувшись. — Я прячусь там частенько. — От кого? — От группы отморозков, — сухо ответил он. — Они задирают тебя? Я их знаю? — с замешательством спросил Дазай. Чуя засмеялся. — Даже если я скажу, что-то изменится? — Ну… не знаю. Может быть, — меланхолично ответил он, послушно топая за Накахарой. Коридоры были пусты и лишь хриплый прокуренный голос Филиппа был слышен. Тот громко ругался по телефону, нервно щелкая старой железной зажигалкой. Его они успешно обошли и прокрались на задний двор школы. Асфальт после дождя был сырой, воздух — прохладный. Чуя заботливо усадил Дазая на скамью, предварительно постелив свой костюм на мокрые доски. — Ты как? — Живой, — флегматично ответил он. Пот с него капал градом, дыхание становилось все труднее и громче. Свисты, которые он издавал, Накахару начали не на шутку пугать. — Смотри на меня, — ласково произнес Чуя, взяв его теплые ладони в свои. Дазай вскинул голову и едва не свалился со скамьи. — У тебя глаза красивые… Чуя на миг застыл, затем нахмурился, пытаясь скрыть смущение. — Расслабься и обопрись на меня. Не бойся, я держу крепко, — Осаму уронил голову на его плечо и поежился. Было прохладно. — А теперь дыши. Медленно. Не торопись, — успокаивающим голосом произнес Чуя, накрыв горячий лоб своей ладонью. — Не могу. Трудно… — Можешь, Осаму. Все ты можешь. Только прекрати паниковать и дыши. Они молча сидели на мокрой скамье и смотрели на небо, заволоченное тучами. Каждый погрузился с головой в свои думы. У них было множество вопросов друг к другу, но они упорно молчали. Поднялся ветер и ухудшалась погода. Звонок прозвенел еще час назад, но они все неподвижно смотрели вверх. Смотрели, как быстро бегут тучи. Как пролетает стая птиц, слушали шум машин за кирпичной стеной, громкие голоса людей, смех, звуки города. Накахаровская ладонь все еще прижималась к горячему лбу Осаму, и тот сам льнул к холодному телу, надеясь подарить ему хоть крупицу своего тепла. — У меня никогда не было друзей. — У меня тоже… — Чуя закрыл глаза, подставляя лицо под мелкие капли дождя. — У меня тоже.

***

— Ты только и делаешь, что сидишь за своим компьютером и дальше своего носа ничего не замечаешь, — произнесла Наоми с упреком, пытаясь попасть вилкой в оливку. Хитоши пропустил мимо ушей ее слова и начал усерднее разделывать недожаренного цыпленка. Кровь из него растеклась по тарелке, чем сбила у всех собравшихся аппетит. Дазай потянулся за вчерашними пирожками, стараясь не обращать внимания на Наоми, которая не сводила с него пристального взгляда. Все пыталась поймать его на какой-либо оплошности. — Неужели не прожарился? — озадаченно спросила Мари и горько вздохнула. — Хорошо, что я приготовила еще одну и принесла с собой, да? — спросила Наоми с нескрываемым самодовольством. Мари покраснела, но промолчала. Наверняка была возмущена до глубины души, но вступать в конфликт с сестрой из-за подобной мелочи не хотелось. Однако, когда Наоми торжественно распахнула входную дверь и пришла на семейный ужин с еще одним цыпленком, Дазай тут же уловил недовольство на лице Мари. Ведь любая уважающая себя домохозяйка подобный жест расценила бы как оскорбление. А своими действиями Наоми ясно давала понять, что домохозяйка из Мари никудышная. — Ты меня выручила, — неохотно сказала Мари. — Ты никогда не была сильна в кулинарии, — ответила она с жеманной улыбкой. Дазай и Хитоши обменялись усталыми взглядами и вновь уткнулись в свои тарелки. Хару и Киоко бегали вокруг стола и громко хохотали. Иногда они заползали под стол и, пока взрослые были отвлечены непринуждённой беседой, вытаскивали канцелярскую резинку и били ей Осаму по бедру. Тот несколько раз вздрагивал, а затем, потеряв терпение, поджал ноги под себя, лишив двух озорниц веселья. — Как твои дела в школе? — внезапно обратилась к нему Наоми. Осаму пожал плечами, протер салфеткой жирные пальцы и нехотя буркнул короткое: отлично. Его «отлично» ее не устроило, и она решила копнуть поглубже. — А друзей уже завел? Помнится, Хитоши говорил мне, что с общением у тебя туговато. — Не утрируй, Наоми, — вмешался Хитоши. — Я сказал, что он плохо ладит с малознакомыми людьми. Но сведем это к его природной застенчивости. — Мои девочки младше на несколько лет, однако с общением у них проблем не видится. — Твои девочки не росли в приюте, — строго заявила Мари. Дазай настороженно слушал их перепалку и все ждал, когда закончится этот проклятый ужин. К каждому из сидящих за столом он испытывал амбивалентные чувства. Наоми нынче вызывала неприязнь, но и толика веры оставалась в то, что их прежние отношения рано или поздно вернутся. Однако с каждым днем он все больше убеждался в том, что реабилитироваться в ее глазах практически невозможно. Хитоши человеком был рассудительным, спокойным и неконфликтным. Однако последний разговор с ним оставил неприятный осадок. И именно его резкие слова послужили толчком к еще большей замкнутости. Мари была нервозной, импульсивной и подстроиться под ее настроение бывало не так легко. Она могла накричать, могла дать оплеуху, а позже прийти к нему, заливаясь слезами. Дазай не мог на нее сердиться. Он понимал, как сильно она мечтала о ребенке и что получила в итоге. — Ты всю жизнь будешь оправдывать его приютом? Сколько можно, Мари? Ему пятнадцать лет! Кто-то работать начинает и с четырнадцати. Поверь мне, сестренка, шаг во взрослую жизнь только придаст ему уверенности. — Что ты предлагаешь? — изумилась Мари. — Отправить его работать? А как же учеба? Или думаешь, мы не в состоянии его прокормить и вырастить?! — Боже мой! Ты не так меня поняла, родная. Я вовсе не это подразумевала под… — Именно это ты и подразумевала! — крикнула Мари, резко поднвявшись со стула. — Прекрати вмешиваться в воспитание моего ребенка! Хитоши наблюдал за их перепалкой некоторое время, затем, сердито бросив вилку на стол, демонстративно вышел из зала. Дазай остался сидеть на месте, так как причиной ссоры был именно он. Стоило ему поступить, как Хитоши, Мари и Наоми мгновенно переключили бы на него все свое внимание. Хару и Киоко наконец угомонились и мирно сидели за столом, переводя взгляд с одного на другого. Такой растерянной Наоми Осаму видел впервые. Она вовсю раскраснелась и упорно пыталась доказать свою правоту. А Мари была глуха к ее доводам. Брань так и лилась из ее уст. И Дазай был уверен, что причиной столь эпатирующего поведения был вовсе не он, а проклятый цыпленок, которого принесла с собой Наоми. В своем нестерпимом желании быть во всем лучше сестры, она самую малость перегнула палку. Осаму неохотно ковырял ножку цыпленка и время от времени поглядывал на часы. Стрелка перевалила за двенадцать. Он старался абстрагироваться от ситуации и думать о чем-то приятном. В голове тут же возник образ Накахары. Его губы дрогнули в слабой улыбке. Он с легким трепетом вспоминал, как они гуляли на заднем дворе школы, под дождем. Как сидели в маленьком школьном кампусе, как смешно Чуя пародировал миссис Гамильтон и ее любимицу Эмбер. «Миссис Гамильтон бы это не одобрила!», — произносил он смешным фальцетом, строго уперев руки в бока. И каждый раз Дазай начинал хохотать, вспоминая повадки Эмбер. Сходство было стопроцентное. А когда Чуя распылялся и перекидывался на Рассела и его свиту, так вовсе начинался безудержный смех. — Не будь ты лицемеркой, не притащила бы еще одного цыпленка! — Так в этом все дело? — осведомилась Наоми. — Ты пыталась унизить меня! Унизить перед моим мужем и сыном! Дазай, получив подтверждение своим домыслам, тяжко вздохнул. Входная дверь за спиной Мари и Наоми внезапно отворилась и громко ударилась о стену. Осаму крупно вздрогнул и, поежившись, вжался спиной в стул. Остальные и бровью не повели, слишком увлеченные выяснением отношений. На пороге появился крупный мужчина, в потертом джинсовом комбинезоне. Он был высокий, бритый налысо и с грубыми чертами лица. В правой руке он держал ржавый топор, а в левой придерживал брыкающуюся на его плече девчонку. И на вид ей было не больше шести. Она громко вопила, кричала и всячески пыталась вырваться из крепкого захвата. — Ты совсем спятила?! — Наоми развела руками. — Неспроста Бог сделал тебя бесплодной! Материнство сводит тебя с ума! — рявкнула она. В повисшей тишине Дазай мог слышать, как ошарашенно замерла Мари, а затем тихо всхлипнула. Наоми бросила салфетку на стол и сложила руки на груди. Хару и Киоко увлеченно разглядывали свою новую обувь и синхронно дрыгали ногами. Никто не видел, как огромный незнакомец взвалил тело шестилетней девочки на обедненный стол и отрубил ей голову ржавым топором. Холодная кровь в который раз брызнула Дазаю на лицо и на недоеденного цыпленка. Крохотное тельце дергалось в конвульсиях еще несколько секунд, после чего замерло. — А ты чего не ешь? Невкусно? — ядовито буркнула Наоми, переключив на него свое внимание. — Вкусно, — сухо ответил он.