***
— Memorare, O piissima Virgo Maria, non esse auditum a saeculo, quemquam ad tua currentem praesidia, tua implorantem auxilia, tua petentem suffragia, esse derelictum… — Даже самые преданные Богу не приходят в мою церковь столь рано, — отец Веласко мягко улыбнулся, подсаживаясь на скамью поближе к Дазаю. Тот слегка поднял голову, коротко кивнул и вновь принялся читать молитвы, сжимая в руках маленький серебряный крестик, некогда подаренный ему самим отцом Веласко. В церкви стоял легкий полумрак и горели свечи. Особенно много было их на деревянном панихидном столе. Высокие широкие колонны отбрасывали тени на крупную железную голгофу, отчего та казалась еще более мистической и загадочной. Сестра Химена частенько любила рассказывать о том, как два года назад при молитве увидала кровавые слезы на глазах Иисуса. «Да чтоб мне в ад провалиться, если мои слова лживы», — повторяла она всякий раз. Лицо ее становилось красным, воинственным, словно она готовилась вступить в бой с каждым, кто осмелился бы обвинить ее во лжи или плутовстве. Таких, однако, не находилось. Сестре Химене было далеко за сорок. Женщиной она была упитанной, подвижной и позитивной. Частенько признавалась в чревоугодии, но подавить свои аппетиты не могла. Она любила плотно поесть, похохотать и посплетничать. Но сплетни, они, были простые и никому вреда не несли. К Дазаю она испытала почти материнские чувства и не забывала всякий раз потрепать бедолагу по щеке. После впечатлительного рассказа сестры Химены Осаму стал пристально вглядываться в искаженное болью Иисусово лицо. Но никаких кровавых слез так и не увидел. Однако, каждый день, когда он сидел на скамье, ему чудился проницательный внимательный взгляд на своей спине. И он, бывало, думал: «Иисус смотрит на меня. Он разделяет мою боль». Может, так оно и было. А может, слова сестры Химены произвели на него столь сильное впечатление. Отец Веласко, напротив же, отчего-то пытался увести его от религиозности и часто находил объяснение всему необычному и сверхъестественному: в науке, физике и психологии. Каждое его слово обесценивало веру, но и все сказанное им находило свое место в природе и науке. Потому и отрицание становилось невозможным. А споры превращались в глупые необоснованные выкрики. Дазай в отличие от сестры Химены спорить с отцом Веласко не собирался. Он не был столь фанатичен и к вере обратился от страха. — Я переезжаю в скором времени, — тихо произнес Осаму, выпуская крестик из ледяных пальцев. Отец Веласко нахмурился, задумчиво потер идеально выбритый подбородок и вскинул глаза на витражные окна. Цветастые солнечные блики отражались на стенах, светили в глаза и в старенькие круглые пенсне священника. — Позволь узнать, в чем причина столь скорого переезда? — поинтересовался он. Дазай пожал плечами. — Вы бы полюбили чужое дитя, как свое собственное? — он смотрел на огромный портрет Марии Магдалины и теребил карман своих стареньких брюк. — Все мы… — Нет, отец, — оборвал его Дазай. — Давайте всего на миг забудем, кем вы являетесь. Вы не священник. Вы ничем не обязаны ни Богу, ни мне, ни тысячи другим, посещающим эти стены. Оставьте веру и дайте мне ответ. Искренний, а не тот, которому обязывает вас долг. Отец Веласко улыбнулся, затем опустил ладонь на его голову и взъерошил мягкие кучерявые волосы. Осаму зажмурил глаза и благоговейно прикусил губу. Он чувствовал себя защищенным рядом с этим человеком. Словно некто огромный и сильный закрывал его от всех невзгод своим титановым крепким телом. Словно сама Божья рука опустилась на его голову и даровала божественное прикосновение. Отец Веласко излучал необыкновенно теплую ауру. Было в нем что-то таинственное и веяло от него спокойствием. Тем самым спокойствием, что присуще природе, деревьям, ясному небу и летнему легкому ветру. — Я стал тем, кто я есть, потому что люблю людей, сынок. Даже откинь я веру, мой ответ не изменится. Моя любовь распространяется на каждого. Как в этих стенах, так и вне их. — Понятно, — разочарованно ответил Дазай. Несколько минут они сидели в тишине, задумчиво разглядывали пурпурные красные огни, все больше и больше уходя в себя. — Вы верите в Бога, так? Отец Веласко взглянул на него со странным выражением лица и кивнул. — Тогда… и в дьявола верите? — Верю. — Тогда… раз Дьявол и Бог — доказательство сверхъестественного, выходит, место имеют и прочие существа. Призраки, например, — произнес он шепотом. — Почему люди верят в Бога, которого никогда не видели, а стоит только намекнуть, что есть не только Бог, на тебя смотрят как на полоумного? Сбрендившего идиота! Почему существование Бога считают неопровержимой истиной, как и противостояние Бога и Сатаны? Разве кто-то видел Дьявола или видел Бога? Я не верю в стигматы и лживые божественные посылы. Не верю лжецам, к которым якобы являлся Бог! Я не верю в Библию! Отец Веласко снял пенсне, протер краем рясы запотевшие стекла и вновь водрузил их на лицо. Дазай понял, что старик тянет время и тщательно думает над его вопросом и неожиданно гневной тирадой. — Тогда скажи мне, сын мой, почему ты всякий раз молишься с таким усердием? Осаму вздрогнул и сник. Отец Веласко улыбнулся, накрыл маленькую ладошку своей и несильно сжал ее. — Людям нужен неиссякаемый источник надежды. Бог — тот самый источник. Религия и вера… каждый ее принимает по-разному. Кто-то в ней видит власть, а кто-то спасение. Нам с детства вбивают в голову один непреклонный факт — «Бог имеет место. Бойся его и почитай». Мы слышим о нем настолько часто, что даже не желая того, неосознанно, подсознательно начинаем верить в него. Даже самый ярый атеист. Вопрос в том, Осаму, для чего ты ищешь Бога. Ты веришь в него, но злишься, потому что твои мольбы остаются неуслышанными. Верно? — Я… — Дазай удивленно схватился за крестик. — Я не знаю, я запутался, — ответил он загробным голосом. — Мне больше не к кому обратиться. Но даже Бог меня отвергает.***
Наоми отчего-то стала к нему благосклонна. После внезапной вспышки гнева Мари, та ни разу не оскорбила его и не произнесла ни единого обидного слова. Он жил у тетушки третий день и чувствовал нестерпимую тоску и одиночество. Но вовсе не по Мари и Хитоши, который и бровью не повел, когда супруга сообщила о своем решении временно избавиться от сына. «Ей нужно передохнуть. Прийти в себя, — сказал он, не отрывая головы от ноутбука. — Поживешь пару деньков с Наоми, того гляди и ума прибавится». В такие моменты Дазай боялся взрослеть. Боялся пополнить ряды «взрослых», которые словно бы забывали, что и сами когда-то были детьми. Они не умели слушать и не могли отличить правду от лжи. Правду и ложь каждый видел там, где ему было удобно. Осаму тосковал по Накахаре, единственному человеку, который мог понять его с полуслова. Ему нравилось бегать от школьных задир и запираться в пыльных комнатушках вместе с хохочущим Чуей. За ним никто и никогда не гнался, он убегал с Дазаем за компанию. Хватал его своей ледяной рукой и всякий раз, весело улыбаясь, кричал: «Я знаю одно крутое место, где нас никто не найдет». Так и получалось. То бывали старые пыльные подсобки, закрытые на замок комнатушки, со старым школьным инвентарем, либо высоченное дерево, поднять глаза на которое никому из задир не хватало ума. Красные и запыхавшиеся, они сидели на толстых ветках, активно дрыгая ногами и заговорщически переглядываясь. Дерево, правда, после дождя бывало мокрое и скользкое, но Чуя всегда придерживал Осаму за пояс. — Кейси? — он потянул вниз клетчатый шерстяной шарф и оглянулся. Парк был пуст. Дул слабый ветер, моросил дождь, мерзко скрипели качели. В полупустой песочнице валялось треснутое желтое ведерко и переломанная надвое детская лопатка. Тихо шелестели редкие неопавшие листья и низкорослые кустарники. Их давно никто не стриг и выглядели они хаотично. — Я знаю, что ты тут. Покажись, прошу тебя! Ответом послужил очередной свист ветра и мокрый исписанный корявыми буквами лист, ударивший ему в лицо. Он скомкал бумагу и бросил в урну, но промахнулся. Позади раздался детский смех. — Косой. — Кейси! — глаза Дазая загорелись счастливым огоньком. Он бросился вперед, к старой покоцанной скамье, без одной ножки и нескольких досок на спинке. Мальчик сидел на самом краю, в коротком джинсовом комбинезоне и зеленой футболке с крупной надписью «SUNSHINE». — Уже и не надеялся увидеть тебя вновь. — Потому что ты бросил меня? — спросил мальчик, ковыряя пальцем болячку на коленке. — Мне очень жаль. Прости. Ты первый, с кем я говорю… вот так, — Дазай осторожно подошел к нему и присел на край мокрой скамьи. Кейси тут же подвинулся ближе и принялся смотреть на него огромными голубыми глазами. Они напоминали осколки неба на бледном осунувшемся лице. — И я вовсе тебя не ждал, — произнес он смущенно, теребя пальцами джинсовый ремешок на груди. Ногти у него были длинные и грязные. Со светлых волос и маленького вздернутого носа капала дождевая вода. Он забавно тряс головой, словно лев гривой, и чихал громко, отчего вороны на деревьях черным облаком взмывали вверх, издавая громкое недовольное карканье. — Кажется, простыл, — промямлил мальчик, вытирая запястьем красный нос. Дазай вскинул на него растерянный взгляд. — Призраки могут простудиться? — осведомился он. Кейси искоса посмотрел на него и пальцем покрутил у виска. — Нет же, дурак. Мне нравится делать вид, что я болен. Прежде, когда я был жив, мама оставалась со мной на целый день. Она говорила, что у меня очень хрупкое здоровье. Мы гоняли чаи со сладостями, смотрели телевизор и спали на одной кровати. А потом появился Стюарт и все поменялось. Когда я шел к маме после очередного кошмара, Стюарт кричал на меня и называл девчонкой, — Кейси уткнулся лицом в свои колени. Вода стекала с его светлых волос, но он не чувствовал холода. — Тебе снились кошмары? — мягким сочувствующим голосом спросил Дазай. — Наш дом был огромным. Три этажа и чердак, на который Стью никогда не пускал меня. Говорил «ступишь хоть ногой, отхлестаю ремнем». А я маме-то не жаловался. Я сильный на самом деле. И плачу только во сне, неосознанно. Дазай опустил руки в карманы и поднял голову. Его одежда была мокрая и липла к телу. В горле уже першило и подступал кашель. Однако он пообещал себе, что не даст деру, как в прошлый раз. Ненавистный галстук Осаму затолкал в карман, сумку подложил под скамью, надеясь, что дождь до него не доберется. При Кейси Дазай старался держаться молодцом. Не унывать, не показывать свою хандру, печаль и глубокое сочувствие, которым он проникся к мальчишке. — Тебе нравился… Стюарт? — Я знаю, к чему ты ведешь! — тут же воодушевился он, затем спустил худые ноги со скамьи и принялся весело ими дрыгать, наматывая локон на палец. — Подкапываешь, Осаму! — Что? Я? — удивился тот, но сразу же замолк, поймав на себе веселый воодушевленный взгляд. — Он убил меня. Дазай вздрогнул. По спине прошла волна мурашек. Все перед глазами на миг обрело темные очертания. Он тяжело вздохнул и, взяв себя в руки, устремил на Кейси вопросительный взгляд. — Ты привязан к этому месту? Мальчик закивал. — Дальше парка ни ногой, — ответил он. — Когда я пытаюсь вернуться домой, дойдя до вон той статуи бабулечки с книгой, меня отбрасывает назад. И потряхивает так! — Кейси смешно замахал руками, и губы его забавно вытянулись в букве «О». — Словно мама снова забыла посмотреть на светофор и остановилась в последний момент! Вот… — Почему… — Осаму не сразу смог озвучить вопрос, который уже долгое время крутился у него в голове. Несколько раз он раскрывал рот, собираясь спросить — «почему он убил тебя», и столько же раз передумывал. Ему было искренне жаль Кейси, и он представить не мог лицо человека, у которого поднялась бы рука на ребенка. — Хороший вопрос, — он понял его с полуслова. — Стью сказал, что мне не место в их новой семье. Мама была на седьмом месяце беременности. Я не держу на него зла. Вовсе нет, — проговорил он, начиная тихо хныкать, — но я так скучаю по маме… Я устал от этого места. Иногда… иногда меня охватывает гнев. Мне хочется бить, крушить и ломать все вокруг. Хочется задушить каждого ребенка, как когда-то задушил меня Стюарт. Мне хочется слушать, как они плачут и зовут своих матерей. Мне больше не хочется страдать одному. Это чувство ужасно и омерзительно, но оно уже во мне. — Эй… эй! — Дазай резко опустился перед ним на колени и слабо встряхнул за плечи. — Ты не такой. Слышишь меня? Не поддавайся этому чувству. — Ты уйдешь, — проговорил он, вытирая мокрые от слез глаза. — Все уйдут. А я вечность проведу здесь. Я больше не могу. Я устал. С каждым произнесенным словом ему становилось все хуже и хуже. И вскоре от громко зарыдал, содрогаясь всем телом. Что-то неразборчиво шептал и глотал слова. Дазай чувствовал почти физическую боль и даже некую вину, что умер не он, а ни в чем не повинный мальчишка, едва повидавший мир. Он поднялся и прижал к себе маленькое хрупкое тело. Кейси пораженно застыл. Его глаза удивленно распахнулись, а затем вся печаль сошла с его лица. Он улыбнулся и плотнее прижался к новообретённому другу. — Теплый… — проговорил он, блаженно прикрывая глаза, словно убаюкиваемый матерью ребенок. — Такой теплый. — Скажи, Кейси, — Дазай завел светлые кудри за ухо и ласково поцеловал его в холодный лоб, — что я могу сделать, чтобы облегчить твои страдания? — Ты на такое не пойдешь, — уверенно прошептал он, утыкаясь носом в горячую дазаевскую шею. — Пойду! — уверенно выпалил он. Кейси поднял на него сонные, уставшие глаза. — Приведи сюда мою мать и вырой мой труп. Могу поклясться, она все еще не прекратила мои поиски. — Твой труп? — потрясенно спросил Осаму. Кейси закивал. — Она должна знать, что живет с тем, кто убил меня. Дазай отстранился и некоторое время вглядывался в спокойное лицо мальчишки. Тот тоже глядел на него, не выражая ни единой эмоции. Какой круговорот мыслей был в его голове, оставалось только гадать. — Передумал? — Я сделаю это, — ответил Дазай. Но голос его, однако, дрогнул. Трупы выкапывать ему никогда не приходилось. Да и подлинность слов Кейси оставалась под вопросом. Призраки, они, существа странные. Кто убить пытается, кто напугать, а кто ножку подставить и похохотать над глупым смертным. — Завтра, — взволнованным голосом ответил он. — И приводи своего друга. Он мне приглянулся. — Чуя? — удивился Дазай. — Он немного скептически относится ко всему этому. И... — начал мямлить он, нервно карябая ногтем скамейку. Кейси улыбнулся и, подавшись вперед, чмокнул растерянного Осаму в щеку. — Он поможет тебе. Даю слово.