Книга Летописца

— в которой решающую роль играет голос, а сила и оружие проигрывают словам

      Спал Эйб скверно.       Нет, дело было не в морской болезни, которой что он, что Барри, что Ричард, настоявший, чтобы его звали Диком, были лишены. Файнса мучали… даже не то чтобы кошмары. Сумбурный поток совершенно непонятных видений подхватывал бывшего журналиста, как только он пытался смежить веки.       Разноцветные перстни странной формы, которые никак не удавалось рассмотреть в подробностях, — зелёный, жёлтый, синий и красный — на пальцах одной руки, кожа на которой была бледной и серо-голубоватой. Кольца-перстни ярко светились, а рука — явно мужская, волосатая лапища — при этом демонстрировала совершенно недвусмысленно оттопыренный средний палец. Но Эйб откуда-то знал, что исполненный силы крамольный жест относится не к нему…       Огромное количество зеркал, странно-прозрачных, будто разбитых, но в то же время удивительно цельных, отражающих его, Эбрахама Файнса, в разных костюмах, с разным выражением лица, и одно из отражений почему-то было лысое, как коленка…       Дикий грохот выстрелов и лязганье металла вокруг, нечто зелёное и невероятно тяжёлое, упирающееся в его, Эйба, ладони, сцепленные в «замок», и его же собственный надсадный, жуткий вопль:       — Прыгай!..       Ночное небо над прерией, отчётливый запах конского пота, потрескивание костра и чей-то глухой голос:       — Сдавайте карты, джентльмены. Меня устраивает ваша ставка…       Грубо отделанный каменный пол, собственное преклонённое колено, лёгкий удар по плечу и снова голос, на этот раз глубокий и звучный:       — Встаньте, сэр Эбрахам Файнс. Отныне и впредь вы…       Вновь зеркала, но совсем иные — громадные прямоугольные куски полированного обсидиана, расположенные полукругом, и отражавшиеся в них звёзды… и золотые глаза!       — Не забывай, Эбрахам, — произнесла золотоглазая Дора и улыбнулась мудрой улыбкой. — Никогда. Не забывай…       Эйб проснулся и с проклятиями потянулся к столику с заботливо приготовленной с вечера флягой. Привычное состояние лёгкого опьянения после вечера в Уэйн-мэноре никак не хотело приходить также легко, как раньше.       — Дора, — процедил под нос отставной второй лейтенант и долгим глотком припал к фляге. Вкус виски, нагло стребованного у Томаса «на дорожку», оставался выше всех похвал. — Кто же ты была такая, будь ты неладна?!       Три дня назад, после того как Киборг отбыл, обещав предупредить Сопротивление о грядущих гостях, Эйб оттащил в сторону ворлока-демонолога и в подробностях описал ему свою бывшую помощницу и фотографа. А заодно продемонстрировал перо и блокнот.       — Ты ведь охренеть какой теоретик, Джон, и знаешь наверняка о многих, — сказал ему тогда Файнс. — Может, слышал что про такую личность? Золотые глаза вряд ли встречаются часто.       Блокнот Константин сразу вернул, пренебрежительно отмахнувшись, а вот перо повертел в руках и прикрыл глаза. Файнс обалдело наблюдал, как из-под сомкнутых век ворлока пробивается бледно-салатовое сияние.       — Прости, приятель, — с сочувственным вздохом ответил Джон, протягивая перо обратно. — По описанию точно никого не узнаю. Золотые глаза… знаешь, при наличии в мире демонов, мутантов, двоякодышащих мужиков, боевых баб с божественным оружием и чёрта в ступе эта деталь становится — как бы тебе сказать — малозначительной. Поищу, конечно, у себя в источниках. Если не забуду, — честно добавил он. — А вещица сильна как пи… — Тут он осёкся, пропуская мимо себя Альфреда, навьюченного гостинцами от Томаса. — В общем, перо твоё — сильная штука. Но оно твоё. И только твоё, такая история. Хрен я что с него считаю и хрен пойму.       — У тебя телефон-то есть? — спросил расстроенный Файнс, убирая артефакт в карман. — Во-первых, мало ли что найдёшь, действительно. Я тебе не дам забыть. А во-вторых… дьявол его знает, как повернётся. Может, эти мои «способности» окажутся из твоей области.       — Не поминай всуе. Но да, точно из моей, — внезапно кивнул Константин. — Зуб даю, что-то такое в тебе есть. Не экзорцист точно, но… Понимаешь, приятель, твои силы только-только просыпаются. А всерьёз разбираться вот прямо сейчас, да перед долгой дорогой — я что, знаю, какие побочные эффекты будут у тебя после моей ворожбы? Дай своим силам время. А там посмотрим. Записывай номер, может, и вправду чем помогу. Проклятье, Томас прав. Мягок становлюсь на старости лет.       — Ой было бы тех лет! — Разговор с Джоном тёк невероятно легко, и Эйб привычно-шутливо сбился на «местечковый акцент». — Мущщина в самом расцвете; вы таки погладите свежую рубашку, сделаете себе хорошее бритьё и будете жених.       — Я старше, чем выгляжу, приятель, — усмехнулся Константин. — Побочные эффекты от моего мастерства. Будет время поговорить — расскажу.       Он дал Эйбу свой номер, и тот сразу же перезвонил, чтобы контакт был обоюдным. А заодно, раз пошла такая пьянка, попросил взглянуть на работающий в другом мире телефон.       — Артефакт, — так же подержав в ладонях мобильный, заявил Джон. — И так-то не уступает твоему перу. По сложности уж точно. Завидую. Но разобраться опять же — х… — Мимо вновь прошёл Альфред. — Хрен мне с острым соусом. Может, потому что он из другого мира… Не знаю. Владей, что я ещё могу тебе сказать?       Константин и Бостон Бранд отбыли ещё ночью, не дожидаясь утра, «верхом» на Чезе.       Расставание с Томасом прошло тепло, насколько это было возможно. Перед самым прощанием у дверей особняка мистер Уэйн принял у подошедшего Альфреда трость с тяжёлым круглым металлическим набалдашником и протянул опешившему Эйбу.       — Пригодится, — коротко и веско произнёс Бэтмен — и Файнсу осталось только с благодарностью принять подарок. Трость оказалась много тяжелее, чем его привычная: не просто палка для ходьбы, но и незаметное оружие. Дик Грейсон ещё в машине попросил посмотреть, поцокал языком и «весьма профессионально» заключил, что сердечник у трости тоже из металла.       — Не скрытый клинок — и ладно, — сказал тогда Эйб.       — Да такой штукой приложить по кумполу — никакого клинка не надо, — рассмеялся Грейсон, и Файнс с ним полностью согласился.       «Кракен» оказался классическим ролкером, тёмно-синего цвета, длиной «всего» двести пятьдесят метров. В экипаже было тридцать человек, причём десять из них — охрана; проверенные, умелые бойцы с каменными лицами и оловянными глазами. Груз — три контейнера с гуманитарной помощью — был уже на борту.       — Сухпайки, спирт, базовые медицинские штуки: бинты, марля, пластыри, — пояснял нежданным пассажирам невысокий сухощавый человечек с разболтанной от моря походкой — старпом Уинстон Райт. — Серьёзного не возим, лицензии нет. Мягкие игрушки детские — мистер Шотт свои закрома открыл. Молодец мужик, такие убытки сейчас несёт, а вот поди ж ты — делится, чем и как может.       Барри и Эйб, оба читавшие статьи и знавшие, кем был Уинслоу Шотт у них дома, только головой покачали. Этот мир не уставал преподносить им сюрпризы.       — Идти будем неделю, — продолжал Уинстон, показывая гостям их каюты. — Сам сказал, надо по-быстрому, так мы и сделаем по-быстрому. Движок позволяет. Атланты наши ультразвуковые позывные знают. «Уэйн Инкорпорейтед» и так нейтралитет старается держать, а уж Сам — так вообще умница, каких мало.       Эйб с запозданием понял, что таким образом подчинённые именуют Томаса.       — Короче, в этом плане мы прикрыты по полной. По воздуху оно было бы и быстрее, и безопаснее, но эти их проверки темискировские… Эта история недели на две, не меньше. Панику гонят, бабы, что с них взять, — сплюнул старпом, и Эйб с некоторым неудовлетворением записал его в женоненавистники. Впрочем, в остальном Уинстон оказался и адекватным, и гостеприимным хозяином. Члены экипажа слегка «ужались» — свободные места в каютах были — и вполне смогли разместить пассажиров от «Самого», о чём и шептались в дальнейшем.       Эйба с Барри устроили вдвоём, а Дику в соседи достался юнга Тим, с которым они, судя по весёлой болтовне в кают-компании, быстро сошлись и характерами, и интересами.       Капитан Максимилиан Вайс был пожилой сухопарый немногословный немец американского происхождения, с белоснежно-седым «ёжиком» причёски и такой же шкиперской бородкой — и в белой форме, оправдывавшей фамилию. Он принял известие о ранней отправке, равно как о непредвиденных пассажирах, без восторга, но и без раздражения. Коротко, без малейшего акцента, поздоровался, принял к сведению информацию и принялся заполнять необходимые бумаги.       Так и поплыли, а точнее — «пошли», учитывая морской язык.       Дик по утрам и вечерам разминался на верхней палубе, радуя команду и охрану своей гимнастической гибкостью: готовился поразить членов Сопротивления подготовкой. Барри общался со всеми и вся: судя по всему, он умел находить подход вообще к кому угодно. Эйб пил дарёный виски, трезвея от оного всё быстрее, видел дурацкие сны и начинал потихоньку тосковать по дому и прежним убеждениям. В этом «прекрасном» состоянии его и встретило четвёртое утро пути.        «Я ведь ненавидел виджиланте, — думал Эйб, водя по щекам бритвой в общей «умывалке». — Я терпеть не мог всю эту супергеройщину. Правосудие с открытым лицом. Героя должны знать, иначе он не герой, а фигня. Вот это вот всё. А стоило самому обрести способности, и я начал их… оправдывать? Или нет? Барри был прав и неправ одновременно. Война… Когда ты надеваешь маску, ты начинаешь войну со всем окружающим миром, мой дорогой друг. Без вариантов. Но, чёрт его побери… Вот есть я и мои силы. Вот я вернусь — будем истово надеяться на это. Вот у меня есть родители и коллеги. И что я буду с этим делать, если силы действительно сохранятся и дальше?»       Он поднял глаза к зеркалу. Отражение ему даже в чём-то понравилось, во всяком случае, плечи под майкой всё ещё выглядели внушительно.       «А ведь я не хочу их лишаться, этих своих новых сил, — признал он для себя то, что уже давно билось в груди. — Я хочу меняться. Я хочу обладать абсолютной памятью и, может, какими-то другими способностями, которые «просыпаются» во мне, как говорил Джон. Я хочу что-то менять, что-то делать, стать чем-то значимым. Да, стать кем-то другим. Чем-то другим. Но я могу сделать это иначе. Я могу!»       И как будто в ответ на этот внутренний крик, где-то выше, на верхней палубе корабля, раздался выстрел. Затем ещё один. Затем целая очередь.       Эбрахам швырнул бритву в раковину, подхватил трость и со всей возможной скоростью бросился наверх.              А Дику понравилось танцевать на верхней палубе. Он любил, когда по его телу скользили солнечные лучи и чужие взгляды. Он любил внимание к себе, любил свою гибкость и силу, любил музыку в наушниках и ощущение звона в мышцах.       Боль от потери родителей не ушла, но сделала полшага назад, застыв где-то за плечом и напоминая о себе по вечерам приступами глухой тоски. От которых его отвлекал новый сосед. Тим оказался прекрасным во всех отношениях парнем: неглупым, с чувством юмора и так же, как Дик, до безумия фанатевшим по Бэтмену. Грейсону стоило чудовищных усилий не проговориться о том, что он знает, кто такой Бэтмен на самом деле. Но он сдержался и немедленно записал себе это в плюс. Дик ещё сохранял надежду на то, что если он проявит себя в Сопротивлении, то мистер Уэйн примет его как ученика.       Отчасти поэтому, а не только на потеху команде он тренировался по утрам и вечерам, как сумасшедший, отрабатывая акробатические трюки вперемешку с приёмами боевого искусства со странным названием «баритсу». Основам этой самозащиты его научил старый, вечно полупьяный клоун Джеймс, как и остальные, погибший в пылавшем цирке. Ричарду очень не хотелось, чтобы уроки этого, пусть и не самого приятного человека с тёмным прошлым и британским акцентом оказались бесполезны.       Когда через борта корабля полезли с двух сторон непонятные личности в сине-чёрно-оранжевых растрёпанных одеждах, Дик даже сперва не понял, что происходит. Но вот когда навстречу им рванулись ребята из охраны и раздались первые выстрелы, сообразил: это его шанс! Самый первый, самый чистый, ещё даже до Сопротивления. Показать, на что он способен, спасти команду, отбив нападение… пиратов, наверное — настолько далеко мысли Дика забежать не успели. Несколько флик-фляков, и он уже был у борта, возле так удачно открытого ящика с какими-то инструментами. Пара разводных ключей легла в ладони так, будто они там и родились. Дик крутанул их, привыкая к весу — о балансе говорить не приходилось, — и, издав звонкий клич, ринулся в рукопашную, которая уже разворачивалась на палубе.       Нападавших было явно больше, чем охраны, и на относительно небольшом пятачке пространства в сотню метров перестрелка быстро потеряла смысл и заглохла: слишком велик был риск попасть по своим. Электрошоковые дубинки и прямые клинки охранников сошлись с изогнутыми абордажными тесаками нежданных противников. Выстрелы местами звучали, но всё реже: и те, и другие не владели искусством ближнего боя с огнестрельным оружием. А по центру палубы танцевал со своими ключами Ричард Грейсон, собравший вокруг себя разом пятерых.       «Блок. Отклониться назад. Клинок перед лицом, второй — ух, чуть макушку не выбрил! Руки — крылья… всплеснуть. Два попадания! Влажный хруст. Мат сквозь выбитые зубы — хрена с два разберёшь. И добавить, распрямляясь. Чтобы оба уже не встали! Поворот. Наклон. Пинок в голень. Подхватить тесак скользящим блоком — повести. Мужик и сам сунется вперёд, как надо. Спасибо, Джеймс! Кем бы ты ни был до цирка. Впрок пошла твоя наука! «Удар Скорпиона» — одной ногой. Не Рене Игита, не тяну двумя… Но хватит и этого. Смазливой твоя рожа не будет никогда. Ох ты ж! Вас осталось всего двое!»       — Потанцуем, ребята!       Расхохотаться в лицо врагам, как писалось в одной шикарной книге про славянского каторжника, не получалось: надо было беречь дыхание. Но хватило и этого. Мужики ломанулись вперёд без смысла и порядка, за что и были наказаны до бессознательного состояния. Дик уже готовился сказать что-нибудь красивое вроде «Вот, как мы решаем проблемы в Готэме», как вдруг волоски на загривке и на руках у него встали дыбом, будто от электрического разряда. Так с ним всегда бывало перед особо опасным прыжком под куполом цирка без страховки или перед тем, как он собирался сделать что-нибудь откровенно рискованное и неправильное.       Грейсон резко обернулся, и только лихорадочный фляк спас его от удара длинного прямого меча. Судя по длине, «на полторы руки», но нападавший держал его в одной правой: левая лежала на набедренной кобуре. Ричард окинул нового соперника взглядом и похолодел. Высокий, на голову выше отнюдь не низенького Грейсона, он был облачён, как и прочие, в синее, чёрное и оранжевое. Длиннополый плащ-пальто из жёсткой, негнущейся кожи, армейские ботинки, чёрные джоггеры, чешуйчатая светло-голубая броня, облегающая корпус как вторая кожа… Но самое главное — маска. Сплошная, на всё лицо, металлическая, наполовину синяя — наполовину оранжевая. И на синей стороне не было прорези для глаза.       Перед Ричардом Грейсоном стояла смерть в человеческом обличье, и он знал имя этой смерти: телевизор в цирке был.       Человек в маске слегка отсалютовал мечом Дику, и тот, понимая, что сейчас ему придёт конец, ушёл в низкую стойку, готовясь принять меч на скрещённые ключи. Его жуткий соперник сделал шаг вперёд, и тут над палубой разнёсся совершенно невозможный голос. Густой и низкий, с лёгкой хрипотцой, он повелевал, и приказу его не было сил сопротивляться. Пусть и на недолгое время, но всё же. И голос этот произнёс:       — Стоять!!!       А потом грянули выстрелы.              Эйбу потребовалось не меньше двадцати секунд перед кремальерой на двери, ведущей на верхнюю палубу, чтобы хоть как-то отдышаться.       — Надо… бросать… курить… — сплюнул отставной связист, рванул дверь на себя, выругался, толкнул и оказался на поле боя. Перестрелка уже фактически кончилась, и вокруг звучали только смачное «хаканье» на выдохе и не менее смачные удары живого и стального по живому. Эйб огляделся, перехватил трость за середину и метнулся вперёд. Башка одного из пиратов — а Файнс не сомневался, что это именно они, — отозвалась влажным шлепком, когда ей в затылок врезался набалдашник, изукрашенный тонкой гравировкой.       Не обращая внимания на короткую благодарность кого-то из охраны, Эбрахам быстро выдернул из набедренной кобуры пирата пистолет, автоматическими движениями проверил боезапас и перебросил огнестрел в левую руку. Правая всё ещё сжимала трость.       «Офицеры или капитан. Мне нужен кто-то старше по званию. — Мысли летели одной быстрой, как Флэш, строкой. — Одежда и оружие получше. Одиночка, держащийся чуть в стороне от остальных…»       И тут взгляд Эйба упал на Дика в окружении бесчувственных тел и на того, кто стоял напротив него.       — Твою мать, — процедил второй лейтенант Файнс, ощущая, как в бедре остро дёргает болью; набрал, сколько смог, воздуха в грудь и изо всех сил скомандовал:       — Стоять!!!       И внезапно на несколько секунд все действительно застыли, включая фигуру в двухцветной маске. А Эйб начал стрелять.       Когда-то очень давно он выбивал девять из десяти на тренировках. Когда-то, очень давно, он любил чувство меткости — совмещать руку с оружием и взглядом. Когда-то очень давно он учился стрелять с двух рук…       Это было давно. Но тело с готовностью вспомнило то, что когда-то не хотело забывать…              Фигура в маске пошатнулась и отступила на шаг, когда первая пуля ударила её в левое плечо. И ещё на шаг, после того как следующие две пули врезались в маску, сорвав её ко всем морским чертям. Под двухцветным металлом оказалось смуглое волевое лицо одноглазого человека лет сорока пяти, украшенное «мушкетёрскими» усами и бородкой снежно-белого цвета.       Ричард оглянулся.       Странный «иномирец», журналист Файнс стоял, залитый золотым рассветным солнечным светом, и держал своего противника на прицеле. Эйб дышал тяжело, захлёбываясь, но рука его не дрожала.       В этот момент задохнулся сам Дик — настолько эта картина отвечала его представлениям о прекрасном и героическом: Эбрахам с тяжёлой тростью на отлёте в правой руке и пистолетом в левой, и его соперник, чуть оглушённый, но уже пришедший в себя, с клинком и револьвером, мгновенно извлечённым из кобуры.       То, что сам Грейсон находился на линии вероятного огня, юношу сейчас интересовало в самую последнюю очередь.       — Дёрнешься, и четвёртая пуля будет в череп, — произнёс Эбрахам тем же самым голосом, что недавно отдал приказ всем остановиться. — Я не шучу. Нам не нужны лишние смерти. Отзови своих людей, и останешься жив. Ты уже оценил мою меткость и мою реакцию, капитан. — Было понятно, что Эйб не блефует ни на секунду. — Я убью тебя. Не сомневайся.       Пират расхохотался, вызвав краткую зависть у Дика.       — А ты наглец! Отдаю тебе должное. Ты вообще знаешь, кто я такой?       — Знаю. — Дику показалось, что утреннее солнце подарило глазам Эйба свой цвет. — Ты — Слэйд Уилсон, иначе Дэфстроук. Газеты читаю — твои цвета и маска мне известны, капитан. Только мне по барабану! Хоть королева-мать! Я задам ответный вопрос: ты знаешь, чей это корабль?       Ричард заметил, как через одну из дверей на палубу выполз друг Файнса — Барри — и застыл, как и все остальные, оглядывая происходящее.       — Удиви меня! — Рука Слэйда с револьвером подрагивала, готовясь прянуть наверх и выпустить свинцовую смерть. — Может, мне чего не сказали?       — Может, и не сказали. — Рука Эйба, казалось, была высечена из гранита. — Это судно Томаса Уэйна. Смекаешь, приятель? — Цитата из только-только вышедшего в прокат фильма пришлась как нельзя кстати.       — Да ну? — усмехнулся Дэфстроук.       — Ну да! — парировал Эйб, дёрнув подбородком в сторону трёх контейнеров, на которых чётко и ясно красовалась стилизованная буква «W». — Это гуманитарный груз в Шотландию от «Уэйн Инкорпорейтед». Ты всерьёз хочешь бодаться с ним, капитан?! — Голос Файнса, полный угрозы и силы, зазвенел в утреннем воздухе, и Ричард внезапно понял, что не хочет спорить с его обладателем. Совсем. Никогда. Никак.       — Не понял? — искренне произнёс капитан Уилсон, присматриваясь к контейнерам и опуская оружие. — Не понял! — произнёс он второй раз, уже совсем другим тоном, и тон этот не нёс ничего хорошего всем окружающим. — Мистер Престон, вашу мать! Что это за судно?! Всем стоять спокойно и смирно, отставить абордаж! Я сказал!       Пират с размозжённым тростью Эйба затылком внезапно поднялся во весь рост. Вмятина у него на голове стремительно затягивалась чем-то коричневым, напоминающим по фактуре глину. Файнс взглянул на набалдашник. Тот был девственно чист.       — Не могу знать, капитан, сэр! — бодро отрапортовал «воскресший» Престон. — Согласно нашей наводке…       — Я эту наводку в противоестественной форме на Северном Полюсе…       Следующие двадцать секунд были посвящены тому, насколько близкие, практически родственные отношения связывали Дэфстроука с «наводкой», неким метким стрелком, гуманитарной помощью, Шотландией, шотландцами — и отдельно шотландками, — а самое главное — с тем, кто дал вышеупомянутую «наводку».       — …восьмидюймовым в поперечнике козлино-свиным, древним богам посвящённым половым отростком! — завершил свою прочувствованную речь Слэйд Уилсон. — Всем отставить и живо в исходное, на борт, сволочи! С Уэйнами мы ссориться не будем. Эй ты, наглец! — Он переключился на Файнса. — Разойдёмся по-мирному?       — Я же сказал, — опуская пистолет, усмехнулся Эйб. — Нам не нужны лишние смерти. Но извиняться будешь перед нашим капитаном!       Дик, поняв, что эпической схватки не будет, вышел из низкой стойки и понёс разводные ключи на место. Стонали раненые, остро и неприятно пахло кровью.       — И дайте мне связь с этим выкидышем шелудивого бобра — Нигмой! — раздался начальственный окрик Дэфстроука. — Он нас навёл, он и ответит!       Реальность оказалась гораздо более неприятной, чем то, что Дик себе воображал. Он поймал одобряющий взгляд Файнса и через силу улыбнулся в ответ. Как смог.       «А может, всё ещё и будет, как надо. Когда-нибудь. Надеюсь на это!»       И он подставил плечо своему недавнему сопернику с выбитыми зубами.       «Прорвёмся!»