Юная революционерка Тсуна: сказка о Принце

Адельхейд сложила руки на столе и выпрямилась, глядя прямо перед собой. — Заседание студенческого совета объявляю открытым. На смотровой площадке башни студсовета царило заметное напряжение. Гокудера беспрестанно курил, Хибари нервно скрипел карандашом по бумаге, Ламбо морщился, беспокойно озирался и беспрестанно тер шрам, — и лишь Бьякуран Джессо цвел, словно майская роза. — Как видите, — самодовольно ухмыльнулся он, — Невеста-Роза вновь с нами. У Бьянки создалось впечатление, что она пришла сюда впервые со дня своего поражения только для того, чтобы почувствовать себя выпавшей из жизни. Откуда он вообще взялся, этот Бьякуран? Зачем такой, как он, понадобился Краю Света? Какой-то напыщенный и самодовольный нарцисс с холеными ногтями и пустым взглядом. Самый худший новичок студсовета на ее памяти. По сравнению с ним даже Ламбо со своей вечной клоунадой казался верхом адекватности и добросердечия. — Мы бы предпочли видеть возвращение Козато Энмы обставленным… менее скандально, — ледяным тоном произнесла Адельхейд. — Меня совершенно не радует перспектива упасть в глазах остальных учеников. — Упасть? С какой стати? — Может быть, потому, что ты ведешь себя недостойно студенческого совета? — Хибари поднял глаза. Бьянки было отлично видно, что листок перед ним беспорядочно исчеркан и исписан ругательствами и угрозами. Кое-что не менялось со временем — неподкупный глава Дисциплинарного Комитета все еще предпочитал выплескивать свои эмоции на бумагу, а не на собеседника. Бьякуран улыбнулся и выдернул из стоявшей перед ним вазы ярко-фиолетовую розу. — Это говорит человек, избивающий всех, кто ему не нравится? — Я не опускаюсь до публичного унижения людей. — Ах, я гляжу, вам не нравится, как я обошелся с Савадой? Кошмарно фальшивая улыбка Джессо вызывала желание его ударить. Вкрадчивые, слащавые интонации превращали это чувство в навязчивые мысли о жестоком убийстве шариковой ручкой. — Есть ли разница, каким образом я победил, если я устранил с вашего пути преграду? — Да, — Бьянки попыталась скрыть злость и удивилась: разве это был ее голос? Надтреснутый и жалкий. — Судя по тому, что я узнала, ты повел себя омерзительно. Довел дело до скандала, Саваду — до слез. И смылся! Ты думаешь, что… — Многоуважаемая глава Дуэльного Клуба, я так понимаю, — Бьякуран закивал головой, как китайский болванчик, — Бьянки Велено собственной персоной. Это не твой ли подопечный случаем устроил дебош с битьем посуды и облил Невесту-Розу из графина? — Он целился не в нее, — вмешался Гокудера. — Да какая разница! — с видом оскорбленной невинности воскликнул Бьякуран. — В любом случае его поведение не будет выглядеть лучше! Кто вообще принял его в клуб? — Я, — Бьянки уже успела отругать себя за то, что вмешалась. Мало ей было всего предыдущего? Зачем она подставила себя под удар этого человека — чтобы слушать его нотации? — Он соответствовал критериям, предъявленным Краем Света. — Что, серьезно? Это так нынче выглядят «сила, благородство и высокие идеалы»? — Я уже объяснила свой выбор президенту, — сдержанно парировала Велено. — Не вижу смысла отдельно отчитываться перед тобой. Бьякуран хмыкнул и развернулся к Адельхейд: — Что скажешь? — Скажу, что вопрос принятия в Дуэльный Клуб этого человека уже давно решен. Повисла тяжелая и неприятная тишина. Бьянки обмахнулась рукой: на площадке было непривычно жарко. — Вентилятор включить? — спросил Ламбо услужливо. — Ты совсем плохо выглядишь, Бьянки. Дождавшись кивка, он щелкнул выключателем. Лопасти раскрутились, издали душераздирающий треск и замерли. — Сломался, — равнодушно сказал Гокудера, стряхивая пепел в вазу. Бьякуран вытащил пурпурную розу и принялся потрошить. Его длинные сухощавые пальцы двигались быстро и неприятно, как лапки паука — но Бьянки никак не могла отвести от них взгляд. Нежные лепестки разлетались по столу, словно разметанные ветром. — Знаешь, — сказала наконец Адельхейд, — кто как, а я предлагаю тебе молча уйти, Бьякуран. Мне плевать, что тебя привез сам директор. Мне не хочется слушать кривотолки о том, что член студсовета и глава Компьютерного клуба — провокатор и сексист. — Если я и уйду, то только вместе с Энмой. Вентилятор затрещал, ожил и плеснул воздухом Бьякурану в лицо. — Нет, — отрезал Хибари. — Место Невесты-Розы — в Академии. К тому же, в истории студсовета уже был случай, когда Нареченный покинул Намимори. В тот раз был брошен жребий, выбравший двух человек. По итогам битвы между ними был выбран новый победитель. Рука Гокудеры замерла на полпути к пепельнице. — Это когда такое было?.. — Давно. Хибари разорвал свой листок в мелкие клочья и ссыпал их в ровную горку на столе. — Так что если Джессо пожелает исчезнуть с моих глаз, я гарантирую ему, что порядок дуэлей не нарушится. В ответ Бьякуран опять радостно улыбнулся — но Бьянки показалось на секунду, будто она поймала в его глазах больное и тусклое выражение. — Я сам решу, что мне делать, Кея-кун. «А у него-то самого где высокие идеалы?» — лениво подумала Бьянки, растирая в пальцах один из пурпурных лепестков. На Арене было пусто, ветрено и хорошо. Тсуна ни разу не была в этом месте вне дуэлей, и тем более уж никогда не поднималась по той же лестнице, которая обычно служила для спуска. Ей почему-то раньше казалось, что она просто не сможет этого сделать. Как оказалось, напрасно. Просто в таком случае Арена оставалась обычным висячим садом, зависшим в нескольких десятках метров над землей. Где-то далеко внизу цветным чертежом раскинулась Академия, здесь же царили цветы и ветер. Тсуна обняла колени и закрыла глаза, вдыхая прохладный вечерний воздух. Напоенный ароматом роз, он пьянил ее, как вино — но не приносил облегчения. С розами в ее жизни было связано слишком много. Так пахло от принца, чей образ уже почти стерся из памяти. Так пахло от Бьякурана — душно и сильно. Так пахло от волос и рук Энмы, и даже после ее ухода на всех вещах в комнате сохранился легкий розовый шлейф. Не открывая глаз, наугад, Тсуна протянула руку и коснулась цветов. Их мягкие лепестки трепетали на ветру. Снова вспомнился издевательский тон Бьякурана, гвоздями вбивавшийся в виски: ты — девушка, и ты проиграла. Незачем тебе махать мечом, ты на это неспособна. Ты нежнее розового лепестка — так соответствуй!.. …И сразу — звон битого стекла, дрожащий от ярости голос, упреки злые и справедливые: Найто верил в Тсуну, но делал это… своеобразно. И очень от души. — Ты не смог помочь мне, — прошептала Савада, сжимая стебель розы. Шипы впились ей в ладонь. — Никто не может. Роза, утратившая шипы, стала легкой добычей. Тсуна мнила себя сильной и смелой, старшей сестрой для Энмы и Найто. И хотела бы в будущем стать «братом», тем, кто может помочь не только на словах, но в итоге Бьякуран с ехидной улыбочкой растер ее гордость по каменным плитам. От «принца» осталась измученная девушка. И кому я теперь такая нужна, думала Тсуна. Роза без шипов, Дуэлянтка без чести и гордости. Принц без силы и благородства. Пустышка, чей мирок распался на миллион лепестков. Резким движением Савада встала, оцарапывая ноги о шипы, и сделала шаг вперед, к краю. Она представила себе, как Энма стоит на этом же месте, балансируя на краю платформы, и смотрит вниз. Что же она там видит? Тсуна разглядела только сгущающуюся темноту и тусклые огни первых фонарей. Край Арены больно впился в подошвы, ветер холодным покрывалом хлестнул по лицу; Тсуна пошатнулась. Испугаться не успела — просто удивилась: как так? Ее может снести простым порывом ветра? Смешно же. — Савада-тян! — крик полоснул по ушам не хуже бритвы. Опомнившись, Тсуна шарахнулась от края, запнулась и полетела бы в колючие кусты, но ее вовремя подхватили. — Эй, Савада-тян, что это значит?! — возмущенно воскликнул Найто. В сумеречном полумраке Тсуна почти не видела его лица, но зато отлично слышала, как срывается голос. Его пальцы на ее предплечьях дрожали и то расслаблялись, то сжимали с новой силой. — Я зазевалась. — Ты меня пугаешь, честно. А если бы я не успел?! -…Ты же успел. Ветер снова налетел на них, швырнул им в лица горсть лепестков. Найто отпустил Тсуну, прикрыл лицо рукой и нервно засмеялся. — Я здесь впервые, знаешь ли. И… тут так много роз! — Дышать нечем, — Тсуна медленно опустилась на землю. — Я устала от этого запаха. — Тогда зачем тут сидишь? — Ну… потому что меня здесь никто не побеспокоит? — Не никто, — Найто снова засмеялся. — Я же пришел. Тсуна прикрыла глаза, слушая его голос — рваные интонации, хрипотца громче обычного; он что, бегом сюда бежал? И впрямь, догадался, где искать, и пришел, и оттащил от края; а теперь пытается разговорить. Дурак. Но почему ей от этого стало так тепло? — Спасибо, Найто-кун. Он умолк, сделал шаг к ней и настороженно замер. Все еще жмурясь, Тсуна вообразила себе его напряженную фигуру, и ветер, который ее как будто бы огибает. Потом открыла глаза — и все было именно так: неподвижный человек среди сотен тысяч трепещущих алых цветов. — Не надо мне твоих благодарностей, — донеслось до нее. — Лучше возьми себя в руки. Бьякуран не стоит… такого. Найто стоял в двух шагах, но его лицо терялось во тьме, выглядя смутным белым пятном. На секунду Тсуне стало жутко, как будто вместо человека напротив нее могла стоять бумажная кукла. — Откуда ты знаешь, — сказала она, приподнялась и протянула руки, наугад касаясь его волос. Живой, хвала всем богам. Теплый. Она ошиблась. Тсуна задержала ладони у его висков самую чуточку дольше, чем сама того хотела бы — ровно на то время, за которое выговорила: — Если я закрою глаза, ты исчезнешь, как только я открою их снова. — Савада-тян? Тепло. Холод. Коснулась теплых взъерошенных волос — опустила руки — касаешься лепестков. Она делала это, чувствовала и тут же забывала, и уже сама не могла сказать, как долго она состоит из закольцованной магнитной ленты, на которую что-то пишут по сотому кругу. — Однажды я уже так… проснулась. Не могу припомнить, как все закончилось. Какие-то фразы помню… разрозненные. Как осколки. По краю платформы медленно наливались светом лампы, и из жидкого охристого полумрака проступала фигура напротив: красно-рыжие волосы, черная с белым форма — расстегнутая до половины, так, что видно темную футболку, — приподнятые неуверенно плечи. И с каждой секундой страх становился все холоднее, тоньше и болезненней, и вовсе не из-за мутного света: просто Тсуна кожей ощущала, что на Арене ей не поможет ни зрение, ни осязание. Как крепко человека ни обними — ты можешь случайно моргнуть и остаться одна. — Ты помнишь свою жизнь до поступления сюда? — спросила она, едва шевеля губами, как будто боялась что-то или кого-то спугнуть. — Да вроде бы, — в голосе Найто на миг зазвучала неуверенность. — А… Пантеру помню… — Кого? — Эй, неважно. Знакомую одну. Ты ее точно не знаешь. — Хорошо тебе, — вздохнула Тсуна. — А у меня ощущение, что всю свою жизнь я проспала. И теперь даже Академия мне кажется сном. И, может быть, я сейчас закрою глаза, открою — а тебя нет. И Энмы-тян тоже нет. И вообще ничего не было, я стою такая в прихожей и плачу, потому что Бьякуран… Тсуна осеклась. Воспоминание вдруг показалось настолько неистинным, что его можно было заменить любой другой фразой. Да вот хотя бы «А я стою на коленях, загребая пальцами песок, и плачу навзрыд, потому что этот придурок…» Чем хуже-то? -…потому что Бьякуран отказался от меня. — Ну и забудь о нем. Кусты вновь многоголосо зашелестели, и Тсуне подумалось, что ветер здесь как будто из вентилятора: приходит ниоткуда и так же резко исчезает в никуда. — Забудь, — упрямо повторил Найто. — Ты себе только хуже делаешь. Ну поступил он как последняя сволочь — и что? Ты вечно будешь думать об этом? Может, еще начнешь искать причину в себе? — Это я уже пыталась… — Тсуна осеклась. » — Давай посмотрим на звезды как-нибудь.» — Я вспомнила… — ее голос угас, и Найто встревоженно переспросил: — Савада-тян? — Я вспомнила разговор накануне… » — Э? Ты никогда раньше не предлагал мне такого.» — Это было предыдущим вечером, — прошептала Тсуна, втягивая голову в плечи. Внутри все сжалось, знакомо и мерзко — будто вот-вот заплачешь, — но она знала: слез уже не будет, они все были выплаканы два года назад. — Не могу. Опять не могу понять, что случилось. Ком подступил к самому горлу. — Почему, почему, почему?! Она не понимала. Она не хотела принимать. Два года прошло — а она все еще боролась с тем, что уже случилось, сражалась с призраком внутри себя; и это было куда хуже любой дуэли, потому что призрак всегда выигрывал. — Тише! — Найто оказался рядом, обнял ее дрожащие плечи. — Тише, Савада-тян. Говори со мной! Тсуна закинула голову, закрыв глаза и слепо глядя в небо — не в то, что раскинулось над Академией Намимори, а в свое собственное, внутреннее небо. То, которое она помнила. — Звезды… » — Я просто подумал, что у нас с тобой никогда не было «нормальных» и «романтических» вечеров, а, Тсунаеши-тян?» — Он предложил мне посмотреть на звезды… следующим вечером. » — Наше время вместе закончилось.» — И ушел поутру. И — она точно это помнила — окатил презрением на прощанье. Сиреневые глаза, как сливовый лед; Тсуне казалось, что острое и холодное лезвие взгляда все еще скользит по ее коже. — Я не могу забыть об этом, Найто-кун… Ветер плюнул ей в лицо лепестками, как будто смеясь. «Он не знает, что ты чувствуешь. Никто не знает.» Тогда ей кто-то улыбался. — Теперь, когда я опять увидела этого человека… я не могу. Ты никогда не поймешь, как мне больно! Тсуна развернулась и схватила Найто за воротник формы, потянула на себя. Шипы роз больно царапнули по ногам, но она этого почти не почувствовала. — Ты, ты никогда меня не поймешь! Тебя никогда не выбрасывали, как сломанную игрушку! Ты никогда не жалел о том, чего не произошло, правда?! — Откуда ты знаешь? — Потому что в глазах твоих вижу! Как же тебе легко давать мне советы. «Не думай», «забудь», «выбрось из головы» — короче, забей, что тебя унизили, забей, что тебя зачеркнули, просто не думай об этом! » — Не беспокойся обо мне, Тсунаеши-тян!» — Я никогда не перестану думать о Бьякуране. Я никогда не перестану жалеть! Мне в кошмарах будут сниться эти чертовы звезды!.. Если бы он позвал меня смотреть на них сегодня… Тсуна сделала шаг назад, ее пальцы разжались. Кривясь, Найто одернул воротник: — И ты… пошла бы за ним. — Да. — Дура! Тишину разорвал звук удара. — Ты не имеешь права говорить мне что-то подобное, — выплюнула Тсуна и замахнулась снова. Держась за скулу, Найто отрывисто кивнул. — Да, знаю. Я сам не лучше. В полумраке выражение его лица терялось, но Тсуна была почти уверена, что это — кривая и злая улыбка, вроде той, во время спора с Бьякураном. Стыд пополам с обидой заполнили сердце до краев, как стакан, мгновенно и тяжело. — Но я дура… какая же, в действительности, я дура… — Тсуна упала на колени и закрыла лицо руками. Ударила друга, призналась, что все еще готова принадлежать Бьякурану, как вещь — какой из нее «принц», если она вот такая? — Я же думала, что я могу помочь Энме-тян… но я… но я… просто схватилась за то, что я не способна делать… Все из-за того дня. Я совершенно никчемная. На платформе воцарилась мертвая тишина. Даже ветер замер, оставив в покое кусты роз. Ни движения, ни звуков. Тсуна захлебнулась этим безмолвием, утонула в нем — и заплакала: тихо, жалко, съежившись и закрыв руками уши. Внутри царила пустота. Злость иссякла, разочарование приелось. Не хотелось ни слышать, ни видеть, ни существовать: какой в этом был смысл? Теперь, когда маски сорваны, и неприглядное нутро наконец обнажилось? Она свернулась клубком, утыкаясь лицом в колени и дыша ровно-ровно, как будто пытаясь уснуть. А потом откуда-то донесся шум, пробившись сквозь ладони, и голые ноги обожгло холодом. Тсуна медленно опустила руки, коснулась пальцами воды — что за бред, откуда тут вода, успела она подумать, — в изумлении открыла глаза. Платформа медленно, но верно превращалась в озеро. Вода заливала сад, цветы и лепестки роз медленно танцевали в ее потоках, и все это происходило в медитативной тишине, нарушаемой лишь смутным шумом. Тсуна ахнула, в смятении обернулась — и встретилась глазами с Найто. Он стоял, весь мокрый, с ломом в руках, за его спиной из пробитой трубы хлестала вода; он улыбался так, как будто совершил невесть какое чудо, и смотрел на Тсуну сияющим взглядом. А за его спиной медленно утихал насмешливый ветер, и лампы подсветки, мерцая, гасли — одна за другой. И когда потухла последняя, темное, усыпанное звездами небо опрокинулось на Академию резным куполом планетария, нет, темным пологом с дырами от пуль, космической картой, которую воображала себе Тсуна в тринадцать, четырнадцать, пятнадцать лет — пока не влюбилась. Под куполом ночи вместе с розами медленно-медленно танцевали созвездия, и в коконе мира космос сиял и вращался, раскрываясь под ногами причудливо изогнутой галактикой — той самой, где можно было лететь бесконечно долго, вдыхая космическую пыль вместо воздуха, и видеть несказанные чудеса; той, где на какой-то планете обязательно можно было найти счастливый мир без боли и непонимания; той, которая осталась за гранью детства и не должна была возникнуть больше ни разу. Внизу — космос; над головой — космос; а между — россыпь роз, алых, как капли крови, место, где возможно и все дозволено. Отражение дрогнуло, дробясь и множась, и тогда сквозь шум воды и собственной крови в ушах до Тсуны донеслось: — Вот они, звезды. Она запрокинула голову и пошатнулась, вновь проваливаясь в бездонную искристую темноту. — Нет разницы, когда, с кем и почему ты на них смотришь, потому что они одни и те же. И ты одна и та же. Даже если ты изменилась до неузнаваемости, ты — это все еще ты. Вода медленно перелилась через ограждение платформы и хлынула ревущим потоком, унося с собой землю и цветы, очищая отражение звездного неба, и тускнеющим мягким отзвуком в памяти Тсуны зазвучали чьи-то слова — кто-то когда-то говорил с ней, то ли обещал ей показать нечто вечное, то ли сетовал, что такого не бывает; но это воспоминание смешалось с лепестками и рассыпалось тучей брызг. Тсуна шагнула навстречу Найто, и движение, которым он взял ее за руку, на мгновение слилось с вращением вселенной… …вокруг них двоих. — Я никогда не исчезну, Савада-тян. Кажется, они улыбались — оба, молча, не тратя силы на слова; кажется, сердце Тсуны перестало разрываться от боли и билось спокойно и ровно; кажется, все кружилось — небо в водном зеркале и небо наверху, и еще немного кружилась голова, и, определенно, Тсуна была счастлива. В глубине отраженной галактики матово сиял не-опрокинутый Замок.