Юная революционерка Тсуна: сказка о Принце

В высоком белоснежном коридоре шаги раздавались особенно четко. Две двери направо, две двери налево, кабинет врача в конце. Сверкающий кафель, ненавязчивые гирлянды лепнины под потолком, и через каждые несколько шагов — огромные, встроенные в пол каменные вазы, доверху набитые темными-темными, почти черными розами, пахнущими почти оглушительно. В сочетании с неистребимым привкусом дезинфекции цветы превращались почти что в химическое оружие — их аромат ложился тяжелой темной парчой, охватывал и давил. А еще через запах роз и химию пробивалось что-то особенное, тяжелое, душное и приторно-сладкое — у Найто от этого запаха слегка кружилась голова и к горлу подступал ком. Как будто было мало того смурного и мерзкого, почти физически ощутимого чувства, которое оставил ему вчерашний день. Хотя, конечно, ему хватило. Если бы его спросили, он бы сказал, что ему хватило на всю оставшуюся жизнь; но в Намимори никто никого ни о чем не спрашивал. В кабинете врача за столом сидела девушка в белом халате — полупрозрачная фигурка в проеме настежь раскрытой двери, — и что-то писала; заслышав шаги, она медленно подняла голову, как раз в тот момент, когда Найто собирался приличия ради постучаться. И его рука бессильно соскользнула вниз. Глаза у врача оказались совершенно невероятными: ослепительно глубокого синего цвета и — Найто запомнил так, как будто это выжгли у него на задней стенке черепа, — со светло-сиреневым ободом вокруг зрачка. Чистые, ясные, как у ребенка или беспамятной. Уж на что у Тсуны были глаза — янтарь и пламя, уж на что иной раз хотелось просто схватить ее, развернуть к себе и смотреть-смотреть-смотреть, пока не поймешь что-то очень важное, — такого шока Найто все равно никогда раньше не испытывал. От взгляда врача у него ослабели колени, покрывало душного запаха роз, химии и обморочно-сладкой дряни захлестнулось на горле — и, кажется, на мгновение он пошатнулся и едва не упал. Девушка за столом наконец моргнула, слабо улыбнулась и закрыла огромную черную папку с гербом Академии на корешке. — Здравствуйте, — сказала она. — На что-то жалуетесь? С трудом справившись со спазмом, Найто кивнул и отрывисто сказал — прохрипел, скорее: — Голова. Болит. Мне бы таблетки. Врач провела пальцами по папке, и он против воли вцепился взглядом эти руки — некрупные, тоненькие и почти прозрачные, с коротко остриженными ногтями и тяжелым ободом богато украшенного перстня. — Сядьте, — кивнула она на один из стульев. — А то вы что-то совсем плохи. Найто не удивился бы, прими его она вовсе за умирающего: наверное, лицо у него у него было то еще. Он молча сел и вдруг понял, что не знает, куда деть руки — под прицелом глаз этой девушки Печать Розы на пальце стала казаться тяжелой и омерзительной. — Не надо волноваться, — улыбнулась врач снова, и эта улыбка была самой светлой из всех, какие можно было вообразить. Так могла бы улыбаться мать — вспомнить бы еще ее лицо; так могла бы улыбаться Козато Энма, не будь она безжизненной куклой; может быть, как-то так могла смотреть Тсуна — но никогда этого не делала. Вернее, может, и смотрела, и улыбалась, но всегда кому-то другому. — Расскажите мне, что случилось, — донеслось до него как из другого мира и, отзываясь на вопрос и не думая о том, что говорит, он пробормотал: — А почему?.. — и этот вопрос относился вовсе не к разговору с врачом, а к последней мысли, о Тсуне — почему она так никогда не улыбалась при нем? Могла же. У нее были почти такие же ослепительные глаза, только взгляд их казался еще и теплым, как огонь в очаге. Тонкие синие брови врача дрогнули. Да, верно, подумал Найто. Синие. Такие же, как и волосы. Она вообще вся казалась иссиня-прозрачной, вроде предрассветного тумана, в который поутру кутались изломанные и перекрученные строения Академии. — Что «почему»? Вы будете говорить или нет? — Я не помню, — выдавил он. — Не помню, зачем пришел. — Скажите хоть что-нибудь. Найто хотел молчать. Найто хотел спрятать чертово кольцо, сорвать его и выбросить в окно — омерзительно, как рабский ошейник! Он задыхался и прятал глаза, но все-таки в итоге заговорил. — Я… Я, наверное, схожу с ума. Девушка напротив застыла, как статуя, и только теперь он заметил, что она уж очень юна — выглядит чуть ли не как его ровесница. — Да, — уже тверже сказал он, черпая уверенность в том, какая его собеседница молоденькая — с ней можно было говорить почти на равных, — я просто пропал. По-дурацки так. Я хочу сделать что-то сумасшедшее. В смысле, я всегда хочу делать что-то, что люди называют «странным», но сейчас — особенно. Даже если мне скажут потом снова — ты тот, из кого ничего путного не выйдет… — А они говорят? — Говорят. Это важно? — Нет. Но почему вы хотите сделать что-то странное? — Потому что кругом происходят странные вещи, — слова лились сами собой, Найто никак не мог поймать момент, в который они возникали, и потому просто говорил и говорил, — совсем странные. Мой друг думает, что лучшее, что он может сделать в этой жизни — стать принцем. А для этого он защищает какую-то чокнутую куклу… — Правда? — Да… Черт, у этой девчонки такие глаза, как будто она умерла еще сто лет назад. Врач склонила голову набок. Ее глаза будто искрились. — Говорите же, — мягко попросила она, — говорите. Найто с готовностью кивнул, — почему-то идея беседовать с этой девушкой начистоту не вызывала ни отторжения, ни опаски, — и положил кисть правой руки поверх левой, прикрывая кольцо. — Мой друг… моя подруга. Она всегда была странной, но это было неплохо, понимаете? Я думаю, что нормальные люди — совсем нормальные, — скучны. Когда мы познакомились, она была еще и агрессивной. И у нее были такие глаза… оленьи. Огромные и испуганные, карие, я это хорошо помню. А теперь она смотрит почти как вы. — Как я? — кажется, врач выглядела слегка польщенной. — У вас глаза необычные. Я удивился, когда увидел. А у нее они еще и теплые-теплые… Но это не важно, да? Я несу чушь. Вместе с резким, нервным вдохом в легкие опять хлынула приторная дрянь. Найто затряс головой, пытаясь привести мысли в порядок; зачесанные назад волосы наконец упали ему на лицо. Он хотел отбросить их, но в последний момент вспомнил о кольце — и передумал поднимать руки. — Нет, — мягко сказала врач, — вы просто говорите, говорите. Чушь или нет — это все то, что должно прозвучать. — Хорошо, — пробормотал он, лихорадочно пытаясь сообразить, что же собирался сказать, — хорошо. Я… я думаю, что ничего путного из меня не выйдет… И Савада-тян, она… Черт, она носится с Энмой, — вспомнил Найто резко; на секунду ему вспомнилась Невеста-Роза с ее пустым взглядом, потом — бесконечное поле роз, именуемое дуэльной Ареной, а вслед за этим пришла новая ассоциация: — Савада-тян чуть не спрыгнула с Арены… Я это потом понял. Потом… чертово письмо, из-за него я… если бы не оно, если бы не Край Света, она бы умерла! Но если бы не Край Света, эта мразь, Бьякуран, он не попал бы в школу, верно? Откуда он вообще свалился? Он так трогал Саваду-тян, а она смотрела так, как будто сейчас умрет! — Найто остановился, пытаясь перевести дыхание. Под пристально-просветленным взглядом врача он совсем не мог контролировать ни свои мысли, ни речь. Его прорвало, слова соскальзывали с языка одно за другим — Найто и сам раньше не знал, что внутри у него так много злобы и яда. Или знал? — Я ненавижу Бьякурана, — выдавил он. — Я это давно знаю. Я ненавижу Ко-тян, и это я знаю тоже давно. И притворяюсь… хорошо притворяюсь, наверное. Но когда мы втроем готовили доклад, я не стал сдавать свою часть, потому что материал для нас всех искала она. Мне было мерзко, как будто, если я прикоснусь к этому, я… нет, зачем я это говорю? Зачем я оправдываюсь? Я просто ненавидел ее. Врач продолжала молча смотреть и слушать. — Я мечтал о том, как однажды Савада-тян увидит, что эта девчонка — просто кукла. У нее в глазах какие-то нули, вы знаете? И она постоянно кланяется и что-то говорит про то, какая она покорная и хорошая. Какая она… отличная Невеста. Но знаете, что я понял? Савада-тян никогда этого не заметит. Она всегда найдет оправдание, она всегда поймет и примет… Будет стараться ради этой куклы, искать слова. А Ко-тян, она… просто стояла и смотрела. Ей было плевать. — На что? При воспоминании о том, как Невеста-Роза стояла за спиной Бьякурана — неподвижная и равнодушная, — пробивала нервная дрожь. Найто процедил сквозь зубы: — На Бьякурана. Он лапал Саваду-тян, как хотел, я думал, я сейчас убью его. Даже представлял, как попытаюсь воткнуть в него палочки. У него руки — как пауки. И Ко-тян просто стояла за его спиной, понимаете? — Понимаю, — сказала врач, и на секунду ее улыбка перестала быть нежно-просветленной и превратилась в кривоватую усмешку. — Я понимаю. Она выполняла свой долг, как Невеста-Роза, ведь так? — Так вы в курсе, — выдохнул Найто с неуместным облегчением. — Вы знаете. — Знаю. Черт-черт-черт. Она знала, и она смотрела без злобы и без смирения. Это был взгляд человека, который не собирался сдаваться. Найто сложил ладони горстью, и кольцо заблестело в лучах утреннего солнца. — Я взял Печать Розы. — Вы сделали это ради близкого человека. Продолжайте говорить и не останавливайтесь. Найто снова кивнул. Ярость постепенно уступала место чему-то другому — пустому и гулкому, вроде запоздалого бессмысленного озарения. — Я сначала думал, что все это вроде игры. Ну… как бред же звучало. А потом присмотрелся, послушал Велено-сан и понял, что они все в это свято верят… И Саваду-тян втянули, как ни крути. Она вроде как и против, и не хочет драться — но и другого выхода не видит. Даже Ди Спейду рассказать ничего не пыталась. А он же родственник этой куклы! Почему он до сих пор ничего не сделал? Я не знаю, честное слово, но меня от всего этого тошнит. Савада-тян… — Инструмент Края Света не позволит никому выйти из игры так просто, — врач перестала улыбаться. — Ваша подруга в большой беде, вы же это понимаете? — Я? — рассеянно переспросил Найто. — Да. А Савада-тян не понимает. Она меня никогда не послушает, наверное. После всей этой мерзости с Бьякураном… черт, я хотел бы ее никогда не отпускать… Я не хотел, чтобы она сражалась, но у меня что, был выбор? Если бы я сказал ей «Нет, никуда ты больше не пойдешь», она бы сломалась окончательно! Он остановился, опять путаясь в собственных мыслях. Руки его дрожали. — Савада-тян иногда бывает такой… такой… Она так цеплялась за меня. Черт, я не думал, что буду чувствовать что-то подобное. Она говорила, что опять пойдет за Бьякураном — и пошла бы! Как же я его ненавидел тогда. Если бы я мог его стереть, уничтожить! Если бы я мог избавить Саваду-тян от Невесты-Розы, мне было бы совсем плевать на последствия! — Правда? — прищурилась врач. Она смотрела с недоверием, и от этого Найто вспыхнул, как порох: — Я что, буду придумывать? Я похож на придурка, который будет просто бросаться словами?! Да, я… я… — он запнулся. Надо было бы остановиться, но ему, оказывается, так давно хотелось рассказать кому-то все от начала до конца. — Я думал тогда о том, что Савада-тян слишком ослепительная. Слишком хорошая для того, чтобы Бьякуран или Ко-тян издевались над ней. Это было так хорошо, как во сне: как она улыбалась тогда, как смотрела на меня… и эти чертовы звезды! Вот тогда-то я и увяз окончательно! Говорить все как оно есть, не скрываясь и не умалчивая, оказалось изощренным удовольствием. Порочным. Память услужливо подкидывала все, что нужно, не ошибаясь ни в одной детали — и это было как запретный плод: опасно, стыдно, сладко. Все это время Найто молчал день за днем, притворялся и перед собой, и перед окружающими, и травился своей ненавистью и злобой, как ядом; но теперь внутри него как будто что-то сломалось — плотина или какой-то внутренний ограничитель, — и все это хлынуло наружу, терпкое, бьющее в голову, как алкоголь. Найто говорил и говорил, и остро, до нервной дрожи боялся, что вот-вот терпение его собеседницы лопнет, и она прогонит его — и скажет, что ей надоело слушать весь этот бред. Собственный голос казался ему охрипшим и надорванным. — Я не смог. Я струсил, слышите?! Мне не хватило мужества сказать ей «Хватит, довольно, я не верю в эти сказки про благородство и чудеса». Вместо этого я стал ее поддерживать. Как дурак, объяснял вчера Ко-тян, что я ей друг и ей не надо морозиться. А сам стоял и думал: черт, какой же я идиот, зачем я ей все это говорю? Хорошо бы сделать ее жизнь вовсе невыносимой. Не думаю, что кто-то из студсовета мог… хотя бы пытался ее уничтожить по-настоящему. У них же правила… честь, идеалы, о чем мне еще талдычили? Я их слушал, пытался вникнуть, и Саваде-тян в конце концов наговорил черт знает чего — что ее понимаю, что готов принять и поддерживать! Что за ересь! Как я могу это выполнить, если хочу ее спасти?! Я хочу этого! Мне все равно, чем я за это заплачу. Если Савада-тян захочет, потом я уйду и не вернусь. Я… — Найто осекся, на миг захлебнулся воздухом, а потом прошептал чуть слышно: — Я пропал. Как последний дурак… пропал и совершенно счастлив. Даже несмотря на все это. Я не лучше Бьякурана, да?.. Я хочу, чтобы Савада-тян смотрела на меня. Я счастлив, когда она смотрит на меня. Я… — Вы любите ее, — закончила за него врач. Голос ее лег в руки, как шелковая синяя лента, захлестнулся на шее — Найто резко замолк, замер, не дыша, а она посмотрела лукаво и улыбнулась вновь: — Вот видите, я помогла вам найти слова. Без страха, без протеста, — он принял это и просто закивал головой, как китайский болванчик. Дурацкое слово «любовь» легло на его чувства с такой легкостью, как будто они были именно для этого и созданы. И никакой злости. Часы волнения, беспредметной тревоги и бессонницы обрели форму в одном-единственном слове, и Найто вдруг стало так спокойно и почти что весело, что он в таком настроении мог бы спрыгнуть с крыши школы или дойти до края света. Да вообще до чего угодно — какая уже, к черту, разница! — Я знаю, что вам нужно, — произнесла врач тихо и значительно, — вам нужно всего лишь принести в мир революцию. Она вытащила из стоявшей на столе вазы одну из черных роз и вложила ее в безвольно раскрытую ладонь Найто. — Если у вас хватит отваги и благородства… путь для вас уже приготовлен. Он даже не пошевельнулся, только фыркнул тихо: — Серьезно? Врач промолчала. Ее губы улыбались, а глаза продолжали оставаться неподвижно-ясными; глядя на нее, Найто почти захлебывался чувством жутковатой, неправильной и благословенной безмятежности. В последнем письме, которое он еще с утра нашел на подоконнике, рассказывалось о дуэлянтах с черными розами и о поединке, произошедшем накануне поздно вечером. Изящным почерком с завитушками, на глянцевой бумаге Край Света повествовал о том, что Невесту-Розу и ее Нареченную спасло лишь чудо. — Всем добрый день! Вас приветствует клуб радиолюбителей Академии Намимори! И сегодня у нас — совместная передача с клубом актерского мастерства! Поэтому сегодня у нас приглашенная гостья: Е-ко! — Здравствуйте. — Е-ко, скажи-ка, как дела у вашего клуба? — Отлично! С тех пор, как Ди Спе… ой, то есть директор! — выделил нам новое помещение, мы можем проводить полноценные репетиции! — Это же прекрасно! Почти так же прекрасно, как и… эм, кхм. — Чего ты стесняешься, Би-ко? — Я чуть не сказала: «Почти так же прекрасно, как и сам директор». — Как будто это что-то плохое. Разве ты не в курсе, что у него есть целый фанклуб? — В курсе, но это точно этично — говорить такие вещи в эфире? — Пф-ф! Тут же все свои! -…Ладно, давайте перейдем с следующей запланированной части нашей передачи… Мы предполагали показать вам небольшую сценку в исполнении участников клуба актерского мастерства! Так сказать, продемонстрировать таланты нашей школы на практике. — Я готова. — Тогда начнем! Послышался шорох, а потом — высокий звук, вроде театрального звонка. Наступила тишина. А через несколько секунд кто-то с вульгарным пафосом произнес: — О, моя милая Е-ко! Я люблю тебя всем сердцем! — Что? — О, моя милая Е-ко! Я люблю тебя — так смотри же только на меня! — Ой, подожди, сейчас наушники вытащу… Так что? — Я люблю тебя! — Ах-ха-ха! Отличная шутка, Эф-ко! Так держать! -…Это не шутка, Е-ко! — Что?! О боже! — Милая моя, Е-ко, я люблю тебя! Ради тебя я готова на все! — Правда? — Да! Я готова даже украсть ради тебя ответы на тесты по истории! — Ради любви обязательно делать что-то подобное? — Ха! Я — та, из кого ничего путного не выйдет. Я еще и не то могу! — Но я тебя не просила… — Е-ко, я слишком люблю тебя, чтобы не понимать тебя с полуслова. — Эф-ко… — Я принесу тебе ответы на тесты, и ты будешь лучшей из лучших в Академии! — Эф-ко! Постой! Не надо! Эф-ко!.. Послышался шум разлетающихся листов. — Эф-ко… Я не успела тебе сказать… Ведь учитель истории — определенно чудовище… — актриса сделала драматическую паузу. — Что же станется с тобой теперь, Эф-ко?.. — Отгребет и получит выговор, — злорадно протянула Тсуна и выключила приемник. — И зачем ты включил мне это, а? Бьякуран сидел напротив, подперев голову рукой, и задумчиво смотрел на нее. Тсуна даже сказала бы «любовался» — было в его выражении лица что-то эдакое. — Ты совсем не интересуешься жизнью школы, — сказал он наконец. — Сколько ты еще собираешься сидеть в своей скорлупе? Пожав плечами, Тсуна с демонстративным пренебрежением отвернулась. — До тех пор, пока не надоест. — Ты думаешь, это правильно? — Я думаю, что моя жизнь сейчас мне вполне нравится. Бьякуран покачал головой и со вздохом откинулся на спинку стула. Легкая плетеная конструкция скрипнула и покачнулась. — Ты выглядишь так, как будто прячешься, — он смотрел с раздражающим сожалением и беспокойством. Его хотелось прогнать — но Тсуна все еще помнила свой договор с Ламбо. Не отвергать поддержку. Знала бы она еще заранее, насколько это будет тяжело. — Послушай, Тсунаеши-тян, — тем временем сказал Бьякуран, — в Академии происходит что-то неладное. — Правда? — переспросила она с сарказмом. — А я и не заметила. — Не ерничай! Я совершенно серьезно! — Я тоже. По-твоему, дуэли, передача живого человека как приза и все такое — очень сильно нормально? Бьякуран сжал ладонями виски и простонал: — Слушай, давай мы временно примем это за норму. И поговорим об отклонениях от нее. Издалека донеслись веселые крики учеников. — В Намимори появились какие-то… сумасшедшие. Все началось с Като Джули… — Я в курсе, — отрезала Тсуна. — Черная роза и все такое. В опасности все и каждый, особенно студсовет и связанные с ним люди. — Значит, Ламбо все-таки рассказал, — Бьякуран налег грудной клеткой на стол, протянул руку к Тсуне: — Я рад, что ты предупреждена. Но есть еще кое-что, что мне удалось узнать… От прикосновения его пальцев — даже через форму, — Тсуну передернуло, и она отшатнулась назад: — Руки прочь. — Да послушай же ты меня! — выкрикнул Бьякуран. — Гокудере звонил Край Света! — И что? — Он требовал нажать на Бьянки. Требовал провести между членами клуба последнюю дуэль, «пока не стало поздно»! Тсуна замерла. Потом медленно выдохнула, пытаясь успокоить колотящееся о ребра сердце. — Поздно? — переспросила она, и ее голос предательски дрогнул. В проклятой Академии могло произойти все, что угодно — в этом она уже убедилась, так что стоило уточнить. — Я сам не понял, что это значит, — мрачно ответил Бьякуран. — Я просто подумал, что тебе будет полезно знать об этом. Потому что последний Дуэлянт, который еще ни разу не сражался… ну, ты сама знаешь. В горле у Тсуны пересохло, так что она просто кивнула. Все-таки, говоря с Ламбо, она думала обо всем этом, как о маловероятном повороте событий, но, похоже, Край Света счел, что всему фарсу не хватает небольшой дозы драмы. Или большой — это как посмотреть. — Он хочет выпихнуть на Арену Найто-куна, — наконец выдохнула Тсуна и покачала головой. Отросшие волосы защекотали щеки, и она нервным жестом убрала их. — Что ему за радость с этого? — Если бы я мог предположить его цели, я бы сказал. Но… мы ведь не знаем, чего он на самом деле хочет от всей «дуэльной игры». Он знает все, что происходит в Академии, и оперирует этой информацией так, как пожелает… И тут до Тсуны дошло. Конечно же, Край Света в курсе всего. Пробует их всех на твердость, гибкость и прочие характеристики. — Ох, черт, — простонала она и запустила руки в волосы. — Черт-черт-черт. — Что-то случилось? — спросил Бьякуран, вставая и опираясь о стол. — Сейчас объясню, — Тсуна принялась расстегивать форму. Несколько секунд Бьякуран молчал, а потом как-то странно произнес: — Тсунаеши-тян, ты уверена, что для объяснения тебе надо раздеваться? Тсуна подняла глаза и расхохоталась, увидев его растерянное лицо. А потом скинула пиджак и задрала футболку. — Смотри, — сказала она. Накануне Энма чуть не расплакалась, увидев, что сталось с Тсуной после дуэли. Это оказалось постыдно-приятное чувство — видеть, как отстраненная Невеста-Роза смотрит полными слез глазами. Несмотря на то, что каждое движение отзывалось болью во всем теле, вечером Тсуна даже повертелась перед зеркалом, рассматривая себя; так что теперь она знала, что примерно увидит Бьякуран. Сеть темных синяков и кровоподтеков, багрово-фиолетовый рисунок молнии — по спине, рукам и животу. Удар И-пин Тсуна каким-то чудом пережила, но на ее теле отпечаталась каждая искра разряда. — Я случайно дотронулась до оружия, которое было заряжено током. Чудо, что вообще поднялась после этого. В смысле, более-менее целой и невредимой. Синяки — это же пустяковая плата за победу, правда, Бьякуран? Он смотрел и молчал, и глаза его с каждой секундой темнели. — Эй… — неуверенно позвала его Тсуна. — Ты что…?! Ее голос взлетел и прервался — Бьякуран резким движением опрокинул ее на стол и вжал руки в столешницу. — Тсунаеши-тян, — хрипло сказал он, и легкомысленно-нежное обращение прозвучало при таком тоне абсолютно неуместным, — когда я говорил тебе о решимости и готовности пожертвовать многим, я не подразумевал попытки самоубийства. — Хи?.. — Тсуна уставилась ему в глаза, чувствуя, как где-то в коленях рождается предательская сладкая дрожь. Сколько времени прошло с тех пор, как Бьякуран к ней в последний раз прикасался? — Ты хотя бы понимаешь, что ты едва не умерла?! — срывающимся голосом спросил он. — Ты понимаешь, что еще неизвестно, прошло ли это без последствий?! Ты просто сумасшедшая! — Ну… — Тсуна ухмыльнулась, против собственного желания представляя себе, как изменится его лицо, если она сделает какую-нибудь глупость — закинет ноги ему на талию, например. — Возможно. Но я победила. — И какой тебе с этого будет прок, если ты станешь калекой?! — Пф-ф. Почему все должно быть так плохо? — Ты меня не слышишь, — пробормотал Бьякуран устало и отвел глаза. — Ты что, и впрямь настолько обозлилась на меня? Так, что просто игнорируешь, даже когда я хочу тебе помочь? Его хватка ослабла, и Тсуна легко вывернулась из нее. — Ты омерзителен, Бьякуран Джессо, — сказала она, улыбаясь и отбрасывая волосы назад. — Настолько омерзителен, что в этом даже что-то есть. Бьякуран развернулся и присел на край стола рядом с ней. — Я всегда знал, что ты меня презираешь. — И все-таки встречался со мной? Он развел руками и усмехнулся. — Любовь. Тсуна фыркнула, одернула футболку и стала натягивать форменный пиджак. Ответ Бьякурана прозвучал уж слишком искренне — так, что ей стало даже немного стыдно. — Прости, — вздохнула она. — Просто всему этому пришел конец. — Я знаю, — Бьякуран кивнул. — Поэтому я предупредил тебя о том, что делает Край Света. — Хи? — Тсуна выпустила из рук полузастегнутую пуговицу. — Я просто подумал, что если ты еще раз останешься одна… это будет уже слишком. — Бьякуран привлек ее к себе и уткнулся лицом ей в волосы. — Если тебе придется выбирать между другом и любовью, ты не выдержишь. Я не хочу, чтобы ты страдала от того, что тогда случится. Тепло его тела пробирало сквозь одежду. Тсуна зажмурилась и прошептала: — Если так получится, я что-нибудь придумаю. Я сделаю так, чтобы все закончилось хорошо. — Ты рассуждаешь по-детски. Она улыбнулась, радуясь тому, что ее выражение лица Бьякурану сейчас не видно, и спросила тихонько: — А кого ты подразумевал под «любовью»?