Юная революционерка Тсуна: сказка о Принце

Сегодня у Найто определенно был день открытий. Он, конечно, всегда подозревал, что интерьеры Академии роскошны до неприличия — и даже очередной раз в этом убедился, побывав в лазарете, — но сейчас пребывал в искренней растерянности. Апартаменты директора вовсе походили на музей. Высокие потолки, шелковые обои, потоки света из огромных окон, стекло и кожа мебели наводили робость пополам с головной болью. Определенно, по доброй воле Найто бы сюда и вовсе не зашел. Тут все было рассчитано на сногсшибательный эффект — настоящая квинтессенция Академии с ее изломанными острыми углами, расщепленными арками и аскетичной роскошью. Безумно дорого и просто безумно. Все кричало: это место исключительно и существует для тех, кто исключителен. Найто себя исключительным никогда не считал. Секретарша Ди Спейда обитала в комнате, полной стекла, блестящих никелем металлических каркасов и кроваво-красной кожи. Она походила на куклу — светловолосая и голубоглазая, с легкомысленной бархаткой на шее; ворот ее строгой персиковой блузки был расстегнут на две пуговицы — достаточно, чтобы это было заметно, и недостаточно, чтобы по-настоящему искушать. На посетителя секретарша отреагировала ничего не выражающим взглядом и нежно-равнодушной, как у электронного помощника, репликой в коммутатор: — Деймон-сан, к вам пришли. — Кто именно? — послышалось из динамика. Она хлопнула безразмерными густо накрашенными ресницами и, обернувшись к Найто, переспросила: — Кто? Найто молча вытащил ученическое удостоверение и почти ткнул ей в лицо. Эта девица его слишком раздражала. «Надеюсь, она хотя бы умеет читать, — подумал он. — А то по ней не скажешь.» Еще пару хлопков ресницами спустя секретарша наконец выдала: — Это Лонгчемп Найто, Деймон-сан. Его пускать? — Да, конечно. И вот еще, Эрена: внеси его в список «зеро». Секретарша отключила коммутатор и развернулась к компьютеру, заученно улыбаясь и не глядя на Найто: — Вы можете пройти. Директор ждет вас. — А что такое список «зеро»? — спросил Найто в лоб. Ответа не последовало: Эрена опустила голову и уткнулась в какие-то бумаги. Дверь в кабинет директора приглашающе отъехала в сторону. — Ну и ладно, — Найто фыркнул и сунул руки в карманы. — Посмотрим, как вы все потом запляшете. И уже почти бестрепетно вошел в проем. Когда Найто представлял себе директора Академии, перед его мысленным взором представал заносчиво ухмыляющийся франтоватый хлыщ, из тех, кто навязчиво и непрерывно демонстрирует свое положение. Это отлично укладывалось в схему, в которой существовал клуб фанаток Ди Спейда и вообще сверх-элитный имидж Намимори. Но в центре просторного кабинета, за резным деревянным столом, сидел совершенно другой человек. Синие волосы до плеч, частично собранные в короткий хвост на макушке, простая и изящно-небрежная одежда, ни единого кольца или украшения. Рабочие очки в тонкой оправе. Поза, лишенная даже попыток произвести какое-то особое впечатление. И совершенно ослепительная харизма. Деймон Спейд оказался полной противоположностью того напыщенного ничтожества, которое вообразил себе Найто. — Здравствуй, Лонгчемп Найто-кун, — сказал Деймон и мягким движением снял очки. «Это я уже где-то видел», — успел подумать тот. Взгляд Деймона оказался притягательно глубоким и мягким — почти как у той странной девушки в лазарете. — По какой причине ты пришел? Мне казалось, что люди вроде тебя предпочитают не пользоваться своими привилегиями так… нагло. Невинная запинка перед последним словом едва не покорила Найто окончательно. Он вздохнул, давя в зародыше подозрительное желание выложить все честно и без обиняков, заставил себя досчитать хотя бы до пяти и наконец произнес: — Я пришел предупредить вас об опасности. Деймон крутил в руках карандаш, и даже нарочно он не смог бы выбрать более мелкого и отвлекающего движения. Золотистая металлическая верхушка мельтешила, выписывая восьмерку и вспыхивая бликом на каждой петле, и Найто мог бы даже сказать, сколько проходит времени между этими вспышками: он как раз успевал очень-очень быстро досчитать до трех. — Судя по тому, что происходит, вы не знаете, но… Это в том числе касается и Козато Энмы. — Энмы? — Деймон слегка напрягся. — Да. С некоторых пор в Академии творится кое-что ненормальное, — сунув руку в карман, Найто наткнулся на полуувявшую розу и едва успел скрыть торжествующую ухмылку. Ситуация начинала казаться не совсем безнадежной. В любом случае, он сдаст их всех. До единого. Даже эту девушку с невероятным взглядом. — Скажите, директор, знаете ли вы о «Крае Света» и дуэльной игре? — Говоришь, он отправился к Ди Спейду? Длинные, блестящие синие пряди волос медленно проскальзывали между зубцов гребня и тонких девичьих пальцев. — Да. — Это и в самом деле забавно. Видеть, какое оружие выбирает каждый из них… — Сообразно своей розе. — Думаешь, это связано? — он поднял руку. Печать Розы — потемневшая, покрытая патиной, — тускло блеснула. — Говорят, фиолетовый цвет — цвет безумия, извращения и таланта. — А терракотовый? — Разве он не родственен красному? Та же страсть, тот же неистовый нрав. Но знаешь… Порыв свежего ветра ворвался в открытое окно, всколыхнул занавеску и букет роз на столе. На пол спланировало несколько черных лепестков. -…знаешь, фиолетовая роза совершенно не соответствует тому, что об этом цвете обычно говорят. Так же как синяя роза никак не может назваться спокойной. — Я думаю, — прошептала девушка, наклоняясь, и кончики ее темно-синих волос мазнули по белому покрывалу, — что люди просто не знают, о чем пытаются рассуждать. — Конечно. Иначе они бы никогда не решили, что терракотовая роза безопасна. — Купиться на улыбку так легко, не правда ли? — Нет ничего глупей и отвратительней, чем невинный чисто-белый цвет. Тот, кто сам непорочен и благороден, думает, что улыбки других — совершенно искренние. Но на самом деле… Он отстранил руку с гребнем и одним быстрым, сильным движением отбросил длинные волосы назад. Синие пряди устелили простыню, как драгоценная вышивка. — На самом деле тайные страсти легко перерождаются в яд, не так ли? Карандаш замер. — Дуэльной игре? — безукоризненно вежливо переспросил Деймон. Выражение лица выдало его с головой: он слышал эти слова впервые, и для него они ровным счетом ничего не значили. — Значит, вы не в курсе, — Найто хотелось орать, что-то доказывать и требовать немедленного принятия мер, но это все на удивление оставалось в глубине, как огонь, до поры до времени присыпанный пеплом. — В саду над Академией происходят дуэли между учениками. Со стуком положив карандаш на стол, Деймон сложил руки прямо перед собой — прямо как примерный студент. Будто бы собрался слушать и конспектировать. — И из-за чего же это происходит? — Они верят, что победитель дуэлей получает нечто… особенное, — перед последним словом Найто запнулся. Бьянки говорила ему куда определеннее — «нечто вечное». Революция. Сияние. Сила, способная изменить мир, древняя мощь, с которой ничто не сравнится. — Силу творить чудеса. Из всех определений это звучало наименее безумно. — Чудеса?.. — дернул бровью Деймон. — Звучит как-то глупо, не находишь? Огонь внутри поднялся к вискам, забился, требуя выхода — Деймон уж слишком легкомысленно полуулыбался, слишком заметно не принимал ни одного слова всерьез. Найто скрипнул зубами и не удержался от того, чтобы припустить в речь яду: — Если вы хотите сказать, что они заняты ерундой — это да. А если вы намекаете мне, что я занимаю ваше время какой-то чушью, то это не так. Потому что призом в этих дуэлях является Козато… «Невеста-Роза», как они ее называют. Деймон продолжал сидеть неподвижно, как каменный. — Это чушь, и чушь омерзительная, — Найто сделал отчаянную попытку дожать. — Невеста-Роза поступает в распоряжение действующего победителя дуэлей, и я даже не представляю, до какой степени она им подчиняется. К тому же, дуэли опасны сами по себе. Я знаю, что как минимум один человек получил серьезную рану, и еще… одна девушка… едва не погибла. Он сжал письма так, что бумага с жалобным хрустом смялась. — Об этом мне написали. Как и всем, я опасаюсь. Потому что кто-то по прозвищу «Край Света», похоже, управляет этой игрой. И пишет письма участникам — что-то вроде зашифрованных подсказок. Иногда, правда, говорит вполне понятно. Например, когда пересказывает дуэли. Правда, кое-что я все еще не совсем уяс… — Ближе к делу, — рубанул Деймон. — Кто он? — Мы не знаем. Никто не знает, — Найто рвано вдохнул и продолжил, торопясь договорить: — У всех были свои причины вступить в эту «игру». И последнее время, думаю, никто уже не рад этим заниматься. Но если кто-то отказывается от дуэлей — ему грозят исключением. Он выложил конверты на стол и подтолкнул их к Спейду. — Прочитайте, пожалуйста. Я не знаю, реальны ли угрозы Края Света, я не знаю, действительно ли правила игры так хорошо увязаны с уставом школы, что их нельзя нарушить… Но Дуэльный клуб и то, что там происходит — отвратительны. В кабинете повисла пустая и гулкая тишина, от которой зазвенело в ушах. Деймон осторожно взял одно письмо, достал из конверта и просмотрел текст. — Забавная штука, — сказал он наконец. — У Энмы какие-то проблемы с этим? Просто она мне не жаловалась. До тебя мне вообще никто не жаловался. — Она не станет ничего говорить. Честно говоря, меня пугает то, что с ней происходит. В смысле, я не так, чтобы сильно хорошо с ней общался, но она… апатичная. Как будто ее ничего не касается. Как будто она вся — это ее роль Невесты-Розы! — Эта игра, похоже, что-то вроде клубного квеста, — улыбнулся Деймон. — Территория — вся школа. Конечно же, она играет. Он сложил письмо и аккуратно положил обратно в конверт. — Дома с Энмой все абсолютно нормально. Мы с ней друг другу идеально доверяем, и она не стала бы прятать от меня, если бы у нее начались проблемы. — Вы уверены? — не подумав, спросил Найто и тут же пожалел об этом: взгляд Деймона стал холодным и колким. — А ты уверен, что можешь обсуждать мои отношения с ней? -…Извините, — выдавил Найто после краткой паузы — пришлось, правда, проглотить все, что он подумал о директоре и его взглядах на жизнь. — Но все-таки, может быть… в конце концов, на дуэлях бывают раненые! Вас это не беспокоит? — Есть свидетели того, что это произошло именно из-за квеста? — осведомился Деймон. — Да весь студсовет в курсе, что Бовино выкололи глаз на… — Бовино Ламбо? Да-да, помню. Он получил ранение во время тренировки в фехтовальном зале. Прискорбный и скандальный случай, — Деймон слегка прищурился, и в этом выражении Найто почудилась насмешка. — Не надо драматизировать. Почему бы вам, в семнадцать-то лет, и не поразвлечься? — Таким образом? — Каким «таким»? Они снова умолкли, смотря друг на друга. Найто не знал, как сам выглядит, но боялся, что окончательно стал похож просто на испуганного, нервничающего мальчишку. А Деймон улыбался, и глаза у него были холодные, цинично-снисходительные. Взрослые. — Некоторое время назад, — уже почти не надеясь его убедить, тихо произнес Найто, — Невеста-Роза принадлежала Джессо. Помнил он те события все так же четко, но именно сейчас почему-то не ощущал при мысли о них обычной горячей ярости. То ли отплевался ядом еще в лазарете, то ли попытки контролировать себя хоть как-то наконец дали свои плоды. — Во время спора с Джессо я… поддался на его провокацию и попытался облить его водой. Он прикрылся Козато. И она не сказала ему ни слова. Несмотря ни на что, Деймон все-таки смотрел и слушал, и оттого Найто говорил все тверже и увереннее с каждой секундой. — Еще до того, моя… знакомая… ввязалась во все это, решив, что Козато Энма нуждается в помощи. Она никогда не говорила мне, что там произошло, но… Деймон скучающим взглядом скользнул по собеседнику и промолчал. — Вы можете мне не верить. Но все-таки, прошу вас, проверьте, что происходит в школе! — Хватит, — наконец сказал Спейд, улыбаясь. — Я хвалю твой порыв и прекрасно понимаю твои чувства, но поверь мне: все в норме. Я контролирую все стороны жизни Академии, и ты можешь не опасаться ни за свою подругу, ни за кого-либо еще. Я знаю из твоей характеристики, что тебе среди сверстников бывает непросто — но ты же понимаешь, что тебе все-таки придется научиться жить рядом с людьми? Огонь в голове наконец-то вспыхнул в полную силу — только пепел облаком взвился. — Вы что, хотите сказать, что я придумал все это? — выкрикнул Найто и ударил кулаком по столу. — Черт его знает, что написано в моей характеристике, меня это не волнует! Я еще не сошел с ума! Если я считаюсь агрессивным или еще каким-то там, это ничерта не значит, что мне все это показалось! — Возможно, — Деймон говорил мягко, словно с больным ребенком, — ты просто все неправильно понял. Наклонившись вперед, он улыбнулся и доверительно сообщил: — Знаешь, я могу сказать, что разбираюсь в подростках… в таких подростках, которых берут в Академию. Вы все удивительные, необычные, у вас множество талантов, и вы все сами себе на уме — но у вас есть свои минусы. Вы ранимы там, где большинство толстокожи, как носороги. Вы причиняете боль другим такими способами, какими не всякий додумается. — Деймон вздохнул и пружинистым движением откинулся на спинку рабочего кресла. — Тебе надо научиться жить среди людей. И понимать их, а не просто атаковать без разбору. Когда и где ты этому научишься, если не в школьные годы? Найто остановился, стискивая руки в кулаки и тяжело, часто дыша — так, что голова закружилась. «Если я ударю его, — мелькнула мысль, — меня исключат. И тогда я уже точно ничего не смогу сделать.» — Да, — вслух сказал он и пожал плечами. — Наверное, вы правы. Деймон ждал, когда он уйдет: это было видно. Глядя куда-то мимо него, опасаясь еще раз выдать свою ярость, Найто медленно собрал со стола письма и принялся рассовывать по карманам. Руки его снова слегка дрожали. — Лонгчемп-кун, — Деймон подпер голову рукой и устало посмотрел поверх очков, — не стоит доводить себя. Просто помни, что все под моим контролем. Найто молча дошел до двери и только потом обернулся. — Пожалуйста, продолжайте и дальше жить в своем мире, господин директор, — сказал он и перешагнул порог. Пересек приемную, чеканя каждый шаг, и позволил себе расслабиться только уже за дверью: просто сполз по стене, обхватывая колени. Академия Намимори медленно, но верно превращалась в ловушку. В гроб. Он, Савада Тсунаеши, Козато Энма, Джессо Бьякуран — все они были объединены одним: они оказались похоронены в этом чертовом ящике. Очень красивом, богато украшенном… Найто вдохнул сквозь стиснутые зубы, вытягиваясь, сунул руку в карман и вытащил оттуда поблекшую, полуувядшую черную розу. Коротко обрезанный стебель топорщился набором острых шипов. — Если я использую ее… Стать «Дуэлянтом Черной Розы», тем, кто идет против порядка Академии. Выйти на Арену, получить шанс разбить чертов раскрашенный гроб. Найто знал наверняка: его не это пугает, и не открытый конфликт с Краем Света, и даже не мысль о том, чтобы убить Невесту-Розу — вот последнее-то звучало до такой степени неплохо, что хоть сразу в психушку сдавайся. Но на Арене ему предстояло встретиться с Тсуной. «Я не помню, чтобы ты пытался причинить кому-то боль.» До сих пор она смотрела сквозь него — но хотя бы не избегала. Пусть даже думала о Бьякуране, об Энме, о ком угодно другом. Найто опустил руку. За белым лепным потолком, как за крышкой гроба, скрывалось небо. — Савада-тян не станет улыбаться кому-то вроде меня… Она обернулась его личным адом и безумием. Сначала он без малейших сомнений залил чертов сад водой, только чтобы показать ей эти чертовы звезды, ошеломить ее, и был вознагражден свыше меры, и все это — его порыв и то, как они танцевали по воде и цветам, держась за руки, — казалось просто безобидным минутным помрачением. А теперь придумал себе какие-то стремления и идеалы, и вознамерился своими же руками уничтожить и дружбу, и доверие, и что там между ними было еще? Какая разница? Он же с самого начала знал, что ничего у них путного не выйдет. В четыре часа пополудни небо разразилось дождем. Тсуна забилась под козырек маленькой ажурной беседки и села на скамью, подобрав под себя ноги. Мерный шум льющейся воды отгородил ее от окружающего мира, как плотный занавес — непременно серебряный, подумала она. Издалека учебные корпуса Академии кроваво алели среди зелени; без четкой светотени ясных дней они нависали над парком, как мрачная покореженная громада, увенчанные плитой Арены. Сквозь тучи пробился солнечный луч, лег на камень и листву золоченой полосой, и Тсуна прищурилась, ловя радужные всполохи меж ресниц. За ее спиной раздались шаги — кто-то медленно зашел в беседку, с шорохом закрыл зонт, сел на скамью напротив — Тсуна слышала; сквозь шум ливня пробился слабый звон. В вышине звонко и сильно вскрикнула птица. Вместе с влажным воздухом в легкие лился аромат роз пополам с запахом влажной земли: душный, будоражащий, земной. — Я не ожидал тебя тут найти, — сказали за гранью закрытых век. Тсуна качнула головой, узнавая голос, и спрятала лицо в колени. — Случайно… — неразборчиво шепнула она. — Дождь застал… — Зонт дать? Она мотнула головой, влажные еще волосы хлестнули ее по щекам: — А как же ты? Найто засмеялся: — Да переживу же. Давай я провожу тебя к общежитию, а? Дождь как будто сам собой захлебнулся — внезапно и резко стал тише. Тсуна услышала звон цепей и почувствовала, как Найто осторожно касается ладонью ее шеи, гладит, отбрасывая пряди волос. Обжигает холодком колец. — Савада-тян. Ты меня слышишь вообще? — Я… Тсуна открыла рот, чтобы сказать что-то важное — и умолкла. Сердце бухнуло, взмывая куда-то в глотку. — Я… слышу, — выдавила она наконец. Ее почти колотило от волнения, от злой и чистой сладости касаний; как будто мир опять раздвигал створки, как ракушка. Если я открою глаза, я проснусь, — подумала она. — Я обязательно проснусь. Не может быть, чтобы я так… внутри как будто разворачивается роза, или что это вообще? Почему мне хочется плакать? Почему я его не отталкиваю? — Ты совсем не в себе, — тихо сказал Найто. — Что случилось? Тсуна помотала головой — не хотелось даже вспоминать. Ни объятия Бьякурана, ни его снисходительный взгляд: как же так, Тсунаеши-тян? Неужели ты совсем сошла с ума? Раньше ты точно знала, чего ты хочешь — и кого. Или ты наконец-то научилась управлять людьми? — Уходи, — срывающимся шепотом ответила она. Найто резко, с нажимом провел пальцами по ее шее, подцепляя за подбородок и пытаясь заставить поднять лицо. — Савада-тян, я еще раз спрашиваю: что случилось? Она выдохнула сквозь зубы. — Бьякуран. — Опять двадцать пять. Ливень за пределами беседки постепенно затихал. Тсуна представила себе, как солнце снова заливает Академию — постепенно, золотистым праздничным глянцем. Как свет падает на каменное кружево беседки, вспыхивает на цепях и кольцах, и на ее собственных, Тсуны, рыжих волосах; их пряди искрятся и как будто тихо звенят. Она не то чтобы припомнила — просто поняла, что в ее памяти эта сцена была всегда. Когда-то бесконечно давно Найто уже перебирал ее волосы — яркие, тогда еще длинные, — почти равнодушно, как будто ничего не испытывал. Дрожала там только она. И там был свет, много света, холодного, искусственного; на волосах, на руках, на тяжелых и грубых кольцах. Тсуна помнила это все с болезненной четкостью, а вот лицо Найто припомнить не могла, как ни старалась; как будто тогда — или сейчас — в нем стало что-то совершенно не так, как должно было. — Знаешь, — сказала Тсуна наконец, — я не думаю все-таки, что дело только в Бьякуране. Наступила краткая пауза. Затем Найто, звякнув цепями, наклонился еще ниже. — Да, — сказал он твердо. — Дело в Академии. И было в его голосе что-то такое, что Тсуна резко, как пружина, распрямилась и посмотрела ему в глаза. В первый миг ее зрачки обожгло солнце, а потом уже — взгляд напротив; опрокинутый внутрь себя, ослепительно обреченный. — Я рад, что ты наконец-то это заметила. Текст перед глазами расплывался, и Гокудера снял очки, чтобы хоть немного отдохнуть. Дождь уже утихал, и на смену ему медленно нарождалась та особенная, нежная, пропитанная светом погода, которая часто наступает после грозы: со сладким воздухом, серебряным звоном птичьих голосов и щемящим чувством очищения. Издалека доносились звуки рояля. Хаято вздохнул — не хотелось выходить из комнаты, не хотелось даже смотреть, кто так играет. Он знал, что кроме него и сестры просто некому. Но музыка была слишком знакома. Кажется, именно это играла его мать много лет назад — нежная, меланхоличная мелодия, звонкая и чистая, как небо после грозы. Хаято помнил руки матери, ее тонкие полупрозрачные пальцы и серебряные мягкие волосы, спадавшие с плеч, задевавшие клавиши. И совершенно не помнил ее лица. Как зачарованный, он медленно поднялся, открыл дверь и вышел в коридор. Рояль продолжал заливаться звуками из далекого детства — точно такими, какими звенел под пальцами Лавины. Даже акценты стояли там же, даже аккорды некоторые брались так же слегка неровно; как будто каждое нажатие когда-то отпечаталось на восковом валике, а теперь эту запись наконец-то поставили под иглу. Гокудера медленно спустился на первый этаж, к дверям зала, за которым звучала музыка; поколебался немного и нажал на ручку двери. И в глаза ему хлынул тонкий и ясный солнечный свет. Лавина сидела за роялем, покачивая головой, поводя плечами; ее руки скользили и порхали над клавишами, белоснежное платье невесомыми складками разливалось по стулу и паркету. Услышав звук открытой двери, она медленно подняла голову — как в воспоминаниях, бледная и зеленоглазая, — а потом спросила голосом Бьянки: — Хаято? — В Академии? — переспросила Тсуна слегка растерянно, а потом смешалась и опустила глаза, комкая край форменного пиджака. — Да, наверное. Все началось именно с ее поступления в Намимори — раньше для нее был только Бьякуран и еще какие-то незначительные пустяки, а теперь — путаница в голове и ласковый жар в сердце. Иногда Тсуне казалось, что стоит ей собраться с духом и сжать кулаки, как мир вспыхнет. В такие моменты она расслабляла кисти и закрывала глаза, стараясь перестать думать о чем-либо вообще. — Ты… ты прав… Знаешь, никогда я раньше не чувствовала, что все вокруг… так эфемерно. Почему мы здесь? Почему мы поступаем именно так? Почему мы это чувствуем? — Потому что это место — гроб. Тсуна сжала ткань в пальцах и помотала головой. — Какой же гроб?.. Я жива. Я почти счастлива… бываю иногда. У меня есть Энма-тян и ты… — И она снова на первом месте, да? — почти без язвительности спросил Найто — и его равнодушный тон как-то по-особенному резанул уши. — Я и не сомневался. — Даже в дуэлях я побеждаю… Тогда что же мне не так? Почему мне так плохо, Найто-кун? Тсуна хотела сказать что-то еще, но захлебнулась словами и воздухом: Найто склонился к ней и обнял. — Если мы не разобьем этот гроб, мы в нем задохнемся, — сказал он с болезненной, нервной уверенностью. — Пожалуйста, Савада-тян… На мгновение его пробила дрожь — Тсуна это почувствовала и сама невольно содрогнулась в ответ. — Савада-тян, я… ненадолго я почти отчаялся. Край Света, кодекс или что-то еще… Нами управляют, и мы даже сделать ничего не можем. Найто резко отстранился, заглядывая ей в глаза, и твердо произнес: — Если для кого-то я и могу попытаться, то только для тебя. Еще не поздно, слушай! Еще не поздно что-то поменять, бросить все это. Можно же вытащить тебя отсюда, слышишь? Просто согласись со мной — и мы вырвемся! Уйдем из Академии и никогда больше в нее не вернемся! — Ты и я? — Да! — Найто сорвался на крик. В глазах его полыхнуло что-то яркое и исступленное. — Пожалуйста, Савада-тян! Хватит этих дуэлей! И это последний раз, когда я прошу, слышишь? Тсуна отвела глаза, смотря вбок, на озаренную солнцем зелень за хрупкой на вид решеткой. — Ты предлагаешь уйти мне с тобой. Только нам. Найто замер на секунду, а потом наклонился еще ниже и ближе к ней, вцепился пальцами в плечи: — Если ты хочешь сказать мне, что я должен подумать еще и о Козато Энме… ты ошибаешься. Я это делать не должен. Мне нужна только ты. Только ты, слышишь, Савада-тян! Он почти просил, почти умолял, и его улыбка превратилась в больную, отчаянную гримасу. Безумие подступало к его глазам, как вода, черная и густая. Тсуне это казалось знакомым — сегодня ей весь мир казался таким знакомым, как будто она его перечитывала, как книгу. В конце ее должны были обнять. Или поцеловать. Или смять, как бумагу, как простыню, выжать из нее крик и сок. И все лишние мысли заодно — помнится, после Бьякурана в голове оставалась лишь звонкая блаженная пустота, ни тревог, ни забот, сладкая на вкус анестезия. — Нет, — Тсуна покачала головой, чувствуя себя совершенно обессиленной. — Ты, может, и можешь так поступить. Я — нет. С яростным, свистящим вдохом Найто вцепился в ее руку и дернул на себя. — Ты что, не слышишь? Я люблю тебя. Я не хочу, чтобы ты исчезла! Глаза его почернели, на скулах проступили желваки, голос сорвался в хрип; Тсуна даже не попыталась вырваться, безвольно повиснув в его руках — как птица, увидевшая змею, — потому что узнала этот взгляд. Ледяной, дикий и острый, как бритва. Темный от ненависти. »…Почему она, почему она, почему она…» (больной клокочущий кашель) В виски с грохотом толкнулся пульс. »…почему не ты.» Ребра дернуло вперед и вверх, больно разорвало сиянием — теплым, как жар от раны, острым, как комок колючей проволоки; свет разделился, вонзился в воздух клинком и хлынул золотистой тканью платья по телу. В плотном комке белого света проступила тяжелая, с лунообразной гардой рукоять меча, сверкнул изогнутый плавным зигзагом клинок. Найто уставился на это, как зачарованный — искрящиеся лучи выхватили из полутени беседки его застывшее в изумлении лицо, — а потом неуверенно схватился за меч и потянул вверх. Нет, пожалуйста, не надо, — в безумном, отчаянном протесте Тсуна дернула плечами, руками, попыталась вырваться, но силы ее оставили: словно в кошмарном сне, все решалось за нее и без ее участия. Крик застрял в глотке, задушенный спазмом, красноватое блестящее лезвие вспыхнуло над головой и располосовало поле зрения оранжевым светом; тело Тсуны обмякло и рухнуло на пол — расплескалось, как молоко. И, окунувшись в хрустящие желтые складки платья, она раскинула открытые белые руки, запрокинула голову, сквозь сеть длинных, блестящих медной проволокой волос смотря на обведенный светом силуэт. Внутри звенела и выла сквозняком полная пустота. Найто поднял меч, до белых костяшек вцепившись в его рукоять, и блеск клинка весь, целиком ушел в Печать Розы: потускневшую, темную, как старое серебро. — А это иронично — получить оружие именно от тебя. От меча вверх, по унизанной тяжелыми украшениями руке, по мятой манжете скользили оранжевые зигзаги. Больше всего Тсуне хотелось дотянуться до них — но в руках и спине таяла такая невероятная теплая тяжесть, что преодолеть ее не было сил. — Ну же, вставай, — слегка дрожащим голосом окликнул ее Найто. — Я знаю, ты можешь. Смотри, я даже не буду убивать Невесту-Розу до тех пор, пока не выиграю у тебя! Он переступил, взмахнул на пробу мечом — неловко и неуверенно, — и солнце выхватило его в этой неустойчивой позе, прошлось блеском по золоту шнуров на темном мундире. Тсуне захотелось проклясть себя целиком. Со всей своей доверчивостью, зацикленностью на ерунде и невнимательностью. Это было именно то, о чем ее предупреждал Ламбо: ее врагом стал человек, с которым она была не готова сражаться.