Юная революционерка Тсуна: сказка о Принце

Это начинается на втором году средней школы. Кея — гибкий, хлесткий и злой, как плеть. Миниатюрный. Это бесит его еще больше: он самое меньшее на полголовы ниже одноклассников. Зато сильнее их всех. Его за глаза зовут «бешеным», «дисциплинарным маньяком» и еще черт знает как; а он знай тренируется — и на тонфа, и на рапирах. Еще чему-то учится. Спустя несколько лет почему-то уже очень трудно вспомнить мелочи. Мир Хибари Кеи геометричен, подобен чертежу и выверен до миллиметра. Все, что не соответствует правилам, должно быть уничтожено. Все, что недостаточно хищно при наличии повышенного уровня наглости — должно быть загрызено. А потом с ним случается Рокудо Мукуро. Приезжий, говорят о нем. Итальянец. Взял себе пафосное имя ради красоты. Наглый и отчаянный. Хибари почти не слышит этого, Хибари просто видит заходящего в класс новенького, смотрит ему в глаза и вспыхивает; и это как шальная пуля. У Мукуро роскошные, сверкающие темно-синие волосы чуть ниже плеч, частично собранные в кокетливо-небрежный хвост на макушке, улыбчивый тонкий рот, гетерохромия и идеальный маникюр. От него исходит душный запах каких-то цветов, он двигается, как танцор — и бесит Хибари одним своим существованием. Хрупкие, тонкие кости — сахар и лед; хочется раскрошить их. Растопить. Огня у Хибари хватит. …У Мукуро — тоже. Хибари трудно припомнить, когда официальное «Рокудо» превращается в «Мукуро», даже без суффикса, как будто они очень-очень близки; просто однажды они начинают звать друг друга по именам. И уже не пытаются покалечить — пляшут по тренировочному залу, почти ласково касаясь друг друга лезвиями. Хибари, конечно, воплощение «порядка и правил», всесильный Глава Дисциплинарного Комитета, — и все с больших букв, подумать только! — но даже ему нужно что-то, что оттенит его совершенство. Противоположность. Враг. Тот, с кем они способны быть наравне. Мукуро отлично совмещает в себе все эти функции. А еще он в целом разбавляет скучные будни, терпеть его трудно, но весело. Иногда Хибари чувствует между ребер странную щекотку, вроде задавленного смеха. Что это, он не знает. Зато умеет выплескивать это в ударах и движениях. Для него Мукуро — причина бесконечного самосовершенствования. Тот, кто остановится — мгновенно вылетит с дистанции, а это недопустимо, потому что тогда Мукуро потеряет интерес и найдет себе кого-то еще. В смысле, найдет себе в противники кого-то еще… Хибари не помнит и то, когда это важное уточнение — «в противники», — выпадает из фразы. В конце третьего года средней школы им одновременно приходят первые письма с Края Света. Вы избранные, — вещает таинственный гроссмейстер «дуэльной игры». Тисненая бумага, почерк с завитушками, пафосная сургучная печать Академии на конверте — и все это благоухает розами. — Вы были выбраны, чтобы попытать счастья на Арене Дуэлей. Тот, кто побеждает, получает все. Или хотя бы шанс получить все. В письма вложены кольца — Печати Розы: свидетельство прав Дуэлянта и по совместительству ключ к Арене. А еще там лежит уведомление о том, что все избранные в следующем году получат место в студенческом совете. Соперничество между Хибари и Мукуро обретает новую форму — яркую, отточенную, как клинок. Поединки — уже не просто драка, не выплеск эмоций и сил, а репетиция. Они знают: они определенно встретятся друг против друга. Обладание Невестой-Розой, силой Небес или волшебным мечом — просто символ первенства. Пока они равны, ни один из них не продержится в победителях долго. Хибари рвется в бой, сметает на своем пути какую-то грудастую девчонку — кажется, после проигрыша она остается лежать и плакать. Арена становится местом соревнования для него и Мукуро — раз за разом, дуэль за дуэлью, синяя и фиолетовая розы разлетаются одновременно. Колокола молчат. Невеста-Роза улыбается. Хибари выигрывает у всех, кроме Мукуро. Мукуро способен справиться хоть с самим дьяволом, но не с Хибари. Пальцы Мукуро хрупки и холодны, как лед. После очередной дуэли он замирает, запустив руки в волосы, и стоит так несколько секунд, прежде чем уйти. Хибари наблюдает за ним — любуется исподтишка, перебирая звенья меча-цепи и мысленно простраивая очередную комбинацию. На этот раз Мукуро почти победил, почти увернулся от удара — значит, есть что-то, чего Хибари еще не учел. — Знаешь, — вдруг раздается над Ареной, — за все время наших поединков ты так и не научился окончательно закрываться при атаке. Голос Мукуро звучит мягко и немного устало. — Подумай об этом. Найди какое-то решение. Не я, так кто другой воспользуется этим. Хибари принимает это к сведению — и снова идет в технический клуб, в пропахшее металлом и машинным маслом помещение, и, сидя по-турецки на полу, объясняет капитану — флегматичному светловолосому дылде с мутноватым взглядом, — свою идею. Тот гладит меч прочерненными смазкой, грубыми пальцами, улыбается и неожиданно живо блестит глазами: — Не вижу ничего невозможного. При мысли о том, как прекрасна и совершенна станет конструкция после этого апгрейда, у Хибари по коже бегут мурашки. Он уже понимает, что его одержимость поединками с Мукуро — самим Мукуро — ненормальна; но что-то заставляет его ловить момент и безудержно им наслаждаться. Он предвкушает следующую дуэль, еще не зная, что ее не будет. Его детский восторг — последнее, что он чуствует в конце первого года старшей школы. В тот же день, когда работа над мечом заканчивается, Мукуро теряет сознание на уроке, и его уносят в лазарет. Хибари видит тощие, полупрозрачные руки и ледяные ключицы в распахнутом вороте мундира. Академия полнится слухами: Рокудо переутомился, Рокудо просто наркоман, Рокудо попытался наглотаться таблеток из-за несчастной любви. Студсовет на очередном заседании обсуждает вопрос замены выбывшего. Хибари кусает губы от злости, чертит в блокноте ругательства и мечтает о том, как вмазал бы не в меру крикливому президенту в челюсть, если бы мог. Через два дня Рокудо Мукуро ставят диагноз, и, кажется, переводят в городскую больницу. Или куда-то еще. Хибари очень хочется прийти туда, в это «где-нибудь», с цветами или еще чем, сказать что-то хорошее и важное… Но он не приходит. Спустя еще неделю ему передают сверток — вещи, которые Мукуро с собой не забрал. Это футболка с принтом какой-то группы и уродливое кольцо с ониксом. Хибари заключает с совестью сделку — еще одну, если учесть, что накануне ему предложили место президента студсовета, и он согласился, даже зная, какую грязную игру с Краем Света это означает, — и натягивает чертову футболку на себя. Кольцо вешает на шею на цепочке и с тех пор ворот мундира никогда не расстегивает. Никто и никогда не заподозрит Главу Дисциплинарного Комитета в чем-то вроде банального любовного помешательства. Он полностью защищен своим имиджем холодного как сталь ублюдка; для Академии Мукуро и его причуды — просто еще одна страница, а для Хибари вся Академия — просто пластилин, материал для его идеального мира — ну как можно подумать, что имя-фамилия в списке учеников может быть его личной катастрофой, ну как?.. …Нет, пожалуй, последнее, что чувствует Хибари Кея на последнем году средней школы — это холод. — Если цыпленок не разобьет яйцо… Брякнули цепи, и Найто насмешливо перебил: -…то всем будет на это абсолютно плевать. Над смотровой площадкой башни студсовета пиалой опрокинулось небо. Гокудера прерывисто вздохнул, задрал голову, глядя вверх, и проговорил фальшиво-ровно: — Мы не можем так долго нарушать протокол заседаний. Адельхейд все еще не вернулась, но с самого создания студсовета были установлены определенные правила поведения, и мы… — Почему ты перед ним оправдываешься? — спросила Бьянки, с мерзким звуком царапая ногтями столешницу. Глупо для человека, тратящего на маникюр долгие часы, и нормально для того, кто до крайности взбешен. Гокудера вздохнул, закатил глаза и вытащил из кармана пачку сигарет. — Недовольна? Могла бы проинструктировать его еще вчера. И насчет ритуала в том числе. — Я не вижу в этом смысла. — Зато ты видишь смысл в конфликтах. Откуда-то слева раздался щелчок: Бьякуран с отсутствующим взглядом протянул Гокудере зажигалку. — Спасибо, — пробормотал Хаято, прикуривая. С наслаждением затянулся, оглядел всех присутствующих и наконец заговорил снова: — Итак, послушайте-ка меня. Лонгчемп, черт бы его подрал, весь подобрался с нарочитой, насмешливой правильностью — пародия на примерного ученика, да и только. Пришлось затянуться еще раз. — Если до кого-то еще не дошло, у нас в составе произошли изменения. Я так понимаю, что заставить вас вести себя адекватно могла только Адельхейд, но я настоятельно прошу вас всех выносить внутренние конфликты и недовольства за пределы собраний. Если так продолжится, мне придется принимать какие-то меры. Думаю, Адельхейд только одобрит мои действия. В чистом синем небе над головой что-то басовито загудело и затрещало. Гокудера выдохнул дым и сквозь его сизое облако увидел, как Хибари отстраненно пялится вверх. -…Я очень прошу вашего внимания: ситуация донельзя серьезная… С самого начала это было фарсом. Все было фарсом. Теперь-то Гокудера знал точно: студсовет, а уж тем более его президент и вице-президент, был просто свадебным генералом. Видимостью власти. Они могли сидеть тут и обсуждать положение дел хоть до хрипоты и до поздней ночи, но решение все равно бы осталось за Краем Света. Ритуализация участия в «дуэльной игре», придание романтики и налета особой, всем заметной видимости и элитарности — вот чем являлся студсовет на самом деле. — Ладно, — вздохнул Гокудера. — Давайте хотя бы сделаем вид, что нас это интересует. — Сделаем вид? — непосредственно поинтересовался Найто. — Это вроде как «поиграем в решателей»? Слово-то какое дурацкое, решатели. Подходящее для совета, — подумал Гокудера, а вслух сказал: — Как тебе будет угодно. Джессо, Хибари? — Все зависит от того, что именно мы будем обсуждать, — прищурился Бьякуран. — Если ситуацию с черной розой — я весь ваш. — И ее тоже, — Гокудера открыл папку с бумагами. — Но есть еще кое-что. Как же ему не хотелось переходить к этому вопросу! — Я предвижу сейчас твою бурю негодования, Бьянки… но с завтрашнего дня студсовет расширяется еще на одного человека. Так же как и круг участников дуэлей. — Расширяется? — переспросила Бьянки и подалась вперед. — Еще-то зачем?! — Если быть точнее, этот человек просто будет восстановлен в своих правах… — Гокудера поднял глаза и пристально посмотрел на Хибари. Бумаги — это пустяки; сплетни Академии, вот где кладезь информации. И сарафанное радио единогласно утверждало, что Глава Дисциплинарного Комитета знал о восстановленном студенте больше кого бы то ни было еще. — В Намимори возвращается Рокудо Мукуро. Гул и треск стали невыносимо громкими. Над смотровой площадкой медленно и вальяжно пролетал вертолет: подняв голову, Гокудера увидел бурое камуфляжное брюхо и размазанный ореол лопастей. Хибари что-то сказал — то ли одними губами, то ли его просто было не слышно, — и закрыл глаза. Дескать, не беспокойте меня. Мистер мне-начихать-на-все, подумал Гокудера. Или хочет им притворяться. Студсовет состоял из отборных лжецов, и у каждого из них в запасе была маска, а то и не одна. Чьи-то Хаято уже знал и отличал от реального лица, чьи-то ему еще предстояло изучить. Но, если верить имени и фамилии, Рокудо Мукуро должен был иметь целых шесть. Во всем виновата Академия. Уже третий день Тсуна повторяла эти слова, как мантру — бесконечно, по кругу, не то чтобы надеясь, что поможет, но… в общем, надеясь. Бродила по галереям, разглядывала кроваво-красные резные панели наклонных колонн, читала доску объявлений. Заглядывала в свой шкафчик, с ужасом представляя себе очередную серую карточку с вызовом. Старательно себе лгала. У нее всегда было со всем этим плохо — с масками и притворством; она улыбалась и злилась искренне, слезы прятать не умела, и, в сущности, тем и была смешна. Ее из людей признавали считанные индивидуумы — остальные держали то ли за ребенка, то ли за дуру. Но себе врать совсем не получалось. Что бы Тсуна ни делала — она помнила. Она знала. Она презирала себя со всей силой, на которую была способна: слабую, пустую, глупую. Неспособную позаботиться ни о ком, даже о себе. Одно слово — Никчемная. — Энма-тян, — взмолилась она на исходе второго дня, — скажи, я же виновата? Виновата? Я же могу что-то изменить? В ответ ей просто улыбнулись — как победительнице, не как человеку; после дуэли с Найто Тсуне постоянно чудился в лице Энмы слабый отсвет злого, дурного азарта, с которым та сказала тогда — «тебе не победить». И не к Тсуне обращалась, вроде как — а до чего обожгло! Припечатала, черт ее дери. Знала, на что Тсуна способна, если захочет. Если решит, что вот сейчас непогрешимо права и имеет право искать в людях слабые места и пробовать их на излом ради собственного благополучия. — Ты знала? Ты знала, что я… — Я всегда верила в вас, Тсуна-сама. — Хрень! — заорала Тсуна, вцепляясь себе в волосы. Хотелось наделать глупостей — сбежать в город, напиться, прийти к Бьякурану, в конце концов. — Это не имеет ничего общего с верой, принцем и прочей чепухой! Бьякуран бы, наверное, помог — как помогает обезболивающее. Временно и не очень полезно для здоровья, зато эффективно. Не понадобилось бы даже обманывать себя, напоминать себе о чем-то таком, что ты даже думать боялась — а внутри носила, как бутон треклятой черной розы, только не ледяное и злое, а жаркое, нежное до постыдного. Просто прийти, наверное, объяснить все — или лучше ничего не объяснять? Он понял бы, как понимал и раньше. Лучше самой Тсуны, отдать должное. Единственное, что останавливало — мысль о том, что поддаться своему малодушному желанию значило бы вернуть себя во власть этого человека. Тсуна не хотела самоуничтожения — она хотела получить покой. Хотя бы ненадолго перестать прислушиваться к чему-то, кроме собственного сердца и тела, не думать о своей глупости и неправоте. Приползти к Бьякурану, как побитая собака, скуля и плача? После того, как размазала его по Арене, ну или хотя бы честно попробовала это сделать? Черта с два. Она металась между этими полюсами — красным-белым, честью-слабостью и прочими не то чтобы взаимоисключающими, но иногда все-таки несовместимыми параграфами. И в конце концов снова падала головой на колени Энме, ныла, жаловалась и кое-как успокаивалась, хотя и не находила никакого ответа. Энма — нет, Невеста-Роза! — гладила ее по волосам и шептала ободряюще: вы — моя госпожа, Тсуна-сама. Пожелайте всего, чего угодно, и я сделаю это для вас… Все, кроме одного: я не верну вам одного-единственного человека, которого вы размазали по Арене. Морально. И физически тоже попытались. Вы же победили, Тсуна-сама. Я все еще ваша, Тсуна-сама. Пока у вас есть я, вы можете изменить мир… Да ничего я не могу, — мысленно кричала Тсуна. Энма старалась говорить нейтрально — по ее лицу, сосредоточенно-насупленному, было видно, — а выходило, что клеймила. Наверняка ведь был какой-то выход. Другой. Без сражений, крови и ненависти. Тсуна не нашла этот выход. Тсуна была виноватей всех. С утра Академия гудела, как растревоженный улей. Тсуну это не то чтобы сильно беспокоило, но все же заинтересовало — редко когда весь расстроенный, разбитый на случайным образом связанные сегменты организм Намимори до такой степени синхронизировался. Коридоры шептали, повизгивали и трепетали в едином порыве девчоночьего сплетнического восторга, к которому примешивался нерешительно, неумело-нахальный голос парней. Многолосый хор гулко обсуждал кого-то или что-то, мелькая тенями в окнах классов. Рокудо Мукуро вернулся, твердили они. Имя у незнакомца было странное, цепляющее и звучное, Тсуна не сразу даже разобрала. Наркоман-самоубийца-богемная личность-черт знает кто еще. Легенда. Вроде как Хибари Кея, только ангелы хаоса за ним шагают строем. Три, два, один. Ноль. Начинается битва между орденом дисциплины и легионом разгильдяев. Тсуна по-мальчишески закинула портфель на плечо и склонилась перед какой-то тощей восторженной девчонкой в галантном поклоне, открывая дверь. Та пискнула что-то и проскочила в проем, не забыв оглянуться то ли с удивлением, то ли с восторгом — черт ее разберет. Чем печальнее было самой Тсуне, тем больше отчего-то хотелось сделать кому-то вот такую милую глупость. Мелочь, а приятно — если бы перед ней самой лет в тринадцать так открыли дверь, она бы влюбилась в этого человека мгновенно и бесповоротно. Да и сейчас — кто знает? Ей никто не пытался открывать двери. Ей вообще никто не стремился особо помогать, и только Найто один раз в жизни попытался понести ее чемодан. За что и поплатился, что характерно. Фыркнув — воспоминание все еще оставалось забавным и теплым, невзирая на всю нынешнюю хрень в жизни, — Тсуна развернулась и зашагала вниз по ступеням. Где-то позади на пару шагов совершенно точно должна была идти Энма: не надо было оглядываться, чтобы чувствовать ее едва уловимое, ненавязчивое присутствие. Протиснувшись между несколькими занявшими всю ширину лестницы малолетками, Тсуна вышла на площадку. Над головой что-то опасно заскрипело: с утра взбудораженные школьники выбили окно, и теперь кто-то из старшеклассников вставлял туда стекло. Рядом с ним на подоконнике сидел еще какой-то парень и то ли мешал, то ли осуществлял общее руководство. Тсуна их даже не разглядывала — просто отметила пару силуэтов в белом солнечном квадрате, — и сделала было еще шаг, как над ее головой что-то душераздирающе звякнуло. Кто-то выругался. Еще кто-то рявкнул: «Что ж ты делаешь, дубина!» Тсуна подняла голову и увидела, что на нее падает стекло — очень медленно, как ей показалось. А еще спустя мгновение ее выдернули из-под удара. — Будь осторожнее, — мягко попросил ее кто-то. — Да я бы и так… — Тсуна хотела выдать что-то из своих заготовленных отмазок, вроде как «я сама могу справиться с чем угодно, уберите руки!» — но посмотрела на своего спасителя и замерла. На нее смотрел давешний парень из лазарета. Высокий, хрупкий, с роскошными волосами; Савада бы его в жизни ни с кем не перепутала. Глаза его — разного цвета, один синий, другой красный, — смеялись. — Да это ж ты! — выкрикнула Тсуна, тыкая в парня пальцем. — Тот парень из лазарета! — Ага, — он с ухмылкой приобнял ее. — Здравствуй, чрезмерно ответственная девочка. — Эй, не зови меня так. — Все-все, успокойся! Это была шутка! — засмеялся он, поднимая руки. — Не бей меня только. Лучше давай выйдем, поговорим? Тсуна оглянулась чуть ли не в панике. Как назло, Энма куда-то запропастилась, а этот парень был… каким-то странным. В случайные встречи почему-то не верилось. — Ну так что? — спросил он с вежливым нетерпением. — Я… я да, я сейчас, — затараторила Тсуна, в растерянности прижимая портфель к груди. — Идем. И только уже во дворе Академии она поняла, что же в новом знакомом было не так. Мундир студсовета. Черный, отделанный синими шнурами, блестящий скобами золотых эполет. — Ты из… — Тсуна запнулась, не договорив — было в этом парне что-то, что парализовало ее. Может, с непривычки. — Да, я из студсовета, — сказал он, с безыскусной небрежностью демонстрируя ей кольцо на пальце. — Ничего особенного. Ты же вроде как близка к этому всему? — Я… не то чтобы я рада этому… — Но факт остается фактом, правда? Насколько я знаю, ты дралась на дуэлях, и не раз, — незнакомец осторожно примостился на спинку скамейки, вместо того, чтобы сесть как нормальные люди, и в солнечном свете Тсуна наконец заметила его ужасную, болезненную бледность. — Не надо стыдиться. Почему ты так ужасно к этому относишься? — А как еще мне к этому относиться?! — закричала она отчаянно. — Разве с того момента, как я ввязалась во все это, моя жизнь не превратилась черт знает во что?! Незнакомец едва слышно фыркнул. — Мне-то почем знать. — Д-да, — пробормотала Тсуна. — Тебе неоткуда. Тебе неоткуда знать, как все идет наперекосяк… — она выпрямилась, сцепила руки в замок и прошипела: — Нести ответственность. Отстаивать дурацкую честь быть принцем, победителем чего-то и обладателем какой-то чепухи ради того, что с этим никак не связано! Защищать одного близкого человека от другого — и все равно оставаться с носом! Что бы я ни делала, это все выходит мне боком! И ты еще спрашиваешь, почему я не одобряю дуэли?! — Ну, — философски заметил незнакомец, — если подумать, сам цикл поединков ни в чем не виноват. Такой ад и хаос из него делают люди, не так ли? Тсуна покосилась на него и увидела на тонких бледных губах удивительную улыбку — мягкую и мечтательную. Почти такую же, как у Невесты-Розы, но куда как более живую. — Каждый из Дуэлянтов — особенный, — продолжал рассуждать парень, обнимая себя руками за плечи, как будто его знобило. — В каждом из них скрыта какая-то черта, которая присуща Принцу и может дать им ключ к «вечности». Строгая сила, способность любить всем сердцем, решительность, бескорыстие, харизма… самоотверженность, в конце концов. А что скрыто в тебе? — Да почем я знаю? — буркнула Тсуна. — Концентрированная никчемность. Чтобы пафосом людей с ног не сшибать. — А ты не смейся. Догадаешься, что в себе скрываешь ты сама — поймешь, и что с другими делать. — А если во мне не скрыто ничего? Незнакомец тихо, бархатно рассмеялся и погладил ее по взъерошенным волосам. — Не может такого быть, Савада Тсунаеши-кун. В его устах имя прозвучало так легко и естественно, что Тсуна даже не сразу осознала, что этот-то парень точно не должен знать, как ее зовут. А когда до нее дошло — подскочила, как ошпаренная: — Ч-что?! Откуда ты меня знаешь?! Каким-то немыслимым изящным движением он наклонился, галантно подхватил ее руку и коснулся губами запястья: — О вас знают все, кто связаны с «дуэльной игрой», моя милая принцесса Арены. — Принцесса… Арены?.. — переспросила Тсуна, не отнимая у незнакомца руку. Губы его оказались сухими и жаркими, а пальцы, наоборот — ледяными. — А как же тебя еще звать? — прошептал он почти что ей в запястье, и от этого Тсуну тряхануло, как от какого-нибудь особо интимного прикосновения. — Ты еще не Принц. Ты принцесса… незрелая роза. Нераскрывшаяся. Прекрасная Дуэлянтка, добрая Нареченная для Невесты-Розы, благородная девушка и любящая женщина. Но кое-чего тебе не хватает, не так ли?.. Тсуна мотнула головой. — Ничего не поняла, — честно сказала она. Незнакомец наклонился так, что волосы соскользнули с его плеч и синим занавесом заслонили его и Тсуну от всего мира. — Странно, — интимным шепотом ответил он. — Может, тебе объяснить?.. Только не здесь. — Это звучало как эвфемизм. — Это был флирт, моя милая Тсунаеши-кун. — Ты можешь обращаться ко мне менее… менее странно? — А что тебя не устраивает? — Я знаю тебя пять минут, и ты мне даже не представился. Но зовешь меня так, как будто знаешь уже года три! В ответ незнакомец рассмеялся и погладил Тсуну по руке. Пальцы у него оказались прохладные и по-девичьи нежные. — А может и знаю, — сказал он. — И что тебя сейчас жрет — тоже знаю. Нереализованная любовь — это круто, это может убить изнутри. Я видел, как это бывает… — Нет никакой любви, — перебила его Тсуна. Голос ее предательски сорвался: призрачные, растворенные в стыде фантазии жгли почище губ этого странного парня. — Все, что у меня было, я оставила на Арене. — Это ты так думаешь, — сказал незнакомец. — Или хочешь думать. Ты не настолько глупа, чтобы полагать, что все это, — он ласково провел большим пальцем по ее запястью, ловя слабое биение пульса, — бьющееся сердце, жар и нежность… чтобы назвать все это случайностью. Пока будешь закрываться от этого — так и будешь мучаться, Тсунаеши-кун. — Хватит называть меня таким образом! — вспылила она, вырывая руку. — Нет чтобы самому представиться! — Представиться? — переспросил незнакомец. — Я почему-то думал, что тебе в меня уже кто-то обязательно ткнул пальцем, но нет же… Он текучим движением соскользнул со спинки скамьи и поклонился, прижав руку к сердцу: — Рокудо Мукуро к твоим услугам, Тсунаеши-кун. Над неправильными, изломанными очертаниями Академии жарко полыхало солнце, скользило по камню, земле и листьям; грело черные вставки на форме и жадно ласкало лучами ослепительный ультрамариновый водопад. Самые длинные пряди неаккуратно скользили по плитам и сворачивались на них синими спиралями — и сверкали, искрились в каждом своем изломе и завитке. Мукуро поклонился Тсуне слишком низко, чтобы это не было символом. — Я действительно наслышан о тебе, — сказал он, не шевелясь. — И рад познакомиться. — Н-ну, я, предположим… — Тсуна осеклась и вздохнула. — Выпрямись ты уже, наконец. Резким, сильным движением Мукуро разогнулся — волосы взметнулись, блеснули и покрывалом рухнули ему на плечи. — Тсунаеши-тян, — он приблизился к ней и взял за руку, — пожалуйста, поделись со мной своей силой. — Я не понимаю, о чем ты, — нервно отозвалась Тсуна. — Девушка, которая никогда не проигрывает. Ты — феномен, порожденный вне этого места. И ты знаешь, как отвратительны игры Края Света… Тсуна не успела даже испугаться. Из-за взгляда Мукуро, хищного и слегка отстраненного, из-за его мягкой улыбки она просто замерла, как птица, заглянувшая в глаза змее. -…так почему бы тебе не стать той, кто разрушит механизм? Вместе со мной. Сделав шаг назад, она вырвала руку из прозрачных холодных пальцев. — Извини, я не понимаю тебя. «Открытый протест здесь — сущее самоубийство», или как там ей сказал Ламбо? Мукуро говорил прилюдно, не скрываясь, и это могла быть как его собственная глупость, так и подстроенная проверка. Конечно, Тсуне было что предъявить Краю Света — но для этого надо было сначала узнать, кто скрывается под его именем. Не лезть напролом. Все, кто пошли в лобовую атаку, проиграли. — Мне неприятно то, как ты говоришь. И, пожалуйста, не прикасайся ко мне. — Ах, — с непонятным выражением лица Мукуро посмотрел на свою ладонь. — Чем тебе не нравятся мои руки? — Они холодные. — Я могу надеть перчатки, — холод и усталость поднялись из его глаз, как вода, и заполнили весь образ, опуская углы губ и набрасывая на веки синеватую, припухлую тень. — Но если дело в моем предложении… обещаю, оно не повторится. Такие вещи говорят только раз. Нельзя обдумать или переменить решение. Можно либо сражаться, либо стать рабом и позволить механизму перемолоть тебя в муку. На хлеб будущим поколениям. А, так вот что не так было с его речью. Вычурная, пафосно-книжная, прячущая смысл в завитушках, за фразами, которые пока дослушаешь — свихнешься. Тсуна растерянно моргнула, пытаясь понять, к чему Мукуро ведет, и вздрогнула, когда ей на плечо легла чья-то на удивление тяжелая рука. — И на что ты подбиваешь учениц Академии на этот раз, а, Мукуро? Хибари Кея стоял, выпрямившись во весь свой невеликий рост, и сверлил Рокудо взглядом исподлобья. Тот, увидев его, тоже напрягся — подобрался, расправил плечи, и выглядело это так, как будто из ультрамариново-синего шелка выскользнул кинжал. — Давно не виделись, Кея-кун… — медовым голосом произнес он. — Все так же бдишь за порядком? — А ты все так же несешь хаос и разложение, — ехидно отозвался Хибари. — Будь любезен, убери свои руки от этой девушки и отправляйся на занятия. — А если у меня нет занятий? — Без сомнения, у тебя есть за чем провести время. Я в тебе не сомневаюсь, — Хибари сдернул с пояса тонфа и махнул одной из них куда-то вбок, — иди уже. Тсуне не надо было оглядываться, чтобы понять, что сейчас на этих двоих с интересом таращатся все, кто находится во дворе. Взгляды учеников сошлись здесь, в центре, как линии перекрестного обстрела, и самым неприятным было ощущать, что стоишь в точке наибольшей опасности. Мукуро сощурился и широко, недобро ухмыльнулся. — Оя-оя… Сразу хватаешься за оружие. Настолько неуверен в себе, Кея-кун? Глаза Хибари вспыхнули расплавленным оловом, и Тсуну швырнуло назад и вбок: он оттолкнулся от ее плеча, переходя в атаку. Звякнули тонфа, слабо, почти неслышно ахнул Мукуро, разворачиваясь боком и прикрываясь рукой, потом что-то хрустнуло — и в тишине, мгновенно глухим покрывалом накрывшей двор, раздался тихий, рваный смех. Удар пришелся прямо по наручным часам — они треснули и глубоко, до кровавых пятен, вошли в кожу, — но Мукуро, кажется, было весело. — Какая ностальгия, — захлебываясь смехом, проговорил он. — Ты все тот же, Кея-кун… как же я счастлив видеть тебя. Так хочу… — он хрипло вздохнул, — хочу ударить тебя. — Ты можешь удовлетворить свои деструктивные наклонности в специально отведенных для этого помещениях, — без запинки ответил Хибари, отступая. — Это было предупреждение: я загрызу тебя до смерти, если ты продолжишь в том же духе. — Загрызешь? — Мукуро все еще смеялся. — Ты не мог сделать этого даже в прошлом году, а уж сейчас-то? — Сейчас ты мне даже близко не ровня, — Тсуне показалось, или губы Хибари дрогнули в слабой улыбке — смутном отражении той, которая плясала на губах Мукуро? — Ты так самоуверен, даже проиграв этой девочке… — Мукуро хмыкнул и стряхнул с руки остатки часов. — Что ж, давай. И если окажется, что ты просто бахвалился, клянусь, я найду в это время года живую сакуру, чтобы отхлестать тебя ею. Тсуна растерянно переводила взгляд с одного из них на другого. Хибари смотрел куда-то даже не на Мукуро, а попросту в пустоту — и было в этом что-то пугающее. Он всегда напоминал стрелу, летящую в цель, но сейчас выглядел так, как будто выяснил, что цели все это время не существовало. Было только прошлое, от которого он уходил все дальше и дальше. — Мы… разберемся в этом без свидетелей, — он подвесил тонфа на ремень брюк и повел плечами, как будто сбрасывая с себя упругое напряжение не случившейся драки. — Не забывай об этом. Мукуро улыбнулся снова, и теперь в его лице не было даже тени той сонной, зачарованной кротости, которая поразила Тсуну. Только ядовитая насмешка, чувство собственного превосходства, и, пожалуй, еще что-то вроде сожаления. Придя после уроков в розарий, Тсуна застала там зрелище по-своему необыкновенное. Маленький плетеный столик, обычно заваленный либо садовыми инструментами, либо ее с Энмой тетрадями, был очищен на редкость небрежной рукой — вернее, кто-то просто завязал узлом скатерть вместе со всем, что на ней лежало, и бросил рядом. А вокруг, на стульях, табуретке и даже перевернутом ведре, разместился студсовет. Почти в полном составе. Тсуна остановилась в растерянности, оглядывая всех присутствующих. Гокудера, Бьякуран, Найто и — что умерло в лесу? — даже Хибари. Судя по всему, перед ее приходом они спорили, потому что при звуке открывающейся двери замолчали и резко притворились, что ничего особенного не происходит. — Э-э, — со смешком спросила она, опираясь плечом о стену, — я вам не помешала? Гокудера нервно подскочил, едва не выронив сигарету, и замахал руками: — Прости-прости, Десятая! Нам просто надо было собраться, срочно! -…И обсудить сложившуюся ситуацию, — добавил Бьякуран мягко. — Невеста-Роза любезно позволила нам сегодня посидеть здесь, поскольку она все равно ушла. — Куда? — Откуда я знаю? — фыркнул он, пожимая плечами. — Она со мной не поделилась. Позвони ей. Тсуна вздохнула и отклеилась от стены. — Ладно, — пробормотала она, — это успеется. Самое дальнее, куда она могла уйти — к Спейду. А что с… ситуацией? От ее взгляда не ускользнуло выражение лица Бьякурана при этом вопросе — кисло-пренебрежительное. В нем так и читался немой риторический вопрос «ну вот и зачем ей это знать?» — Мы пытаемся понять, кто из Дуэлянтов следующий может попасть под удар, — произнес наконец Гокудера. — И только ли они. Видишь ли, Десятая, те, кто приходили на Арену с Черной розой на груди, были в основном не из Дуэльного клуба. Но зато каждый из них был связан с кем-то из нас. Тсуна мысленно прикинула: так, из студсовета незатронутыми остались четыре человека. Удар и впрямь мог пасть на любого из них — и это в случае, если неизвестные не могли использовать кого-то еще. — Тогда остается множество вариантов… — Как минимум круг знакомств каждого из нас, — с унылым видом пробормотал Гокудера. — И это еще в самом лучшем случае, потому что может статься, что подходит кто-то со стороны… — Мы даже не знаем, по каким критериям отбирали Дуэлянтов Черной розы, — добавил Бьякуран. — Сначала мы думали, что дело в несчастной любви или чем-то таком, но… в общем, не факт. — И-пин, — вмешался наконец Найто. Все это время он сидел, монотонно подбрасывая в ладони снятый с одной из цепей брелок, и выглядел отвлеченно-равнодушным, но теперь обернулся к Тсуне — и ее неприятно поразил его острый и пристальный взгляд. — Никто так и не понял, что именно ее сподвигло пойти и попытаться свести счеты с Невестой-Розой. Ламбо не в курсе, она — тем более. Все забыла ведь, как и Като Джули, понимаешь? — А ты? — спросила Тсуна прежде, чем успела сообразить, что именно говорит. Логичный такой вопрос, напрашивающийся — и ужасно неэтичный с ее стороны, если подумать. — А я… — протянул Найто, опасно раскачиваясь на двух ножках стула, — я помню, не все, но помню. Наверное, потому что сдался сам.  — Или дело в том, что у тебя была Печать Розы, — сказал Гокудера. — В любом случае, с тобой случай был немного другой. Ты ведь, вроде как, имел кое-какое право выбора? — Почему ты так назойливо мне напоминаешь об этом? Гокудера демонстративно запустил пальцы в волосы и закатил глаза: — Проклятье! Я просто заостряю внимание на том, насколько ты отличался от Като и И-пин. Неужели не ясно?! Фыркнув, Найто перестал раскачиваться на стуле и оперся локтями о стол. — Ясно-ясно. Просто ты говоришь об этом уже сотый раз за полчаса. Это бесит, знаешь ли! Даже сильнее, чем твоя сестрица. — А что Бьянки? — с яростью спросил Гокудера. Со взъерошенными волосами он стал похож на злого задиристого воробья. — Я что ей, командир? Я не могу сказать ей «перестань так себя вести». Если она решает что-то делать, то она всегда делает, черт ее дери! К тому же, она все старается показать, как ей не нравится идея спорить с Краем Света! Как будто проблемы решатся сами по себе! Найто развел руками, ткнул в Гокудеру пальцем и провозгласил нарочито-мелодраматичным тоном: — Вот смотри, Савада-тян! Его ненормальная сестра попыталась отравить меня, но он не сказал ей ни слова. Вообще ничего! Просто развернулся и ушел! — Отравить? — Тсуне сразу вспомнилась дуэль с Бьянки и то, как Энма предупредила ее о любви противницы к ядам. — Я же надеюсь, ты это не пил?.. — Конечно нет! — воскликнул Найто возмущенно. — Я же не идиот?! Во-первых, она швырнула в меня этой банкой, а во-вторых, эта банка взорвалась и оплавила стену за моей спиной! По-твоему, такое можно пить?! Хорошо, что она промахнулась! — Сейчас получается, что ты тебя спас случай, а вовсе не предусмотрительность, — тихо пробормотала Тсуна. С Найто бы сталось хлебнуть, не глядя. Хотя кто вообще мог бы предположить в Бьянки такую пламенную страсть к отравительству? Гокудера заерзал на ведре и чиркнул зажигалкой. — Давайте к делу. Лонгчемп, ты говорил, что вроде бы помнишь лицо девушки, давшей тебе розу? — Да чего ее помнить? — удивился тот. — Она врачом работает. В медпункте. Маленького роста, синие волосы, глазастая… В розарии наступила мертвая тишина. Тсуна переглянулась с Гокудерой, и он растерянно развел руками — дескать, да, я тоже недоумеваю. — Подожди, — вкрадчиво сказал Бьякуран. — Врач? В медпункте? — Да, — Найто нахмурился и посмотрел на него исподлобья. — Тебе что-то не нравится? Тсуна поспешила вмешаться: — Найто-кун, я не видела там никого такого… — В медпункте и впрямь женщина работает, — усмехнулся Бьякуран. — Устроилась совсем недавно, студсовет извещали в письменной форме. Но у нее черные волосы, она довольно высокая, и ее глаз я не видел, потому что у нее длиннющая челка. Ты уверен, что это был врач? — Она в белом халате была! — голос Найто заметно задрожал. — Я точно помню. И там еще везде были расставлены вазы с черными розами… вообще, все было так стремно — и эти розы, и запах от них, и еще какой-то дрянью несло, вроде гнильцы… Найто замялся, испуганно таращась в пустоту, и судорожно сжал в пальцах брелок. -…я что, совсем сошел с ума? — Ты явно переоценил свою память, — ледяным тоном ответил Хибари. Все вздрогнули от неожиданности, потому что до сих пор он не произнес ни слова. — У меня есть что вам сказать. Он поднялся во весь рост и резко одернул ворот мундира. — Все, что вы тут несли — невероятная дичь. Что ты там говорил, Гокудера? «Возможно, дуэлянты с Черной розой пытаются так решить свои проблемы»? Версия Бьякурана, с гипнозом, тоже выглядит несостоятельной. Единственный человек, который помнит хоть что-то о своем участии в этой афере, путает людей и факты. Зато он яростно утверждает, что выбрал Черную розу сам. Хибари сделал паузу, оглядел всех и продолжил со все нарастающей холодной злостью: — Я не верю в гипноз, способный стереть память. Я не верю в то, что хоть какие-то проблемы тех студентов исправились сами собой после дуэли. Я вижу просто кучку слабаков — и афериста, который заставил их поверить в то, что они способны выбить «чудо» силой. И над всеми ними действует механизм куда более сложный и сильный, чем внушение — такой же, как и механизм наших дуэлей. И еще, насчет проблем — ну что, Лонгчемп, сильно тебе помогла эта дуэль?.. В розарии наступила такая тишина, что стало слышно, как негромко дребезжит от ветра стеклянная крыша. Найто шумно вздохнул, наклонился и пристегнул брелок обратно на цепь. Только теперь Тсуна разглядела, что это была маленькая, ярко раскрашенная пластмассовая белка. — Ну… предположим, Хибари-сан, что да? Хибари молчал, и с каждой секундой этого немого внимания Тсуне становилось все больше не по себе. Как, видимо, и Найто — он заерзал на стуле, глядя Хибари прямо в глаза, и нервно спросил: — Почему ты спрашиваешь это у меня, если знаешь, что мой случай отличается? Хибари слегка пожал плечами. — Потому что ты единственный, кто может здраво оценить свое состояние. Улыбка Найто застыла. — Не могу, — он сделал паузу и провел ладонью по бинтам на правой руке. — Я могу решать, делать что-то или нет… я могу все еще ощущать боль… но я не могу знать, изменился ли я. Это неочевидно! Прошло слишком мало времени. Или ты думаешь, что можно измениться за считанные дни? «Можно!» Тсуна едва не сказала это вслух, но вовремя прикусила язык: знать некоторые вещи лучше было в одиночестве. Хибари опустил голову. — Что и требовалось доказать, — глухо сказал он. — Травоядные никогда ничего о себе не знают… — А ты, я так понимаю, в себе уже разобрался? — спросил Найто с явной иронией; и вот этот его тон разбил зловещее затишье на мелкие куски — Хибари то ли ахнул, то ли зарычал, выхватывая тонфа, и стремглав бросился вперед. Тсуна отшатнулась — это слишком напоминало давешнюю сцену во дворе: такая же внезапная, отчаянная ярость… »…Настолько неуверен в себе, Кея-кун?..» — Стой, Хибари! — выкрикнул Бьякуран, срываясь с места — одновременно с Гокудерой. — Остановись, немедленно! — И что я сказал не так?! — заорал Найто почти в один голос с ними. — Помешал тебе убеждать себя в собственной охрененности?! Ну и дурак, подумала Тсуна с удивительным спокойствием. Чего он добивается, зля Хибари еще больше? Удары тонфа ложились внахлест, как росчерки пера, и это было прекрасно и страшно; даже уже попав в захват Бьякурана, Хибари все равно рванулся вперед, и в последний момент едва-едва не достал. Единственное, что спасло Найто — увертливость, и то ненадолго. На мокром скользком полу розария тяжелые ботинки разъехались в разные стороны, и Найто неловко, боком завалился на опрокинутый стул. Гокудера повис на Хибари с другой стороны. — Прекрати, — прохрипел он, — прекрати, это приказ! — Ты что… — дрожащим от ярости голосом переспросил Хибари, — ты что, думаешь, что можешь мне указывать? — Как вице-президент — могу! — Травоядное! Гокудера с коротким криком отлетел в сторону — туда, где стояли кадки, и только чудом не напоролся на их острые углы. — Сумасшедший, — рыкнул он, поднимаясь и хватая плетеный стул за спинку. — Да я тебя сейчас… Опустив руки, почти опираясь на Бьякурана, Хибари страшно и зло улыбнулся. — Ну, давай. …даже не ярость — сожаление, ужасное, доходящее до отчаяния. — Слушай, Хибари, ты что, думаешь, что-то помешает мне тебя ударить? Серьезно?! Гокудера замахнулся с такой силой, что ветер от его движения дошел до Тсуны. — Даже твой паршивый комитет не в состоянии мне помешать! — Гокудера-кун! — Хибари-сан! Тсуна замерла, испугавшись и своего повелительного тона, и того, что ее крик сложился с чьим-то еще. Все замерло. Она сглотнула и впилась взглядом в лицо Гокудеры — перекошенное, с яркими по-кошачьи глазами. — Гокудера-кун, — ради всего святого, не останавливайся, не запинайся, не позволяй себе испугаться! — пожалуйста, поставь стул. Медленно, как бы нехотя он подчинился. Плетеные ножки щелкнули об пол. — Хибари-сан… — Тсуна перевела глаза на Хибари и осеклась. Он стоял в неустойчивой позе, напряженный, как заведенная до предела часовая пружина, но уже опустил руки, и, черт возьми, Найто держал его за щиколотку. Лежа на полу, как будто так и надо. — Хибари-сан, если ты хотел избить меня, ты мог не устраивать такую мерзкую драку. Глаза его смеялись. Несколько секунд Хибари смотрел на него, как на говорящий асфальт; медленно убрал тонфа на пояс, поморщившись — видимо, Бьякуран все-таки слегка вывернул ему плечо, — и сделал шаг назад. — Избить тебя… хорошая идея. Но бессмысленная. Потом окинул разгромленный центр розария усталым и мутным взглядом, подобрал упавший в суматохе на пол блокнот и направился к выходу. Гокудера с явным облегчением выдохнул. — И что на него нашло… — пробормотал он. — Десятая, ты куда?! Стой! Ну ты-то что…?! Тсуна не услышала его — все фрагменты паззла с громким щелчком сложились в ее голове, и, чуть не поскользнувшись, она кинулась вслед за Хибари. — Хибари-сан! Хибари-сан! Он остановился, обернулся — и глаза его оказались все такими же сумрачными. — Хибари-сан… — еще раз пробормотала Тсуна, задыхаясь и опираясь руками о колени. — Просто скажите мне, что случилось? — Что?.. — Вы дрались сейчас… из-за пустяка. Вы никогда не стали бы нарушать дисциплину и устраивать такое без причины, правда? И у вас… ужасный взгляд. — Правда? — спросил Хибари и осторожно дотронулся до собственных век. — Я не хочу, чтобы вы стали следующим, кто получит Черную розу, — твердо сказала Тсуна. — Пожалуйста… лучше выговоритесь. Я никогда никому не расскажу, честно-честно! Она выпрямилась и посмотрела Хибари в глаза — серые, тусклые, как мутный весенний лед. Идеальный, обманчиво правильный образ «главы Дисциплинарного Комитета» шел трещинами и крошился, обнажая кого-то совершенно другого — замершего в прошлом без цвета и света, запертого в темном ящике, сколоченном по своей воле и для себя самого. Тсуна почему-то ясно представила себе внутренность этого ящика — склизкую, заплесневшую, затхлый воздух, которым невозможно дышать, дыхание, каплями воды скатывающееся по гладким стенкам, бесконечную череду причудливо искажающихся картин, порожденных бредом и сожалениями, — и спросила, сама пугаясь собственной догадки: — Хибари-сан, что с вами сделал Рокудо Мукуро?.. Ответ был предсказуем: подломил, подрубил основу, разъел ржавчиной внутренний стержень — и сделал это задолго до того как она, Тсуна, пришла в Академию. Но ее интересовало, как это назовет сам Хибари. Он посмотрел на нее, дрогнул лицом, как будто пытаясь улыбнуться, и осторожно пригладил ее растрепанные волосы. — Зверек… ты давно читала сказки? — Хи? — Тсуна даже не сразу поняла суть вопроса. — Ну… нет? У меня мелкие дома вечно обретались, им читала, ну и… — Значит, наверное, ты помнишь истории про детей, которые были отданы нечисти? Намеренно или по недосмотру. Все, что им обычно остается — пытаться спастись самим. Но не всегда получается. — Да, — кивнув, ответила Тсуна. — Но обычно они не проигрывают… — Не в каждой сказке, — печально ответил Хибари, подумал немного и добавил: — Так вот, я — именно такое дитя. — Хибари-сан?.. — Я уже принадлежу дьяволу, — сказал он с каким-то затаенным восторгом. — Все, что ты можешь сделать — это не мешать ему вырвать мою душу… или мне — уничтожить его. Это не в твоей власти, зверек, так что лучше не зли нас обоих. — П-подождите! — воскликнула Тсуна. — Но вы… вы не можете принадлежать кому-то. Вы же Хибари-сан, вы же!.. — Особенный? — Хибари отвернулся. — Да. Мы друг другу под стать. Только мы двое, и больше никто… я повторяю, просто не вмешивайся. И добавил дрогнувшим голосом: — Пожалуйста.