Между глянцем и крысами

— Сигаретки не найдется? Рыжий даже думать не хочет о том, насколько у него, наверное, тупой взгляд. Усталость, прищур, наверняка морщина меж бровей, все брови — в сведенную линию, все эмоции — в липкую пучину тяжелых век. Век, которые хочется просто закрытьзакрытьзакрыть, зашить ебаной леской и никогда больше не открывать. Рыжего до одури бесит то, что кафе стоит не так уж и далеко от центра города. Снаружи оно — миленькое, внутри — миленько и недорого, и клиентура вся такая миленькая, от среднего класса до мажоров. От Рыжего — и до вот этого вот лощеного ублюдка напротив. Рыжий хмыкает, уставший — абсолютно заебанный, — щурясь от еще не родившегося заката, просто надеясь, что этот тупорылый ублюдок не станет до него доебываться. Своей сигареты ему не жалко, а вот его рожи с обложечки — тут Рыжий за себя не отвечает. Рыжий устало, молча, пассивно-агрессивно достает сигарету из помятой пачки и сует ее прямо в длинные пальцы этого мажорчика — ей-богу, мажорчик, по одному взгляду определишь. И у Рыжего от этого взгляда по венам сплошная ебучая антипатия, почти агрессия, почти хочется больше никогда не смотреть в это надменное темное месиво, и он молча оставляет сигарету в пальцах, не заботясь, успевают ли те ее схватить. Успели. А Рыжего вот-вот от усталости инфаркт хватит. — А зажигалки? — срывается с растянутых в ухмылку губ почти победоносной приторностью, как будто бы этот ублюдок всем своим существом ждет этого момента, и, блять. Рыжий точно за себя не отвечает. Ни одной своей частичкой. Рыжий бросает взгляд в лицо парня, уколовшись об усмешку темных глаз, и все в них закручивается в какую-то тайну, в какую-то блядскую непонятность, от которой усталый мозг почти заворачивается в улитку. Зубы скрипят, потому что отъебись от меня пожалуйста кто бы ты ни был сука-а-а-а, но зажигалку он протягивает, сжимая в пальцах, как будто не желая отдавать. — Спасибо, — приторность, блядская, ебанейшая вязкость, такая мерзкая, что хоть отхаркивай. Они увиделись тридцать секунд назад, а Рыжий его уже ненавидит. Или, может быть, он просто слишком уставший. Да, наверное, он просто заебался. — Как дела? — внезапно спрашивает парень, и Рыжий втыкает в него с еще более тупым взглядом, чем до этого. Че?.. — Че? — бросает он, отводя взгляд, затягиваясь еще сильнее, как будто чем больше дыма — тем меньше проблем. Сигареты никогда не помогают, но самообман — дело вечное. — Я спросил: как дела? — неизменным голосом отвечает это черноволосое отродие. По крайней мере, именно так он сейчас выглядит в глазах Рыжего. Ебаный доставучий мутант. — Ага, заебумба, — шикнув, отвечает Рыжий, думая, сколько ему впаяют за то, что он раскрошит ему ебальник в кисель. Решает, что много. — Тебе-то что? — Просто интересуюсь, — как ни в чем, мать его, ни бывало. Какого, мать его, черта. — Тяжело, наверное, работать в час-пик. — Можем поменяться, если у тебя в заднице зудит, — безразлично, зажевывая агрессию, давясь ею, потому что какого, мать его, черта он должен терпеть каких-то уебанов под конец тяжелого рабочего дня? Почему он вообще должен терпеть каких-то уебанов? Почему он вообще должен терпеть? — Я бездарен в такой работе, — с усмешкой и театральным выдохом отвечает парень, и Рыжему до треска в костях хочется сострить, что в сосании хуев он наверняка профессионал. Не говорит, потому что пытаться в разговор с такими, как он, — гиблое дело. Рыжий молчит, замечая на периферии зрения, как этот непонятный некто закуривает сигарету. Затягивается. Медленно, просто пиздецки медленно, так до тупого показушно, будто это все чертов пранк и их снимают скрытые камеры. Сигареты не помогают, но каждый глоток дыма — как глоток воздуха. — Давно здесь работаешь? — спрашивает парень, приваливаясь спиной к стене, и Рыжий даже удивляется, как это ему не жалко своего шмота. Удивляться долго не приходиться, потому что агрессия в основании глотки — куда важнее. — Слушай, че те надо? — выплевывает он вместе с дымом, и парень приподнимает брови в удивленном жесте. — Просто хотел поговорить, скучно стало. Скучно стало. С к у ч н о. Ему стало скучно, а у Рыжего сейчас башню сорвет, настолько все вокруг бесит. Разница между ними очевидна, и какого черта он вообще должен что-то терпеть? — Иди с друзьями поговори, а от меня отъебись, — и Рыжий не собирается притворяться, что ему пиздец как приятно разговаривать с кем-то вроде него. Он и так достаточно притворяется в своей жизни, заебало. — А вдруг у меня нет друзей? — парень клонит голову, глотая дым так, чтобы выпустить его через нос. Выходит практически как с обложки. — Сочувствую, че, — от сигарет во рту скапливается слюна, и Рыжий сглатывает ее вместе с желанием сорваться нахуй с петель. — Зачем мне сочувствовать? — парень ведет одной бровью, один уголок губы, острый, как ебаная тьма, — вверх. — У меня же есть ты. Рыжий смотрит на него как на самого конченого в мире человека. Пиздец, блять. Вышел покурить. — Ты ебанутый? — спрашивает он, даже, кажется, забыв затянуться, и сигарета так и остается плавиться в пальцах. — А ты грубый. Как тебя зовут? Он меня, сука, клеит?.. — Иди нахрен, — бросает Рыжий, затягиваясь, глотая дым, слюну и непонимание, которое не переварит даже крокодилий организм. Ебаных ублюдков могут понять только ебаные ублюдки. Пока Рыжий не выкупает поведение таких, как этот долбоеб, — у него есть шансы. — Приятно познакомиться, Иди Нахрен, я Хэ Тянь. Хэ Тянь. Даже имя как у долбоеба. — Мне насрать, — отвечает Рыжий, отворачиваясь, и этот чертов Хэ Тянь усмехается так отчетливо, что заползает в уши самыми настоящими червями. — Много выпендриваешься. У Рыжего зубы скрипят, пальцы сдавливают горячий — у дешевых всегда фильтры дерьмовые — фильтр сигареты. Ему меньше всего в жизни сейчас нужны такие придурки. Он ненавидит это кафе, потому что даже покурить спокойно выйти было пиздец как сложно. Этот придурок — совсем не первый из тех, кто до него доебывался у этих красных витрин. И, казалось бы, пора привыкнуть. А Рыжий привыкнуть не может, потому что как привыкнуть, когда так, сука, бесит. — Чтобы всякие долбоебы не приставали, — шикает Рыжий, не глядя в сторону Хэ-кто-ты-нахуй-такой-отъебись-Тяня, зато чувствуя на себе пристальный взгляд из-под прикрытых ресниц. Он даже запоминает его имя. С первой попытки. Вот настолько его бесит. — Уже поздно, — выдыхает Тянь, и приторность в его голосе раздолбливает голову тенью Ли. У Рыжего тянет меж ребер, потому что второй такой мрази ему точно не надо, но виду он, конечно, не подает. Рыжий — это Рыжий. — Ну так и? — Че? — Рыжий бросает на него взгляд, хотя сам себе мысленно обещает больше не смотреть. Самообман — это круто. — Че-че, — передразнивает его Тянь, и Рыжий снова стискивает зубы. — Как зовут тебя? — Тебе должно быть до пизды, — отвечает Рыжий, и любой адекватный человек уже по тону бы понял, что ловить здесь нечего. Что даже пытаться не надо, потому что не лезь — сожрет, пережует и выблюет. — Ладно, — Тянь отворачивается, но улыбка с губ не сходит. С острых, как мразь, губ. — Будешь Рыжиком. — Не буду я, блять, тебе никем, — Рыжий двигается с места, оторвавшись от стены, и спустя пару шагов оказывается прямо перед Тянем. Тот выше, сильнее — и злее. Злость в спокойствии, хладнокровии и превосходстве. Куда пизже, чем его, Рыжего, собственная бурлящая агрессия. — Что тебе надо, еще раз спрашиваю? Тянь не отвечает сразу, бросая глубокий, пронизывающий взгляд на Рыжего, который проползает по телу почти змеей и обвивается вокруг шеи. Маниакально. — Говорю же, — начинает он после паузы, — просто интересно, — мышеловка его глаз клацает пружиной, и Рыжий сглатывает слюну в сухое горло, не в силах оторвать взгляд. — Засунь свой интерес в задницу, — шикает Рыжий, злой настолько, что просто нараспашку, и, затушив бычок об урну, направляется ко входу в кафе. Какого хуя они все решают, что могут к нему лезть? И какого хуя он должен это проглатывать? И просто. Какого. Хуя. — Эй, Рыжик, — бросает ему вслед Тянь, и Рыжий не успевает среагировать прежде, чем останавливается и оборачивается, снова утыкаясь в этот разрез ухмылки. — Сигареты у тебя дерьмовые. Рыжий закусывает щеку изнутри, чтобы не ухмыльнуться в самой адской мире ухмылке. Потому что ебал он в рот его и всех вокруг. Он вытягивает правую руку с одним средним пальцем, и Тянь, усмехнувшись, отвечает ему тем же. Когда за спиной закрываются двери кафе, Рыжий чувствует какое-то мутагенное, почти затапливающее облегчение. Как будто кусок агрессии, которую он хранит в деснах все долгое время, наконец вырывается зубной болью, вытекает с кровью и остается там, в плавящемся фильтре сигареты и в расколе губ этого надменного придурка.

*

— Ты, конечно, скажешь, что все хорошо, я тебя знаю, — начинает мама, опрыскивая цветы водой из той самой штуки, название которой Рыжий все никак не может запомнить. Пульве-хуй-пойми-что. — Но я и вправду волнуюсь о твоем состоянии. — Моем что? — Рыжий смотрит ей в спину едва проснувшимся взглядом, и на корне языка все еще стоит горький привкус утреннего кофе. — Ну, понимаешь, — продолжает она, подбирая слова, хотя оба они знают, о чем пойдет речь и насколько эта речь окажется бессмысленной, — ты из работы не вылазишь. То там, то в кафе, понимаешь, я… — Мам, у меня работоспособность как у коня, ты же знаешь. Она смеется, и у Рыжего все внутри к херам перекручивает от ее смеха. Как будто все сознание нещадно возвращается во времена, когда у них все было хорошо. Когда рядом был отец, когда она не болела и когда, соответственно, ее болезнь не усугублялась от усталости и стрессов. Когда Рыжему не приходилось ломать все в своей голове, чтобы найти деньги на лекарства. Времена, которые Рыжий уже толком и не помнит, потому что забывает, как это ощущается: когда все не так хуево, что хочется опустить руки. Наверное, счастливые времена. Может быть. — Все равно, — отвечает она, перестав смеяться, и отголоски этого момента утекают из рук Рыжего самым настоящим песком. — Не трать попусту свои нервы, мам. Со мной все хорошо. Она отвечает не сразу. Застывает перед цветами, с не таким уж и серым лицом, с заледеневшей улыбкой на губах, и лишь когда Рыжий вопросительно поворачивает голову в ее сторону, говорит: — Хорошо, лисенок, — зная, что через секунду он обязательно заерничает, причитая, что уже сотни раз просил его так не называть.

*

Рыжий думает, что действительно переоценил свои силы. Потому что видя перед собой эту высокую фигуру с пиздоебской ухмылкой на лице — грех не решить, что сходишь с ума. — Ты че, рофлишь, что ли? — зажеванно выпаливает Рыжий, едва ли не роняя сигарету. Он не может точно сказать, когда научился курить прямо как рабочий на стройке: не вынимая сигарету изо рта — но сейчас даже эта фишка кажется неэффективной. — И тебе привет, — беззаботно отвечает Тянь, и Рыжего переебывает от его расслабленного, мягкого голоса. Не проходит и двух дней, как он снова видит его рожу, и на этот раз Рыжий может даже признать, что его застали врасплох. Все такие же ублюдки, что доебывались до него раньше, были не настолько бесстрашными, и обычно Рыжий больше никогда не видел их после «знакомства». Именно поэтому сейчас, во время утренней смены, когда клиентура еще не вошла в свой поток, видеть здесь этого придурка — Рыжий может признать, что его переебало. — Тебе что надо? — спрашивает Рыжий хриплым голосом, практически давясь дымом, так что приходится взять сигарету в пальцы. Администратор обязательно наорет и скажет, что от него опять воняет, как от помойки, на что Рыжий мысленно пошлет его в самые глубокие дали. — Я все еще жду свое «доброе утро», — отвечает Тянь, и кажется, что эта чертова ублюдская ухмылка — неизменная часть его лица. Маска, которую он все никак не может снять. — До свидания, — выкидывает Рыжий как будто из-за грани зубов, сплевывая слюну на землю, потому что, черт возьми, он не должен этого терпеть. — Сигаретки не найдется? — прорезается сквозь ухмылку на губах, и Рыжий в ответ на это почти удивленно фыркает: — Иди нахер. Тянь лишь усмехается, холодно, голодно, как-то совсем не так, как надо, и у Рыжего почти холодок бежит по спине от какого-то совсем тупорылого хладнокровия, прущего от его темных глаз. Рыжий стряхивает это чувство вместе с хрустом в фалангах. — Ладно, у меня свои есть, — Тянь демонстративно достает из кармана пачку какого-то крутого Парламента, от которого Рыжий бы закашлялся, потому что стоит только привыкнуть к дерьмовым дешевым сигаретам — как нормальные уже кажутся каким-то ядом. — Твои все равно хреновые. — Тебе никто и не дал бы. Так, блять. Уйми свои амбиции. — Ты чего такой дикий, Рыжик? — Тянь припадает к стене, совсем как в тот раз, в день их «знакомства», и подкуривает сигарету. Та дымится у него в зубах, и Рыжий почему-то отчетливо может различить какой-то ароматизированный запах. — Не люблю, когда до меня доебываются, — отвечает Рыжий, затягиваясь, стараясь перебить этот едкий вкус чужих сигарет. Получается хуево. — Да? Если вдруг до тебя кто-то доебется, скажи мне. У Рыжего внутри разъедает раздражением, то ли от слов, то ли от сигаретного запаха, то ли от всего разом. Даже с утра покурить спокойно не выйти. — Дай себе по ебалу тогда, — отвечает Рыжий, и Тянь в ответ на это совершенно по-скотски ухмыляется. Хочется стиснуть зубы. Рыжий не стискивает. — Я скажу твоему начальнику, как грубо ты обращаешься с клиентами. — С каких это пор ты, блять, клиент? — Рыжий фыркает, косит глаза, цепляясь за кусочек мутно-ясного взгляда. Блевотного, как будто вот-вот накроет. — Ну я же тут с тобой, — абсолютно бесстыже, не стесняясь, не придавая словам никакого значения. Просто разбрасываясь ими, как купюрами, потому что может себе это позволить. Рыжий фыркает, но не отвечает, потому что, ей-богу. Кто этот чудик вообще такой, чтобы тратить на него силы? Порой хочется выместить злость, раздражение, найти хоть кусочек чего-то настоящего среди этого воздушного облака собственной жизни, серого, задымленного, просто чтобы стало полегче. В последнее время нихуя из этого не получается; не получается даже на секунду проветрить голову, потому что стоит только попытаться — как через сознание образовывается сквозняк. Рыжий не отвечает, потому что не хочет отвечать. Не хочет все усложнять, не хочет находить новых людей, вообще нихуя уже не хочет, просто пусть у мамы все будет хорошо. А он и так обойдется. — Ты зачем здесь работаешь-то? — внезапно спрашивает Тянь, и вопрос этот оседает на плечи тысячей иголок. Рыжего слегка передергивает, и он, нахмурив брови, бросает холодное: — Че? — Че слышал. — Что за вопрос вообще? — Рыжий бросает на него липкий, янтарно-злой взгляд, такой, который максимально точно выражает его вселенскую заебанность от происходящего вокруг. От кафе и походов в больницу, от золота уебищных глаз Ли и от грязных денег, горящих в кармане. — По-моему, ты ненавидишь свою работу, — Тянь выдыхает дым и снова сводит свои темные глаза в одну точку на глади радужки Рыжего. — Или нет? Рыжий сглатывает. Сглатывает замешательство, раздражение и обиду. Злость, которую еле-еле удается скрыть между ребер. Злость на этого Хуй-Тяня, на себя, на людей — на эту ебаную правду, в которой он варится, как в котле, всю свою сознательную жизнь. Да, он ненавидит свою работу. За то, что она не приносит достаточно бабла, за то, что приходится постоянно подстилаться под начальство, за то, что, приходя домой и засыпая, совершенно не хочется завтра просыпаться. Потому что ему не удалось родиться гением-вундеркиндом, который зарабатывал бы миллионы, просто существуя, просто поглощая воздух. Миллионы, которых бы хватало на все: на хороший дом, еду, на то, чтобы замять дело отца, не допустив того, чтобы он попал тогда в тюрьму. Потому что деньги решают все. Именно поэтому он непременно вернется в «Пантеру», чтобы опять разъебать себя на части. Рыжий сглатывает еще раз. Не помогает. — Пф, блять, — он тушит сигарету о стену, резко, слишком резко, так, чтобы каждое движение отпечаталось на удивленно приподнятой брови Тяня. — По-моему, тебе стоит пойти нахуй. И самому Рыжему тоже. Нахуй, где сквозняк в собственной голове снесет последние листья. — Эй, стой, — Тянь дергается вперед, перекрывая ему дорогу, и Рыжий со всей дури сжимает кулаки просто для того, чтобы не сорваться и не натворить делов прямо на смене. Терять работу из-за какого-то надменного долбонавта он явно не собирается. — Слушай, бля, — выпаливает Рыжий, и удар в его голосе выходит почти физическим, почти отпечатывается разбитыми костяшками на острой скуле Тяня. — Если ты поразвлекаться вздумал, то, рил, просто иди нахуй и не мешай мне работать. У меня нет времени ни на разговоры, ни на тебя. Он толкает Тяня плечом, прорываясь вперед, уже готовый к тому, что тот будет сопротивляться. Тот не сопротивляется. Просто молча пропускает его, и лишь на лице застывает что-то совершенно злющее. Злющее в своем хладнокровии, спокойствии и кровожадности. Когда Рыжий уже хватается за ручку двери, позади его спины Тянь вдруг усмехается. Рыжий застывает, не понимая, в чем прикол, ловя своим горячим стриженным затылком приторное, почти что до кислотности напевное: — Какой же ты все-таки грубиян, Рыжик.

*

Долбаные среды. Середина недели, где все еще не так хорошо, но уже и не так хуево. Время, когда люди заглядывают в кафе потому, что ну уже ж не понедельник, уже можно расслабиться. Прут, как комарье, и Рыжий почти физически ощущает, как крови в его организме становится меньше. Долбаные среды. Сегодня одно хорошо — утренняя смена. Одно плохо — им с мамой после работы нужно в больницу. Очередные анализы, очередные разговорчики, очередное свернувшееся у основании живота блевотное волнение, потому что, Рыжий точно знает, все может пойти не так в любое мгновенье. На собственной шкуре знает, как каждый раз это бьет в солнечное сплетение самым наточенным в мире кастетом. Выдох вырывается из глотки в такт стрелке часов, и вот — вуаля! — Рыжий уже может сгребаться. Сняв эту униформу в черно-красный недоцвет, растрепав волосы, смыв с лица этот день. Обычный гребаный ритуал, надежнее любой татуировки: просто так не выведешь. Мама должна подойти минут через пятнадцать, и, если Рыжий очень сильно поспешит, успеет выкурить сигарету, держа ее в зубах для того, чтобы не воняли руки. Под конец такого фокуса легкие скукоживались в трубочку и в голову долбило почти как впервые, зато мама не узнает. Зажевать жвачкой, запив для уверенности колой, — и она точно не узнает, хотя он догадывается, что она догадывается. Вода в лицо льется почти как недостающая деталь конструктора, и Рыжий на секунду, всего на секунду упирается лбом в ободок раковины. Перевести дух. Надеясь, что в анализах будут только плюсы, никаких ебаных минусов. Потому что он пиздецки от них устал. Рыжий бросает мутный взгляд на свое мрачное отражение в зеркале; впору только прикинуть, под каким углом его фальшивая улыбка будет смотреться реалистичнее. Ответ прост, как камень: ни под каким. Рыжий выдыхает, натягивая свои треники, и тело практически выдыхает, освободившись от униформы. Улица встречает его обычной полуденной жарой, и Рыжий даже не сразу понимает, как вообще оказался за дверью кафе. Мама придет через десять минут. Они пойдут в больницу, где врач-ебанавт обязательно скажет, что все хорошо. Что анализы пошли вверх, что таблетки помогают — и, если они будут продолжать в том же духе, она выздоровеет. Обязательно. Хоть сейчас. Хоть, блять, сейчас. Один ебаный раз. Сигарета ложится на язык пепельным запахом, долбанув по слизистой глаз, и Рыжий подкуривает, не касаясь ее пальцами. Жвачка верно лежит в кармане наготове, и Рыжий прикрывает глаза, щурясь от солнечной кислоты. Дым скручивается горячим комком на корне языка, и в горле слегка, совсем незаметно печет. Рыжий внезапно, совсем против своей воли, вспоминает Хэ Тяня. Темные глаза, блядскую ухмылку и дым, застрявший в острой линии губ. Рыжий скрипит зубами, трясет головой. С тех пор, как он послал этого ублюдка, проходит два дня, и в голове самым искренним в мире пламенем горит мысль о том, что до того все-таки доперло. Дошло, долезло, доползло, и теперь ни один долбоеб не станет его донимать. Может, хоть неделю удастся спокойно пожить. Сигарета заканчивается так же быстро, как и подкуривается, оставляя после себя дрожь в голове и поебанное зрение. Рыжий выплевывает ее в мусорный бак, доставая из кармана жвачку. Жвачку со вкусом жвачки. Заебись. Солнце давит на глазные яблоки, и Рыжий вдруг очень жалеет, что не носит кепки. И не носил никогда. Возможно, стоит. Когда вдалеке показывается силуэт мамы, который можно было узнать по блеклым волосам и ровной походке, Рыжий отрывается от стены и медленно начинает шагать ей навстречу. Когда об его плечо внезапно ударяется чья-то ладонь — даже сразу не понимает, в чем проблема. — Привет, Рыжик. Блять. Блять, блять, блять. БЛЯТЬ. — Куда это ты с работы линяешь? — Тянь смотрит на него прищуренными глазами, улыбаясь как-то даже по-домашнему. И приторно. Б Л Я Т Ь. — Какого хера ты… Рыжий не успевает договорить, потому что с того конца его черепной коробки доносится до одури знакомое: «Хэй!» Мамино «хэй», которое она использует каждый раз при приветствии. Рыжий никогда не думал, что окажется в настолько уебищной ситуации. — Здравствуйте, тетушка, — доносится ласковым вежливым голосом из-за плеча, и Рыжий даже не может сориентироваться, в какую сторону ему поворачиваться. Тянь же достаточно высок, чтобы свободно смотреть из-за его плеча. — Здравствуйте-е, — тянет мама, улыбаясь мягко, одним уголком губы, вопросительно поднимая брови, заглядывая в лицо Рыжему, и тот просто молит богов о том, чтобы признаки его ахуя не так сильно проявлялись на лице. — Ну-у? — снова тянет она, переводя взгляд то на его лицо, то на лицо Тяня, который уже отошел вбок. — Не представишь нас? Рыжий не против представить самому себе по ебалу, лишь бы не находиться в этой ебанатии. Он здесь, после работы, жующий жвачку, сбоку — мама, с которой они должны были пойти в больницу, с другого бока — ебаный мажорчик, который явно к нему клеится и все никак не успокоится. Охуительное, блять, совпадение. — Мам, — выдавливает Рыжий, злой, как собака, на Тяня, на себя и на каждого ебучего прохожего. Потому что какого, мать его, хера такое вообще происходит. Это же не ебучее кино. — Это… э-э… — Хэ Тянь, тетушка, — улыбается Тянь, протягивая ей руку, и у Рыжего почти в голове перемыкает, когда она ее мягко жмет. — Вы, должно быть, мама? Мама, блять. Мама Рыжика. Потому что он даже не знает его чертового имени. — Да, мама, — улыбается она и снова смотрит в покрывшееся испариной лицо Рыжего. — Приятно познакомиться, Тянь. Их руки размыкаются в такт безвозвратно лопающимся сосудам в голове Рыжего. Он все еще стоит и не может собрать свое расползшееся сознание в руки, потому что слишком тупо. Слишком неправильно. Хоть этот Хэ-ебаный-Тянь для него и никто, он все равно не должен знакомиться и вообще видеться с ней. Кто он вообще? Друг? Последует много ненужных вопросов. Коллега по работе? Да его однотонные футболки стоят больше, чем все это кафе. Просто подошел сигу стрельнуть? Для мамы Рыжий вообще не курит — да и никто так сигареты не стреляет, подлетая сзади и хватая за плечо с такой блядской ухмылкой. Твою, блять, мать. — Мам, это… Друг? Коллега? Хуй моржовый? Мам, до меня доебывается какой-то мажор, пожалуйста, наругай его? — Я на него работаю. Лицо мамы оказывается менее удивленным, чем его самого. Ее брови летят вверх, в светлых глазах почти визуально крутятся шестеренки, пытающиеся обдумать только что сказанное, и Рыжий почти откусывает себе нахуй язык. Чего, бл-я-я-я-я?.. — Да, тетушка, — вдруг отзывается Тянь, и Рыжий дергается от звука его спокойного, как удав, как тишь, штиль и пустыня, голоса. — Именно так. — Ох, — выдыхает она, бросаясь взглядом с серого лица своего сына на глянцевое лицо Тяня, — правда? — Чистая правда, — Тянь улыбается, и в улыбке его проскальзывает почти адский кайф, который выбивает у Рыжего последнюю почву из-под ног. Какого хера я только что это сказал? Какого хуя он это подтвердил? — Ох, да, да, я так рада с вами познакомиться, Тянь, — начинает она, смущенная, сбитая с толку, но в голосе ее не читается недоверия, лишь примесь обескураженности. — Это дите мне мало говорило о вас, на самом деле, — она бросает на него взгляд, зная, как он бесится, когда его называют «дитем», и театрально прикладывает лодочку ладони ко рту, как будто бы рассказывая Тяню секрет, — вообще ничего не рассказывало. — Надо же, — Тянь ухмыляется настолько злорадно, насколько злорадно вообще может ухмыльнуться человек, и у Рыжего по позвоночнику идет холодок от этого вида. — Ну, мы это исправим. И, прошу, ко мне на «ты», а то я смущаюсь. Рыжий думает, что сейчас ебнется по полной программе. Он напиздел своей маме, что работает на какого-то богача, а потом напиздел еще раз, выдав совершенного левого человека за этого богача. Просто пиздец. Какого хуя со мной не так. Какого хуя с ними не так. Твою. Мать. — Да-да, — нетерпеливо перебивает Рыжий, потому что находиться в этой до краев сюрреалистической ситуации больше не представляется безопасным, — мам, нам пора. Он берет ее за руку и почти уводит в сторону, удивленную от всего вокруг, как вдруг Тянь останавливает его все тем же жестом в плечо, от которого по всей коже несется сраный огненный монстр. — Подожди, так я чего хотел-то, — начинает он, сводя брови, и у Рыжего все внутри напрягается в ожидании последующих слов. — Мой телефон сам по себе как-то форматнулся и удалил много данных. Дай свой номер еще раз, а то не сможем потом связаться. Блять. С у к а. Рыжий чувствует, как трескается хребет от лезвия ловушки, в которую он только что попал. И если где-то в мире есть премия за самый хитровыебанный способ заполучить чей-то номер, то она определенно ждет своего мажорчика, на лице которого разрезом скалится настолько ебаненькая улыбка, что ребра сводит. Господи, ебаный в рот, какой же пиздец. Рыжий сжимает зубы так сильно, что болят десны. Так сильно, что треск отдается в голову, кости и, наверное, саму душу. Все внутри разрывается самой настоящей хлопушкой на ебаный праздник, и Рыжий почти физически чувствует, как шрапнель залетает в его уставшую голову, пронзает насквозь и вылетает через пробитый затылок, захватив с собой ту часть мозга, что отвечает за рассудок, здравый смысл и хоть что-то адекватное в его тупорылой жизни. Твою мать. — Записывай, — цедит он, почти выплевывая каждую букву, не совсем представляя, как вообще собирается говорить что-то дальше, и Тянь с лицом победителя достает телефон из кармана, создавая новый, еще не знакомый этой телефонной книжке контакт. Война так война, сука, решает Рыжий, диктуя наизусть выученные цифры своего номера, которые Тянь обязательно — он был уверен — проверит, сразу же набрав, потому что «ой, а вдруг ошибся, надо перепроверить». И которые он потом будет набирать со всех известных ему симок, даже если Рыжий заблокирует каждую из них. И Рыжий знает это, совершенно точно знает, потому что в темных глазах Тяня тлеет до одури знакомое поле боя. Война так война. И Рыжий обещает себе не проигрывать.